Федор Галкин - Сердца в броне
— Кушай, Сэмьён. Конэчно, нэ шашлык, но есть все‑таки можно. А ты настоящий шашлык кушал?
— Нет. У нас пельмени в ходу. Наделает мать с осени мешок, заморозит их и варит всю зиму.
— Ну, что ты за человек, Сэмьён, если шашлык не кушал. Кончим войну, приезжай в Душети, настоящий шашлык кушать будэм. У нас дед Закария из барашка объедэние делает. А вэрно, Сэмьён, говорят, что у вас в Сыбири такой холод бывает, что птица на лету замерзает?
— Бывает. Летит, летит да, как подстреленная, падает.
— Это же очэнь странно, Семьён, если человек так просто замерзнуть может. Как же в такой мороз на охоту ходить?
— Привычка.
— А сам ты, Сэмьён, охотнык?
— Известно, охотник. Белку в глаз бил.
— Бэлку в глаз бил? Почэму же ты сегодня фрица не убил, когда он на нас пикировал?
— Фрица в самолете не видно было, только бомбы летели.
Бениашвили отбросил на бруствер пустую банку от тушенки, вытер пятерней истрескавшиеся губы и, сдвинув на затылок каску, опустился на дно окопа.
— Тэпэрь отдыхать надо, нэмец больше не пойдет.
— Враг всегда может пойти и ждать его всегда нужно, пока он окончательно не разбит, — услышали друзья голос командира взвода лейтенанта Зарипова.
Лейтенант обходил свой взвод. Глядел, устранены ли разрушения, сделанные танковыми гусеницами при отходе. В руках у него было несколько бутылок с горючей жидкостью. Две он оставил Лукину и Бениашвили, проверив, могут ли они пользоваться терочной дощечкой для запала. Увидев, что Лукин мастерски прикрепил ее к левой руке и помог Бениашвили сделать то же самое, Зарипов пошел дальше. Он уже собирался завернуть в ближний ход сообщения, соединяющий окоп с траншеей, как услышал приглушенный басок Лукина:
— Никак танки? Жора, смотри!
Зарипов остановился и машинально глянул на часы.
— Тринадцать тридцать, — тихо сказал он и стал вглядываться в сторону противника.
Как и в первый раз, из‑за высоты перед Марфовкой появились серые точки и двигались к переднему краю. По земле катился отдаленный шум моторов и гусениц.
Но то, что Зарипов заметил только сейчас, на высоте видели уже несколько минут. По проводам, как и утром, неслись команды. В окопах на переднем крае началось оживление. Согнувшись над зелеными ящиками, надсадно кричали телефонисты. Старшие начальники еще и еще раз напоминали:
— Отрезать пехоту от танков! Выдвигайте вперед пулеметы! Забрасывайте гранатами.
А танки шли, набирая скорость. Около шестидесяти, средних и легких машин с автоматчиками на броне волнами накатывались на наши передовые траншеи, с ходу ведя беспорядочный огонь. Головные танки были уже в нескольких стах метрах, когда перед ними взъерошилась, поднялась земля. Сотни тяжелых и средних снарядов, шурша над головами нашей пехоты, накрыли стальную лавину. Они рвали и раскалывали боевые порядки вражеских танков. Десанты автоматчиков скатились вниз, словно сдутые ветром. По ним ударили наши пулеметы. Застрекотали автоматы.
Легкие танки начали останавливаться, с неуклюжей поспешностью разворачиваться и отходить. А средние, стараясь выйти из зоны обстрела, на предельных скоростях устремились к нашим траншеям. Но их боевые порядки уже нарушились: несколько машин горело, и лишь разрозненные группы их, по два–три танка, в разных местах успели перемахнуть через брустверы и накрыть наши окопы. Им навстречу летели связки гранат, бутылки с горючей жидкостью.
Взвод лейтенанта Зарипова, прижав к земле группу вражеских автоматчиков, вел по ним огонь.
Два «максима», расположенных на откосе за передней траншеей, безостановочно цокали через головы Лукина и Бениашвили. Лукин, положив карабин в канавку на бруствере, тщательно, как бы не торопясь, целился и плавно нажимал на спусковой крючок. После каждого выстрела он внимательно всматривался в цель и неизменно повторял:
— Еще одному фрицу капут!..
— Бей, Сэмьён, как бэлку в глаз, — кричал, клацая затвором, разгоряченный боем Бениашвили.
После каждого выстрела он откидывался к стенке окопа, опирался на нее затылком и закрывал глаза, словно отдыхая. А потом, тряхнув головой, снова двигал затвором и снова нажимал на спуск.
Бениашвили не видел, как один из танков, перемахнув через передний край в расположении соседнего батальона, развернулся и направился прямо к их взводу. Серая стальная громада, издавая прерывистый, дребезжащий лязг и сверкая гусеницами, быстро двигалась к их окопу. Сквозь звон стали и грохот выстрелов Бениашвили услышал бас Семена:
— Готовь горючку, чего рот разинул? — Лукин быстро наклонился и выхватил из ниши окопа две бутылки. — Держи! Зажигай и бросай, как подойдет метров на пятнадцать не ближе, а я подстрахую. — Он прокричал это почти над ухом Бениашвили и сунул ему в руки одну бутылку.
Жора схватил бутылку, зажал ее в правой руке и с изумлением наблюдал за приближавшимся танком. Гусеницы, до блеска отшлифованные о грунт, бежали перед его глазами. Дуло башенного пулемета часто моргало желтоватыми вспышками, пули роем проносились над его головой.
— Зажигай! Бросай! Остолбенел, что ли? — Стараясь перекричать шум боя, заорал Лукин, чиркая о терочную дощечку запалом своей бутылки. Но запал никак не загорался. Наконец, сердито сплюнув, Лукин сунул бутылку в нишу и выхватил оттуда приготовленную связку гранат.
Танк был уже метрах в пяти от окопа, когда Лукин увидел, что Бениашвили, словно очнувшись от оцепенения, резко взмахнул рукой с бутылкой, на которой, дымя и искрясь, горел запал.
— Нельзя бросать, ложись, скаженный! — вскрикнул Лукин. Но было уже поздно: бутылка, кувыркнувшись в воздухе, упала на передний наклонный лист брони. Бениашвили закрыл лицо руками и упал как раз в тот момент, когда танк, вздыбившись над бруствером и рыкнув мотором, навалился на окоп. Горючая жидкость раскаленным потоком потекла с передней брони на бруствер. Вместе с осыпью земли она падала в окоп, на Бениашвили, на его каску, шинель, поползла за воротник.
Оставив огненный след, танк быстро уходил вперед.
Бениашвили стонал, корчась на дне полуразрушенного окопа, но из‑за грохота боя его никто не слышал. Все внимание Лукина было приковано к безнаказанно уходившему танку. Он несколько секунд стоял, в тупом оцепенении наблюдая, как машина грузно переваливается через соседний окоп, а потом, сильно взмахнув рукой, швырнул в танк связку гранат. Описав в воздухе дугу, она ударилась в гусеницу немного повыше земли и, отброшенная траками назад, взорвалась, не причинив танку вреда. Лукин смотрел на это растерянно, чуть не плача от досады. В отчаянии он выхватил из ниши бутылку с горючей смесью, с силой чиркнул запалом о терочную дощечку. Опять ничего! И в это самое мгновение из бокового окопа, в котором только что укрылся командир взвода лейтенант Зарипов, полетела навстречу танку граната. Раздался сильный взрыв, и правая гусеница машины, описав в воздухе сложную кривую, распласталась между окопами. Танк, развернувшись вправо, провалился левой гусеницей в окоп и сел на брюхо. Неистово завыл мотор. Уцелевшая гусеница, фрезеруя стенки окопа, выбрасывала фонтаны дробленой земли. Лукин с еще большей силой чиркнул запалом о терочную дощечку. Она скрипнула. В руке что‑то зашипело. Повеяло теплом. Наконец‑то зажегся запал. Вложив всю свою богатырскую силу в бросок, Лукин послал бутылку в подбитый танк. Она ударилась о башню и разлетелась вдребезги. Потоки горящей жидкости потекли на корму и жалюзи.
Лукин повернулся к Бениашвили, который в горящей одежде все еще метался на дне узкого окопа, и бросился к нему.
— Горит! — вне себя крикнул Лукин, увидев пробиравшегося к ним по ходу сообщения лейтенанта.
— Какого же черта стоишь? — Зарипов в несколько прыжков достиг окопа, где Лукин уже сбивал пламя с одежды друга. Вдвоем им удалось потушить огонь. А потом Лукин схватил обмякшего Бениашвили в охапку и поставил на ноги. Тот рывком выпрямился, но тут же, привалившись к стенке окопа, начал оседать. Сквозь бронзовый загар лица проступала мертвенная бледность, черные помутневшие глаза безвольно уставились в одну точку. На тонкой жилистой шее, поросшей волосами, вздулся водяной пузырь.
— Держи его, разденем, — сказал Зарипов и стал быстро стаскивать дымившуюся шинель. Под ней оказалась старая затасканная стеганка, она тоже дымилась.
— Натянул на себя, чертяка, всякую всячину, как в трескучий мороз, — беззлобно выругался Зарипов и, сорвав стеганку, бросил ее на дно окопа.
— Посиди немного, сейчас закончится бой, отправим тебя в медсанбат, — сказал он что‑то лепетавшему Бениашвили.
А тем временем, прорвавшаяся часть танков, напоровшись на артиллерийскую батарею на окраине Корпечи, отходила через участок соседнего батальона.
Вторая за этот день танковая атака гитлеровцев была отбита. Оставив сотни трупов и с десяток машин, они снова отходили к Владиславовке.
