Джеймс Джонс - Пистолет
Грузовик забрал их, и с полным снаряжением они явились к старшине на КП. Ротный, которого они и в мирное-то время слышали раз в три месяца, если сами не просились на прием, лично объяснил им задание, лично показал на карте, где им сидеть и по каким тактическим-стратегическим причинам. Все, что им нужно, уже готовят, сказал он. Так что сейчас им остается только подождать. Ротный не сумел сказать им точно, сколько они там просидят, но по его расчетам выходило – недельку, дней десять. (На самом деле они просидели больше двух недель и почти все подъели, но никто не ворчал.) Потом ротный продолжил, что он просил людей отборных и знает, что они свое дело знают. Агитировать он их не будет, а скажет только, что они действуют по своему усмотрению, что начальства над ними нет, что Гавайское командование с них глаз не сводит и что он на них надеется. Он ласково улыбнулся: он извиняется, но его правда ждут дела. После этого они лениво прогуливались по роще, выходили на обрывчик, облокачивались на ограду, глядели в море, сосредоточенно скупали все конфеты, имевшиеся у обслуги КП, которая могла посылать деньги с кухонным грузовиком, ездившим в другую половину роты, городскую половину. Раздобыть виски им не удалось. Все четверо очень расположились к ротному. Какой он душевный и сколько потратил на них драгоценного времени! Они решили для него постараться. А виски на КП не то чтобы не было – они знали, что за одни только деньги никто с ним не расстанется.
У солдат в инстинкте сильное недоверие к ласке. Они настораживаются, когда им делают поблажки. Но они знают, что выбора у них все равно нет, и не брезгуют даже самым мелким благом. Так было и с этим историческим первым отрядом, посланным на перевал Маркони. Пока другие потели и ругались, таская в грузовик их снаряжение, сами они били баклуши, пили кофе и наслаждались своей известностью. Повара расчувствовались до того, что приготовили им особые горячие бутерброды, хотя время было необеденное. И чуть ли не каждый с КП подходил к ним и обсуждал с ними их задание. Но скоро, как и следовало ожидать, кончилось и лестное внимание, и особое обслуживание, и пошло взаправду: в грузовик, на шоссе и никаких слушателей.
Проводником у них был рядовой из войск связи, один из того небольшого отряда, который разведывал местность для Гавайского штаба. Его специально разыскали. Он ехал в кабине с водителем. Они четверо – в кузове. Кузов был забит их снаряжением, и они теснились у заднего борта. Тут были сорокалитровые молочные фляги с водой, ящики с сухим пайком, коробки с другим продовольствием, выданным кухней, – яйцами, консервированными бобами, беконом и так далее – топоры, кирки, веревки, сигнальные пистолеты Вери, оба их пулемета, ящики и ящики патронов и гранат. Снарядили их основательно, и вскоре они увидели, на какую высоту им все это втаскивать.
С командного пункта машина пошла на восток, к Макапу, но на полдороге свернула с шоссе в глубь острова, остановилась перед воротами в колючей проволоке, связист вылез и открыл их, и дальше пошла грунтовая дорога, а вернее сказать, просто колея поперек какого-то, видно, пастбища. Пока ползли по равнине, из ветхих хибарок, над которыми поднимался кухонный дым, высовывались старые гавайцы и японцы, должно быть приглядывавшие за фермой; но скоро начался подъем, и даже их не стало. Немного погодя колеи исчезли, и грузовик пошел по открытому, все круче поднимавшемуся полю, и чем дальше, тем чаще попадались на нем деревья и маленькие островки леса, словно тоже пробиравшиеся вверх между каменными обнажениями, которые становились все мощнее и мощнее. Наконец они добрались до места, которое искал связист, и дальше дороги не было. Здесь в крутое сухое русло сваливалась заросшая деревьями, заваленная камнями водороина, которую и руслом-то нельзя было назвать – так она была крута и камениста. Машина остановилась, они вылезли и с помощью шофера начали разгружаться.
Высоко над ними, за утыканным деревьями, усыпанным камнями, почти отвесным с виду склоном, который должен был стать им лестницей, громоздилась главная цепь Кулау. Внизу, далеко внизу, за последней прогалиной, которую одолел грузовик, виднелось шоссе, за ним – берег и море. Автомобиль на шоссе был не больше кремешка для зажигалки, и, пока он не скрылся, они не могли оторвать от него глаз. У всех было такое чувство, будто стоят они на самом виду, на крутом скате крыши, и высота рождала странный обман зрения: казалось, можно просто сесть на зад и съехать до самого шоссе. Но когда защитники перевала Маркони повернулись в другую сторону и поглядели вверх – вот тут они раскрыли рты и испугались не на шутку.
– Мы что же, все это т у д а попрем? – спросил кто-то.
Связист, который носил на брезентовом пистолетном поясе рядом с пистолетом большой нож в чехле и, видно, служил в какой-то саперно-строительной части, организовал разгрузку, разделил все снаряжение на отдельные грузы и собрался уезжать.
– А ты разве не поможешь таскать? – спросил капрал Фондриер.
– Нет уж, – сказал связист. – Я что, по-твоему, сумасшедший?
– А если мы заблудимся?
– Где ты тут заблудишься? Тут больше некуда идти. Разве совсем уйдешь из этой долины, за боковую цепь. Это если бы ты смог на нее влезть. Идите по этому... – он замолчал, подыскивая подходящее слово, не нашел его и показал головой на сухую, заросшую, заваленную камнями лестницу для великанов, – ... по этому сухому ручью до самого конца. Потом подниметесь еще на пару сотен метров – и вы на месте. Это проход между двумя горами. Из него никуда не денешься.
Он воинственно поглядел на них – попробуйте, мол, деньтесь!
– Я там был. Все видел. Какого лешего мне там надо? Все равно вам три дня таскать. Увидимся через неделю, когда смену привезу. Поехали, – сказал он шоферу.
Исторические первые защитники перевала Маркони молча наблюдали, как исчезает внизу их грузовик с проводником и шофером, и теперь, когда они остались одни, эта горная местность показалась им на редкость враждебной и дикой.
– Ну, начнем, – вздохнул капрал Фондриер.
Трех дней на подъем снаряжения им все же не понадобилось. На это ушло только два дня, два полных дня. Грузовик уехал, и они начали подъем в полдень, и в полдень же, ровно через двое суток, отправился наверх последний ящик гранат. Капрал Фондриер, который не был человеком властным и заработал свое капральство просто девятью годами службы, решил, что первым делом надо поднимать фляги с водой. Их было четыре штуки. Взяли все сразу, по фляге на человека. У большой глыбы, мимо которой пришлось карабкаться стороной, две фляги оставили, и получилось по два носильщика на флягу. Дальше, примерно в четверти пути от верха, там, где русло выходило из узкой расселины, начинавшейся на открытом склоне, третью флягу кое-как умостили на более или менее ровном камне, и у них осталась одна на четверых. Но и с одной едва-едва влезли.
Слава богу, в расселине хватало выступов и трещин и было на что опереть краешек фляги, пока кто-то из носильщиков переставлял ногу. Но когда они, задыхаясь, вылезли на открытый склон и думали, что самое худшее позади, выяснилось, во-первых, что склон этот, казавшийся снизу таким приветливым, уходит вверх под углом 50 или 60 градусов; а во-вторых, тут не за что, совсем не за что ухватиться, кроме травы, а она не держала. Деревья кончились еще внизу расселины. Тут они почувствовали, что действительно стоят на скате крыши. И картина была именно такой.
Преодолеть это новое препятствие можно было только одним способом: ползти по-крабьи – спереди двое тянут, сзади двое толкают – и таким манером волочить флягу все двести метров до верха. Стоило проползти десять метров, и кто-нибудь начинал соскальзывать, а остановиться можно было тоже только одним способом – перекатившись на спину и воткнув каблуки в склон. И отдохнуть было можно только одним способом: выскрести каблуками ямки в земле, поставить флягу стоймя и сидеть вокруг нее на корточках, потому что отпустить флягу значило потерять ее навсегда.
Наверху, на самой седловине, склон делался отложе, под конец – градусов двадцать, а потом обрывался на другую сторону. Тут они оставили четвертую флягу, осторожно слезли по расселине за третьей и втащили ее. Потом спустились обратно, почти до низу, за другими двумя флягами и повторили оба эти восхождения. Все остальное имущество: ящики, коробки, пулеметы, станки к ним – внесли таким же методом, поэтапно, но самым неудобным, опасным и, можно сказать, неподъемным грузом были все же эти первые четыре круглые фляги с водой. По дороге к расселине корни и сучья деревьев каждый раз цепляли людей, выбивали из равновесия на скользких камнях, а когда на них пробовали опереться сверху, они подавались. Гора приняла их, как своих врагов. Они работали весь остаток дня, до темноты, работали весь следующий день, работали все утро третьего дня.
