Андрей Алдан - Армия обреченных
В общем стремились как-то с наибольшей пользой заполнить досуг и не дать людям опуститься. Многие были заняты производством красивых игрушек, коробочек, шкатулок, портсигаров и пр.
Конечно, в лагерях не все шло гладко. Много было ненужных и вредных споров между бывшими советскими подданными и старыми эмигрантами. С обеих сторон пускались взаимные обидные и ядовитые эпитеты. Старые эмигранты, имевшие эмигрантские документы, в том числе и Нансеновские паспорта, считали, что они имеют право на выход из лагеря, но для этого надо обособиться от остальных. Желая обособиться, они писали письма коменданту и устно заявляли: «Отделите нас, старых эмигрантов, людей культурных и воспитанных, от этих советских дикарей с разнузданными инстинктами» (употреблялись более резкие выражения). Бывшие советские подданные в ответ на это издевались над старыми эмигрантами, вроде того, что всех их называли, «угроза большевиков». Ирония заключалась в том, что большинству старых эмигрантов перевалило за 50 лет; многие из них в личной жизни опустились, а в политическом смысле (как борцы против советской системы) они ничего не представляли.
Принципиальные споры между всеми (во всех бараках) шли в основном по двум вопросам:
Некоторая часть офицеров полагала, что мы сидим в лагере за политическую работу. Все эти кружки, лекции, беседы, говорили они, касса взаимопомощи, издание информации и проч., является формой политической работы, которую американцы запретили. Советская агентура сообщает обо всем «куда следует» и нас, по настоянию советчиков, держат в лагере. Если бы мы занимались политической работой в Кладене, Ганакере и здесь, то были бы давно отпущены.
Генерал Меандров и группа офицеров, поддерживавших его, привели людей в лагерь военнопленных. Руководству, в лице Меадрова, надо было еще в Кладене, или, в Ганакере, дать приказ «разбегаться, кто куда желает».
XIV. «АМЕРИКАНЦЫ ХОТЕЛИ, ЧТОБЫ МЫ РАЗОШЛИСЬ»
Что касается первого вопроса, то о нем и не стоит говорить. Люди, считавшие, что кружки и лекции являются причиной сидения в лагере, — не правы. Они, отчаявшись когда либо выйти на свободу, изыскивали любые «основания» для оправдания кажущейся нелогичности действий американских кругов в отношении «власовцев».
Споры по второму вопросу более существенны. На самом деле, внешне создалось впоследствии впечатление, что американцы сознательно давали возможность к самороспуску лагеря. В Кладене (1126. 5), также как и в Фридберге и в деревне Верхн. Лангендорф, охраны совсем не было. В Ганакере (28. 5. 18. 8) хотя и была охрана, но она осуществлялась формально. Вокруг лагеря был проволочный забор в один ряд, преодолеть который в любом пункте не представляло трудности. Надо было просто поднять нижнюю проволоку и пролезть. Более того, отмечено много случаев, когда постовые солдаты самолично поднимали и поддерживали проволоку, чтобы беглецу из лагеря было удобнее подлезть под нее с мешком на спине. Это происходило днем или в сумерках. Иногда, чтобы соблюсти «приличия», группа беглецов подговаривала двух художников. Художники с бумагой, наколотой на доску, приходили на берег реки, где находилось большинство жителей лагеря, усаживали постовых солдат лицом к реке и начинали рисовать их портреты. А в это время беглецы в числе 5–10–15 человек, с мешками и вещами в руках, буквально в десяти метрах от сидящего спиной к ним американского солдата, уходили за проволоку под хохот купальщиков. Американский солдат знал, зачем его так посадили и, иногда, некоторые спрашивали: А сколько, дескать, «манов» должно уйти, пока я сижу и гляжу на реку? Все были довольны: довольны беглецы, спокойно ушедшие из лагеря, доволен и художник, получивший за работу десяток сигарет, доволен и солдат, получивший свой портрет (иногда очень и очень не плохой). Так, по существу, потворствовали американские солдаты уходу из лагеря. В то же время возвращающихся в лагерь (с «пикировки») американские солдаты или совсем не пускали в лагерь, или встречали их пинками, или, во всяком случае, задерживали их и направляли в комендатуру, откуда они попадали на гауптвахту.
Из лагеря Ганакера убежало 1396 человек, т. е. в среднем по 16 человек ежесуточно. Были ночи, когда из лагеря скрывалось более ста человек. И не было ни одного случая, чтобы убежавших без документов задержали где-нибудь в Мюнхене, Ландау, Ландсхуте, Маллерсдорфе, Дегендорфе или в другом пункте и вновь возвратили в лагерь. Все убежавшие как-то устраивались, «оформлялись» и пр.
В конце июня и в начале июля американцы держали лагерь на голодном пайке, словно говоря: «Да уходите вы, чорт вас возьми!» Комендатура лагеря ни одного разу не заинтересовалась фактической убылью людей. Строевые записки, изредка представлявшиеся штабом лагеря в американскую комендатуру, никем, видимо, не проверялись и не сличались (штаб, правда, всячески маскировал убыль, но если бы комендатура сличила строевую записку от 15-го июня до 15-го июля, то убыль людей была бы безусловно установлена).
Все это, повторяю, могло создать впечатление, что американцы, не имея права сказать, чтобы люди расходились, своими действиями как бы толкали на это, стараясь распустить и разукрупнить лагерь. В официальных заверениях они продолжали говорить, что лагерю ничего не угрожает, что судьба всех разрешится в ближайшем будущем и, безусловно, благоприятно. Один из офицеров, мистер Н. (фамилию назвать неудобно) дал генералу Меандрову «честное» слово, что если лагерю будет угрожать реальная опасность, то он об этом сообщит ему.
Итак, надо было дать негласный приказ о самороспуске или нет? (Приказ генерала Меандрова мог быть дан в форме намека старшим офицерам: «Чтож, господа, наше положение неясное и неопределенное и неизвестно, что нас ожидает. Надо самим устраивать свою судьбу. Всякий пленный имеет право бежать».
Даже сейчас, когда прошел мрачный и горестный для бывших воинов РОА 1946-ой год, даже и сейчас трудно ответить на поставленный вопрос. Если бы такой «приказ» — намек был бы дан и люди действительно в одну-две ночи разошлись бы, то совершенно неизвестно, как бы на это были вынуждены реагировать американские власти под давлением советских представителей. Ясно одно, что американские власти были бы вынуждены принять соответствующие меры, и неизвестно коснулись бы они или нет всех русских, находившихся в то время на свободе, и не только русских, а вообще всех невозвращенцев.
Может быть, в последующем, кто-нибудь из видных американских лиц, хотя бы в своих личных мемуарах, коснется этого вопроса и ответит на него.
Сейчас пока судить трудно. Есть сторонники «самороспуска» (люди говорящие, что тогда надо было уходить) и есть люди, которые и ныне считают, что приказ о самороспуске давать не следовало.
XV. ПОЧЕМУ Я НЕ УБЕГАЛ ИЗ ПЛЕНА
Очень характерно письмо генерала Меандрова, написанное им в лагере Ландсхуте в начале января 1946 года, незадолго до памятных событий (19-го января) в лагере Дахау. Правда, в этом письме генерал Меандров говорит только о себе и о руководящих офицерах, но по существу он говорил о всех, сидевших в лагере.
— «Почему я не убежал (убегал) из американского лагеря военнопленных?»
Этот вопрос неоднократно задавали мне многие и я решил обстоятельно ответить на него.
Еще до окончания войны, наши части перешли на сторону американских войск. Мы верили, что великая демократическая нация, в лице американского командования, поймет нас и даст нам политический приют. Мы вверили свою жизнь американцам и, я полагаю, что надо быть последовательным и добиваться благоприятного для нас решения вопроса о нашей судьбе.
Мне могут возразить, что прошло уже более 8-ми месяцев, но наша судьба не решена. Более того, были случаи насильственной репатриации. Да, единичные случаи были, но общего и окончательного решения о русских невозвращенцах еще нет. Его нужно ждать. Долго ли? Не знаю, но глубоко убежден, что спокойствие, выдержка, организованность нам помогут больше, нежели индивидуальные попытки побегов из лагерей и нелегальная жизнь на свободе. Наоборот, последнее ухудшит судьбу многих.
Медленное разрешение нашей судьбы является следствием нашей вины, вины руководителей движения. Они не могли поставить в известность правительство и общественность демократических стран о сущности нашего политического движения, зародившегося в стане врага. Если бы о нем знали и правильно понимали нас, хотя бы в период Ялтинской конференции — ее решения о репатриации были бы вероятно иными. Чтобы правильно решить нашу судьбу, необходимо глубоко и всесторонне изучить как наше движение, так и нас самих. Поверхностное, формальное решение было бы ошибочным и, следовательно, роковым для нас. Наше политическое движение стремилось дать нашему народу ту социальную справедливость, ту правду народную, к которой извечно стремился многострадальный народ. Он боролся за нее и в период княжеских междоусобиц, и во время монгольского ига, и в смутное время, и при крепостном праве. Боролся, но не находил ее и в большевизме. Ознакомьтесь с русским эпосом и фольклором, и вы услышите в былинах, сказаньях, сказках, в поговорках, пословицах и песнях народных тяжесть судьбы и могучее стремление к жизненной правде и победе правды над кривдой.
