Б. Раевский - Орлята
— А почему тебя на фронт не взяли?
Андрей развел руками.
— Так уж... И здесь дело нашлось.
— А где мы там жить будем? — спросил Коля.
— Я у старушки одной полдома снимаю... Да тебе-то что. — Андрей обнял Колю за плечи. — Ты не расстраивайся — я в Луге останусь, ты дальше поедешь. Я буду с тобой как со взрослым говорить: положение очень тяжелое. — Хотя они были одни на телеге и близко никого вокруг не было, он наклонился к брату и прибавил шепотом: — Наш район могут фашисты занять. Они совсем близко уже.
— А ты? — вырвалось у Коли.
— Я останусь, — спокойно ответил Андрей.
— Ты с партизанами будешь?
Андрей ничего не ответил, но по легкой улыбке, появившейся на его губах, Коля понял, что так и есть.
Из Луги Коля уехать не успел — пути, ведущие из города, были перерезаны фашистскими армиями, рвущимися к Ленинграду. А в конце августа вражеские войска вступили в Лугу.
Прижавшись к окну, сквозь узкую щель в плотно закрытых ставнях Коля с ненавистью смотрел, как посередине мостовой идут солдаты в стальных касках и грязно-зеленых мундирах. Солдаты шли, положив руки на автоматы так, будто собирались вот-вот открыть огонь.
Ух, если бы у него, у Коли, было настоящее оружие! Он бы им показал!.. Андрей стоял тут же, у окна, и тоже смотрел на солдат.
Где-то сбоку затрещали выстрелы. Солдаты побежали в ту сторону.
Андрей сказал:
— Страшно?.. Ничего. Им тоже страшно... А будет еще страшней. Ты эти мои слова запомни, Коля...
Когда стемнело, Андрей достал из подполья какие-то плоские свертки, запрятал их под рубаху и через двор выбрался на улицу. Перед уходом он сказал:
— Я дней на пять пропаду. Тут, в подполье, картошка. Варите, жарьте. С хозяйкой не спорь. А вернусь, подумаем, как с тобой дальше быть.
В Луге хозяйничают фашисты. Лучшие здания заняты немецкими солдатами, на улицах валяются трупы, на перекрестке улиц Базарной и имени Кирова — виселица. На ней — трое повешенных... Зондерфюрер Эрнст Рихтер зверствует в Луге. Это он возглавляет тех, что пытают, расстреливают, вешают...
Коля познакомился с соседскими ребятами. Каждый день они собираются в каком-нибудь заброшенном сарае или где-нибудь на огороде и делятся новостями. Новости все тяжелые — о грабежах, о расстрелах, о том, что фашисты ищут по домам наших раненых бойцов. Найдут — и хозяевам дома, и раненым бойцам одна Судьба — смерть.
Были, правда, и другие новости. Один из мальчишек с соседней улицы пробил гвоздем железную бочку с бензином. Утром солдаты бросились к бочке, а она пустая. Ох и ругались фашисты!.. А другой мальчишка подставил гвоздь под колесо грузовика. Солдаты сели в грузовик, а только он тронулся, шина сразу же лопнула. Солдаты куда-то очень срочно должны были ехать. Офицер-эсэсовец волосы на себе рвал из-за задержки...
Коля никому из ребят не говорил, конечно, что его брат связан с партизанами, но сам он об этом все время помнил и смотрел на немецких солдат без страха. Ребята ему даже завидовали.
Андрей вернулся лишь через неделю, ночью, и, когда вошел в дом, то остановился у порога и вдруг начал сползать на пол, цепляясь руками за стену.
Коля бросился, к нему. Андрей оттолкнул его и сказал:
— Э-э, ч-черт! Да не ранен я, просто голова закружилась...
Оказалось, что за всю эту неделю он почти ничего не ел.
Коля кормил его чем мог, старался предупредить каждое желание, а потом, хотя эта мысль пришла ему только что, специально, чтобы ободрить старшего брата, сказал:
— А мы из ребят партизанский отряд собираем.
Андрей чуть не подавился картофелиной.
— Что-о? — спросил он.
— Отряд будет — во, — продолжал Коля. — Восемь человек уже набирается.
Андрей сидел с ошеломленным видом.
— А что? — спросил Коля. — Мы что — маленькие?
— Товарищей твоих я не знаю, — заговорил наконец Андрей. — И ты не знаешь. Не спорь — ты же приезжий! Может, они и надежный народ... Ты им про меня ничего не говорил?
— Нет.
— Честно?
— Честное ленинское! Андрей опять помолчал.
— Без дела, конечно, сидеть нельзя, — Андрей понизил голос. — Знаешь, в чем ты можешь партизанам помочь?
— Ну?
— Я тебе адрес дам и пароль скажу. Тут у нас в городе надо еду носить.
— Еду-у? — разочарованно протянул Коля. — Ну да. Картошку вареную, хлеб.
— Картошку... хлеб, — обиженно повторил Коля. — Вы там воевать будете, а мне картошку носить?.. Тоже мне — подвиг какой!
Он увидел, что лицо старшего брата стало суровым, и замолчал.
Андрей вдруг обнял Колю, крепко прижал к себе и шептал ему в самое ухо:
— Коля, милый ты мой, там же раненые красноармейцы в подвале. Верь мне или не верь, а сейчас важней этого дела нет. И подвига большего нет. Это тебе одному доверяется. Никому чтобы... Понял?
— Понял, — сказал Коля дрогнувшим голосом.
— Я на рассвете опять уйду. Теперь надолго и далеко... Но я приду. — За окном где-то на окраине Луги вдруг грохнул взрыв. — Наша работа. Слышишь?
Коля кивнул, соглашаясь.
— Мы придем, — повторил Андрей. — И мы все вернем назад. И за все, за все рассчитаемся.
Коля впервые в жизни увидел слезы в глазах старшего брата.
Улицы Луги безлюдны. Пробредет старуха нищенка. Пройдут строем солдаты.
Жители стараются не выходить из дому ни утром, ни днем. Так безопаснее.
Но Коля идет по городу с ведром. В ведре варенная в мундире картошка, сверху слой сырых мелких картофелин.
Солдат-эсэсовец останавливает его:
— Эй малшйк... Ты куда несешь этот картошек?
— На базар несу, — звонко отвечает Коля. — У меня бабушка болеет, надо молока купить.
— О-о! — восклицает солдат. — Мольоко — надо, яйки — надо, картошек — не надо... Иди, малшик...
И Коля идет дальше.
Гораздо страшнее было, когда задерживали полицаи из местных лужан, продавшихся фашистам. Эти спрашивали грубо:
— Куда идешь, пацан?
— Хозяйка послала картошку продать на базаре.
— Какая хозяйка-то?
— Акимовна.
— Акимовна... картошку, — передразнивал полицай — А небось зайди к вам — и коркой сухой не угостите... Сад у вас есть?
— Какой у нас сад — все деревья посохли, — вздыхает Коля, — да и картошка тоже плохая.
— Как горох картошка, — ворчит полицай. — Ладно, иди...
Коля и на самом деле идет к базару. Там он постоит с ведром минут десять, затем идет дальше. Но если теперь кто-нибудь задерживает его, он отвечает, что купил картошку.
Вот и разрушенный каменный дом. Здесь до войны был дом отдыха. Теперь это груда развалин.
Коля скрывается в этих развалинах, ощупью пробирается темными подвалами. Но вот он у цели. Коля останавливается и негромко свистит по-щеглиному:
— Пюи-пюи-пюи...
Одна из досок, устилающих пол, отодвигается. Тусклый свет коптилки выхватывает из мрака узкую желтую щель.
— Пришел... пришел, — слышит Коля радостный шепот. — Ты просто герой, парень. Уж мы так за тебя боимся, друг...
Коля спрыгивает в подполье. Там самодельные нары и на них пятеро тяжелораненых красноармейцев. Белеют повязки.
Коля выкладывает картошку, ломти хлеба, кусочки мяса и сала — все, что только удалось принести из дома.
Один из красноармейцев, худой как скелет, в изодранной гимнастерке и синих галифе, с лихорадочно блестящими глазами — он здесь за старшего, — с усилием приподнимается и обнимает Колю.
— Мы еще покажем, — говорит он свистящим шепотом. — Мы за все отплатим...
Коле вспоминается, что такие же слова говорил и Андрей перед расставанием.
— Вы лежите, дяденька, у вас же ноги перебитые, — упрашивает Коля.
Он уже знает, что этот человек лейтенант-артиллерист, но не называет его так.
А лейтенант сильно-сильно прижимает Колю к своей груди.
— Ты же нас от смерти спасаешь, — говорит он и вдруг добавляет тихо и нежно: — Сынок... Сынок ты мой...
И все остальные красноармейцы тянутся к Коле, стараются приласкать, погладить по голове. Коля вырывается из их рук, повторяя:
— Да что ж — маленький я, да?..
Затем он торопливо пересказывает все, что услышал па базаре, узнал от ребят, стараясь, конечно, пропускать новости печальные, и уходит.
Однако, прежде чем покинуть развалины санатория, он наполняет ведро щепками и старой бумагой, чтобы, если кто-нибудь спросит у него, что он делал в разрушенном доме, можно было ответить, что собирал топливо... Так ведь делают многие жители.
И вот наконец Коля дома. Входит в комнату, ставит в угол ведро, устало опускается на скамью и только тут улыбается — дело сделано. На сегодня — довольно. А завтра опять опасный путь по улицам города — мимо фашистских солдат, мимо полицаев и эсэсовцев. И это не раз и не два — это каждый день...
В начале октября 1941 года Коля Леонтьев был схвачен эсэсовцами неподалеку от развалин, где скрывались раненые бойцы, и зверски замучен, но не сказал ни слова о том, куда исчез его старший брат и кому сам он ежедневно носил продовольствие.
