Samsonov Semen - Po tu stornu
Всех давно уже мучил голод. Аня сказала:
Ах, если бы раздобрилась толстуха да покормила нас!
Конечно, покормит, а как же! Если нас не кормить, так мы и работать не будем. Она, пожалуй, это понимает, хотя и немка,— рассуждал Вова.
Машина въехала на широкий длинный двор. Посредине, обнесённая дощатым заборчиком, виднелась большая навозная куча. Напротив — скотные сараи, амбары с окованными железом дверями, а чуть в стороне — небольшое кирпичное здание с грязными маленькими оконцами. Возле амбара бродили белые куры. У чуть дымящейся навозной кучи хрюкали большая свинья и штук двенадцать поросят.
Ребята стояли, озираясь, оглушённые неожиданной тишиной. Кроме них, во дворе никого не было. Хозяйка вошла в большой дом. Машины скрылись за воротами.
Как-то ещё тут будет? — вздохнула Аня.
Ничего, Анечка, здесь мы будем жить дружнее,— ответила Люся.
Вскоре немка вышла на крыльцо с девочкой — ровесницей ребят. Хозяйка уже успела переодеться. В сером домашнем платье, в соломенной шляпе, она выглядела куда старше и мрачнее. Подойдя к ребятам, фрау, к их большому удивлению, заговорила по-русски, но безбожно коверкая слова:
Рапотать у мине путут фее, жить у мине путут фее. Карашо рапотать — карашо жить. Сфать меня Эльза Карловна. Ти што умейт рапотать? — обратилась она к Люсе.
Я умею мыть полы, убирать комнаты, мыть посуду, — ответила Люся, растягивая каждое слово, как бы боясь, что Эльза Карловна не поймёт её.
Гут, карашо,— сказала фрау.— Ти путит рапотать кухня... Ти што умейт рапотать?
Я умею всё,— отчеканила Шура.
Гут. Ти путит короф...— Фрау не знала русского слова «доить» и пыталась объяснить его значение при помощи пальцев.— И упирать короф... мыть короф... Ти путит тоже короф,— указала она на Аню.
Мальчики нетерпеливо ожидали, когда, наконец, дойдёт очередь до них.
Вы путить стесь,— кивнула фрау Эльза и повела девочек к пристройке большого дома, дверь из которой выходила прямо во двор.
А девчонка-то — вылитая фрау,— заметил Жора.— Такая же толстомордая, пучеглазая. Только нос поменьше и облезлый.
Вова не мог удержаться от смеха:
Ты уже всё рассмотрел?
— Рассмотрел.
Долго ли мы ещё будем нюхать навозную кучу?— вздохнул Костя.
Это уж как фрау Карловна захочет,— ответил Жора.
А, может, здесь всё-таки будет вольнее, чем в лагере?
Жора задумался и ответил:
Это ещё неизвестно. Ты не смотри, что она начинает так важно и тихо. Как возьмёт нас в работу, только успевай оглядываться.
Ну, бить-то она, может, и не посмеет,— медленно произнёс Юра.
— А почему?— с любопытством повернулся к нему Вова.
А подожжём! Скот потравим! Вот почему! — с неожиданной для такого хрупкого мальчика ненавистью сказал Юра.
Ребята переглянулись. «А, может быть, и в самом деле здесь нам будет легче защищаться, чем в лагере?» — подумал Вова.
Все сошлись на том, что здесь, наверное, будет лучше, чём в лагере, но особенно хорошего ждать не приходится: привезли работать — значит, будут драть три шкуры.
Ребята не заметили, как на дворе снова появилась Эльза Карловна, рядом с ней — седой старик с трубкой во рту, а немного поодаль — какой-то хромоногий человек помоложе. Старик внимательно оглядывал ребят старческими мутными глазами. Его мясистый нос с горбинкой свисал над верхней губой и, казалось, касался мундштука трубки.
Вы путит рапотать фсё, што покажет мой папа. Жить путут фее там,— Эльза Карловна указала на высокое, типа каланчи, каменное здание в глубине двора и, повернувшись, направилась к дому.
Хромоногий светловолосый человек, которого Эльза Карловна назвала Максом, тоже вглядывался в лица ребят. Одет он был бедно: тёмно-синий сильно поношенный костюм, разбитые грубые ботинки и смятая кепка.
Макс — батрак Эльзы Карловны. Несмотря на высокий рост, широкие плечи и крепкие, узловатые руки, он похож на человека, только что вышедшего из больницы. Морщинистое, бледное и унылое лицо, усталые глаза, согнутая спина — всё это говорило о непомерном, изнурительном труде, сломившем былую силу.
Старый немец сказал что-то Максу, и тот с охотой обратился к ребятам по-русски, правильно выговаривая слова:
Хозяин велит передать, что вы будете жить все вместе на чердаке. Он предупреждает, чтобы вы соблюдали порядок, бережно относились к имуществу и после одиннадцати вечера не зажигали свет.
Макс говорил старательно, словно боялся упустить хотя бы одно слово, сказанное хозяином. Ребята смотрели на него с удивлением.
Вову подмывало заговорить с Максом, разузнать, кто он, но старик, нетерпеливо подталкивая ребят, повёл их через скотный двор к воротам, над которыми торчала каланча.
Пахло сеном, навозом и затхлой пылью, которая бывает только в старых овинах и скотных дворах.
Поднявшись по высокой лестнице на чердак, ребята очутились в полутёмной каморке с крохотным окошком, выходящим во двор. В каморке не было ни стульев, ни стола, ни кроватей. У тесовой перегородки стояла старая, поломанная кушетка с вылезшими наружу ржавыми пружинами, а у противоположной стены — такой же старый диван с торчащими из пыльной обшивки кусками пакли. В углу валялась старая обувь, какие-то тряпки и прочий хлам.
Указав мальчикам на разбитый диван, старик приложил ладонь к виску и наклонил набок голову. Мальчики поняли: здесь им придётся устраиваться на ночлег.
Старик ушёл. Ребята расселись. Вова и Жора — на диване, Юра и Костя — на кушетке.
Голубятня! — развёл руками Жора.
Юра кивнул:
Только грязнее.
Куда там! У меня дома голубятня была — вся на солнышке. Мама её называла Костиной дачей,— вздохнул Костя.
То — дома, а то — здесь,— примирительно заметил Вова.— Диван наш, а кушетка — ваша. Согласны?
Согласны!.. Ну, так давайте хоть приберёмся.
А чего тут прибираться! — удивился Юра.
Как чего? Подмести пол, пыль с окна стереть, все это барахло убрать подальше и то лучше будет.
Давайте!—и Жора первый принялся за уборку.
Поздно вечером Люся позвала мальчиков ужинать. В клеёнчатых фартуках, засучив рукава, девочки хлопотали у стола и болтали без умолку, стараясь казаться бодрыми.
Ты уже хозяйкой стала? — пошутил Костя.
Почти! — Люся покраснела.
Ты завтра тоже хозяином станешь. Заставят навоз скрести, сено возить, скот поить,— сказал Вова, — вот ты и хозяин.
Над накрашенным маленьким столом тусклым желтоватым светом горела электрическая лампочка.
Ребята сидели, тесно прижавшись друг к другу, не зная, куда девать локти.
Люся подала три эмалированные миски:
Две — для мальчиков, одна — для нас.
Она поставила на стол медную кастрюлю, из которой валил нар. Запахло картофелем. Все невольно открывали рты и облизывали сухие губы, жадно глядя на миски, в которые Люся начала разливать приготовленный ужин. Похлёбка была тёмная, жидкая. Хлеб, к удивлению всех, оказался не чёрным, каким кормили в лагере, а тёмно-жёлтым. Твёрдую, как кирпич, крохотную буханку разрезали тонкими ломтиками и положили на середину стола. Вова, рассматривая кусок хлеба, удивился:
Почему он рассыпается, как песок?
Ты, Вова, ешь! — посоветовала Шура.
Да я ем. Только хлебушко-то, кажется, из дерева.
Правда, хлеб ненормальный,— съехидничал Жора.
А я хотел бы ещё кусочек получить,— серьёзно сказал Костя.
Шура посмотрела на него с сочувствием. Хлеб исчез необычайно быстро, будто его и не было.
Может, хоть похлёбки добавишь? — попросил Жора.
Это можно,— ответила Шура за Люсю.— Пока что фрау гнилой картошки не пожалела.
Люся налила мальчикам ещё по черпачку и остаток опрокинула в свою миску.
Нет,— заключил Жора,— в Германии, наверное, кругом все фашисты и гады подлючие...
Ребята рассмеялись.
«Может быть, и не все»,— подумал Вова, вспомнив почему-то внимательные глаза Макса. Вот Макс — он не похож на Эльзу Карловну и её папашу, на тех немцев, которых они видели в лагере. Чем не похож — Вова сказать бы не смог и с товарищами об этом говорить пока не решался. Мало ли, как они поймут его... Макс, хоть и батрак, а немец. Интересно, почему он так хорошо говорит по-русски?
Только ребята разговорились, покончив со скудным ужином, как на- пороге бесшумно появился старик. Он дважды повернул выключатель. Свет погас и зажёгся вновь. Указав мальчикам на дверь, старик подождал, пока они вышли, и повелительно показал на девочек, а потом на стол. Девочки заторопились убирать со стола и мыть посуду.
БАТРАКИ
Однажды девочкам посчастливилось лечь спать рано — хозяйки не было дома. Аня тотчас уснула. Она уставала больше других. Шура и Люся шёпотом переговаривались. Люся рассказывала про Эльзу Карловну:
