Макс Бременер - Присутствие духа
— Теперь пошли, — сказал Бабинец.
Тетя Паша несла большую плетеную корзину с вещами, мать — узел, перетянутый ремнями, у Бабинца, шедшего на костылях, был только рюкзак; Воле дали большой чемодан, а свободной рукой он вел за руку Машу, которая шла быстрее всех, прижимала к себе «бабу» и все оглядывалась.
— Ты что там оставила? — спросила ее тетя Паша. Девочка не ответила, только поглядела на Екатерину Матвеевну. Та нагнулась к ней, и тогда Маша сказала ей почти на ухо, словно боясь спросить так, чтобы услышали все:
— Нас фашисты не догонят?
— Не догонят, не догонят, куда им, — отозвалась громко Екатерина Матвеевна. — Наши ведь с ними сражаются, их сюда не пускают!
Колька вдруг сокрушенно вздохнул:
— Планер у меня дома остался!..
— Остался? — переспросил отец. — Ну, нехай в твоей жизни не будет большего горя!
Колька насупился, а Маша усмехнулась, точно и ей, как Бабинцу, понятна была мелкость его печали.
— Что, народу на вокзале тьма-тьмущая? — спросил Волю Бабинец, как спрашивают, не сомневаясь в ответе, просто чтобы не молчать.
Воля кивнул.
— Всё ж попытаемся, — проговорил Бабинец. — На худой конец, хоть вас, мелюзгу, отправим.
Это был пробный шар: Бабинец ждал, возразит ли ему Воля, но тот не слышал его слов. Волю мучила боль в челюсти, никогда до того не испытанная, не проходившая и не замиравшая ни на миг. Правда, он не был уверен, что это боль. Может быть, как раз это чувствовали люди, говоря: «Голова от мыслей гудит»… Так или иначе, он ни за что не сказал бы вслух о том, что испытывает: не мог он сейчас нарушить молчание, чтобы сказать о неважном. И тут мать спросила его будничным тоном, знакомым ему, сколько он себя помнил, — тем самым, которым высказывались подозрения насчет неуклюже скрытых проказ или следов драки:
— Ты от чего скривился? Зубы болят?
— Очень, — ответил он, удивленный и тронутый тем, что в такие минуты она прочла это на его лице. Ему как будто даже легче стало оттого, что она теперь это знала.
— Тут где-то жил мастеровитый доктор один… — сказала Екатерина Матвеевна, когда они были уже недалеко от вокзала. — Один зуб мне выдернул, другой — вылечил. Где-то здесь…
Им не пришлось искать: в следующий момент они увидели доктора. Крепко держа за руку мальчика лет шести, доктор спускался со второго этажа по наружной лестнице, прилегавшей к торцовой степе особняка. Металлические ступеньки под ногами его слегка гремели. На докторе был чесучовый костюм, в котором он прогуливался по выходным дням, и такой же костюм был на мальчике. За ним спешила, чуть приседая на каждой ступеньке, грузная женщина в ярком крепдешиновом платье, с противогазом через плечо и узлом, из которого торчал угол подушки. Наверно, это была жена доктора, наверно, это ей пришло в голову сшить для мужа и сына одинаковые костюмы…
Не успела Екатерина Матвеевна сказать, что привела сына, у которого не ко времени заболели зубы, как жена доктора развела руками: они уезжают, торопятся к поезду, только что оставили дом. Доктор, перебив ее, спросил у Воли отрывисто: «Острая боль?» — и сделал было движение назад, к дому. Но тотчас же передумал:
— Давайте уж сначала спасать жизнь, а потом — зуб! — и решительно зашагал к вокзалу.
— Ты уж готов был вернуться и посадить мальчика в кресло? — с сокрушением спросила у доктора жена, украдкой бросая на него любующийся взгляд.
— А, хорошо еще, что пациент шел ко мне! — отвечал он, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы. — Хорошо еще, что к тебе не явилась чудачка, у которой вот как раз сейчас начались схватки!..
Воля на ходу тихонько закряхтел от боли, мать на миг приложила руку к его щеке, как бы унимая боль. Жена доктора поравнялась с Екатериной Матвеевной и, сочувствуя ей, прошептала:
— Еще и война!.. Еще и война!..
Наверно, ее слова значили, что это уж слишком: на мир, где было больно и тяжко рожать, где люди страдали от зубной боли, знали еще множество невзгод, обрушилась война. И ведь прежние беды все остались — огромная новая лишь добавилась к ним…
Санитарный поезд, которым уехал Гнедин, оказался последним поездом, ушедшим в тыл. Перед отправлением ночного дополнительного эшелона, которым рассчитывали уехать люди, переполнявшие вокзал и вокзальную площадь, на станцию поступили сведения, что немцы перерезали путь, сбросив парашютный десант и разбомбив железнодорожное полотно северо-восточнее города. По станционному радио объявили, что отправление поезда откладывается на неопределенное время… Стадо ясно: надеяться здесь, на станции, больше не на что.
И тогда очень многие, бросив вещи, устремились к шоссе, надеясь, что их посадят там в попутные — военные или гражданские — грузовики, а на худой конец собираясь шагать пешком на восток сколько хватит сил.
Среди тех, кто ринулся к шоссе, были Воля с матерью и Машей, Бабинец с сыном и тетей Пашей, доктор с семьей, Рита с матерью и сестрой. О том, что и Рита движется в том же направлении, Воля не знал, хотя они были друг от друга не более чем в ста метрах. Но их отделяла плотная масса людей, а была глубокая, безлунная ночь.
По темному шоссе медленно двигался поток грузовиков, подвод, отступающих частей, беженцев, которые, влившись в поток, не могли уже бежать на восток, а могли лишь брести. Даже по обочинам шоссе нельзя было идти быстро, — казалось необъяснимым, почему впереди люди шагают медленно, что мешает им ускорить темп.
По середине шоссе время от времени проезжали на малой скорости грузовики, до отказа наполненные стоящими, прижавшись друг к другу, красноармейцами. Видно было: и одного лишнего человека не вместить в такой грузовик. Потом проехали одна за другой две крытые полуторки, груженные чем-то. Во второй между двумя автоматчиками, сидевшими у заднего борта, оставалось как будто немного свободного пространства. Едва Воля успел это заметить, доктор впереди него крикнул:
— Товарищи, возьмите ребенка! — и, приподняв мальчика, протянул автоматчикам, и те взяли его без слов.
Машина укатила вперед, люди сомкнулись на месте, где она только что стояла.
Доктор, взяв под руку жену, громко проговорил:
— Какое счастье!
Маша, которую Екатерина Матвеевна несла на руках, тихонько попросила:
— Вы меня так, тетя Катя, не отдавайте…
— Не отдам, маленькая, нет! — быстро ответила Екатерина Матвеевна, приглушая голос, чтобы жена доктора не услышала этого.
Машины больше не обгоняли их, они продолжали идти так же медленно в плотной толпе, во тьме глубокой и душной июльской ночи. Но если в первые минуты своего пути по шоссе они не знали решительно ничего о том, что происходит впереди, на расстоянии километра или сотни метров, то теперь им уже кое-что было известно.
Вероятно, вести передавались из уст в уста, от передних к задним, как в длинной очереди, — среди тех, кто уходил сейчас на восток, многим случалось стоять в очередях. Скорее всего, так именно и дошло до Воли и шагавших с ним рядом, что у моста через реку (до него оставалось еще около восьми километров) скопились машины с войсками и военным имуществом, которые на тот берег пропускают прежде, чем гражданских. Поэтому и движение небыстрое.
По этому самому шоссе, кое-где приближавшемуся к железнодорожной колее, Воля ездил когда-то с отцом в «эмке» к этой самой реке, на пляж между мостом и лодочной станцией. Но сейчас он не понимал, что все движутся к тому мосту, под которым они с отцом проплывали в лодочке, как не узнавал и шоссе. Устав, люди шли молча, в какие-то минуты тишина вокруг не нарушалась ничем, кроме звука шагов. Вдруг негромко заплакала жена доктора:
— Я его отправила в одном костюмчике и сандаликах, даже рубашечки ему на смену не дала, — говорила она, будто опомнясь. И спрашивала мужа и тех, кто шел рядом: — Что он наденет, когда костюмчик загрязнится? Кто его будет купать? Где он будет спать, чем накрываться?.. А осенью, а зимой… — Ей сдавливало горло.
Доктор отвечал терпеливо, мягко, размеренным голосом, привыкшим увещевать:
— Выдадут ему валенки, выдадут тулупчик, не озябнет он, поверь мне…
— Да? Ты знаешь? — спросила она так, будто доктор мог знать это точно.
Он начал ей отвечать, и тут все заглушил взрыв, раздавшийся впереди них и как будто повторенный эхом. А может быть, это был второй взрыв, чуть-чуть меньшей силы, вслед за которым возник новый, как бы порожденный им звук, приближавшийся, усиливаясь и ускоряясь. Он напоминал шум ветра, мчащегося во весь опор по кронам мачтовых сосен, но и отличался от него. Это распространялась весть — подхватывалась, повторялась, отбрасывалась назад. И вот докатилась до них:
— Мост взорван!!!
И, поразив, продолжала свой путь, звучала теперь уже за их спинами, пока не достигла конца растянувшейся по шоссе колонны: в хвосте шагал пехотный батальон, отступавший на новый рубеж.
