Глеб Бобров - Солдатская сага
Через двадцать минут, растянувшись длинной цепью, четвертая рота и минометная батарея вползали в зеленую зону.
Первый подъем начался буквально через тридцать минут после выхода, где-то в шестнадцать ноль-ноль. За час одолели хребет и начали спуск. Через махонькую долинку перед нами возвысилась новая громадина. Глянули приуныли. Но Серега приободрил:
— Ну, что сопли распустили?! Сейчас перевалим, там вообще не долина ущельеце, а следующий перевал — наш. Поднялись, пробежались по гребню и дома! Ну! Давай, пехота, шевели штанами!
Пока вскарабкались, отдышались, спустились и снова начали подъем, последний, — было около двенадцати ночи. Под ноги все чаще стали попадаться банки с кашей и тушенкой — выбрасывали и раскаивались те, кто пожадничал на «точке». К двум часам ночи умолкли подбадривающие шутки офицеров. Дольше всех держались замполит роты Рабинович и командир минометчиков капитан Белов. Но к трем часам и у них осталась всего одна «шутка»: Леха Белов стонал: «Шу-рик. Ты еще дышишь?» На что наш замполит отвечал: «Ле-ша! Иди в жопу!» И так — всю дорогу…
Я немало «полазил» по Бадахшану, однажды меня всей ротой три дня тащили на себе, но этот маршрут был самый кошмарный за всю мою службу. Вообще в афганских горах солдат идет «на автопилоте» только в том случае, если знает свою цель. Увидит назначенную высоту, значит, доползет, даже если она за семьдесят километров. Но если солдату сказать: «Вот та высота — наша, и на ней привал!» — а потом передумать и назначить привал на следующей, а на следующей — еще на следующей, он вырубится уже на двадцатом километре. На этот раз случилось именно подобное, но офицеры были здесь совершенно ни при чем.
Главный хребет поднимался террасами, а между ними были небольшие, всего квадратов в сто, каменистые площадки. Пока карабкаемся по скалам, видим небо у края уступа. Ну, кажется, все — дошли. Но только выползем наверх, как перед нами открывается крошечная эта площадка — взводу разложиться негде, а над ней новая каменная стена до самых звезд. И до того дошло, что офицеры вместе с солдатами тащили тяжелое вооружение. Даже Пухов, со своим неунывающим радикулитом, и тот половину последнего подъема попеременно волок на себе ПК двоих очумевших пулеметчиков. Вот тебе и восемь с небольшим — по карте…
К пяти утра поднялись на свою «три сто десять». Попадали… Какой там окапываться, позиции готовить — приходите, берите голыми руками, хоть любите, через «Е», — не встанем. Часа через полтора отошли, тут новая команда: «Вперед!» Потопали…
Долго спускались по змеевидному серпантину, потом первый кишлак, за ним второй и пошло-поехало: один за другим. Называлось это чудо — шмон зеленки.
Под вечер упал любимый стукачок и жополиз третьего взвода Лешенька Тортилла. Распластался по дороге, отшвырнул от себя тело АГСа и ревет, как белуга: «Пристрели-и-ите! Дальше не пойду-у-у!» Попытались вразумить — не получилось. Пару раз врезали — безрезультатно. А батальон уходит! Все! В общем, надо взваливать эту морду на себя и тащить вместе с гранатометом. Тут появляется Пухов: «В чем дело?» Объясняем — так, мол, и так. Пухов подходит к «подыхающему», на ходу скидывает с плеча АКС, передергивает затвор и спокойно так, буднично, просит:
— Леша, рот открой…
В его интонации, в его внешнем облике было что-то такое, отчего Тортилла сразу затих, молча встал, поднял ранец с гранатометом и понуро побрел дальше. Мы наблюдали за ним молча, и лишь один Быстров не выдержал:
— Гриценок! Что-то он быстро тебя вылечил, а?
Тортилла не ответил…
Вечером полк полностью вошел в долину. Ночевку мы разбили на каком-то холме. Вокруг по склону и на соседних высотках расположились другие подразделения. Наутро повальный шмон продолжился по полной программе. Перед выходом Серега построил нас и поставил боевую задачу:
— Значит так, взвод. Все, что тут говорили по связи, — полное дерьмо! У нас задача одна — третий день без жратвы! Сухпая не было, нет и когда будет — неизвестно. То, что вы по дороге выкинули — никого не волнует (был употреблен иной, близкий по значению термин). Все ясно? Вперед!
Первый же кишлак оказался и самым удачным: взводный с ходу подстрелил молодого барашка. Скотинка резвая однако, — как только заприметил первых бойцов, тут же деру дал, да не тут-то было! Только что и успел — жопкой кучеряво обосраной пару раз тряхнуть на прощанье — 5,45 все ж быстрее, однако.
Резво затащили его в какую-то клуню, Быстров тут же достал предмет зависти всех офицеров батальона — треугольный, острый, как бритва, трофейный нож и мастерски, за каких-то пять минут барашка разделал. Все мясо мы сложили в полиэтиленовый пакет от осветительных ракет и пошли на следующее прочесывание.
В конце дня Валерка подстрелил курицу, но то ли птица оказалась мелковатой, то ли СВД для такой дичи чересчур сильное средство: от курочки остались только окорочка, часть крылышка да шейка с головой. По образному выражению замка Димки Кудели — рассосалась. Ну да ничего — пошло в тот же пакетик. И уж перед самым привалом подстрелили еще одну курицу, на этот раз более удачно. Серега разделал ее еще более виртуозно: отсек ноги, голову и часть крыльев; потом одним ударом своего восточного кинжала развалил надвое, выпотрошил и, вместе с перьями сняв шкурку, уложился в какие-то пару минут. Профи!
Поздним вечером поднялись на ночлег. Прямо под холмом, метрах в пятистах, раскинулся огромный кишлак. И мы в том районе были не единственными — под нами, на склоне, расположилась шестая рота, а чуть правее и ниже — разведка. Поэтому пошли в кишлак не сразу, а только через час после того, как по связи был дан отбой — «один-один» (т. е. один боец спит — один дежурит).
Серега взял с собой троих: «замка» Куделю, Валерку и меня. Потопали вниз через позиции разведроты, чтоб не переть с бурдюком воды, пятнадцатилитровым ведром и подозрительным пакетом под мышкой через окопы родного батальона.
В кишлаке то тут, то там раздавались подозрительные шорохи: не мы одни такие умные, есть всем хочется. Побродили немного, напоролись на четверых дедов первого взвода — чуть не перестреляли друг друга впотьмах, а потом сыскали и себе подходящую усадьбу — побольше, да на отшибе. Зашли. Дом разделен на две части. В нашей половине никого и, естественно, голо. Явно, хозяева уходили не с пустыми руками. Маленькая печурка у дверей сделана «по черному» — в потолке дыра.
Быстров посадил Валеру напротив входа, в тень, меня послал искать топливо, а сам, пока Куделя доводил и заливал мясо водой, занялся печью. Вязанка сухой травы, висевшая у дверного проема и пущенная на растопку, оказалась не чем иным, как коноплей. Пока поняли, в чем дело, потушили и выкинули тлеющий и жирно чадящий ком, от дыма, затянувшего, как в русской бане, всю верхнюю половину помещения, всем от души «захорошело».
Я быстренько отыскал во дворе сарай с большими стопами кизяка, Димка настрогал щепы с какой-то палки — и дело пошло. И хотя кизячный «уголек» вонял похлеще любой анаши, да и глаза как от перца резало, горел он не хуже газа. Оглянуться не успели, как вода закипела.
Бульон, конечно, великая вещь, но Серега сразу сказал: «Супец на войне — первое дело… после водки, баб, долгого сна и хорошего командира!» (На вопрос: «А какой командир хороший?» — он всегда неизменно отвечал: «Тот, что не сука!»). Ну, супец так супец. Оставили снайпера в засаде, а сами полезли рыться по хозяйским закромам. Ничего, понятно, не нашли, вернулись и стали дожидаться пустого бульончика. Кизяк между тем перегорел и пошел я во двор за новой партией.
Не успел подойти к сараю, как слышу слабый шорох за воротами. Тихонько снимаю автомат и вжимаюсь в тень, даже испугаться толком не успел. Створка ворот с легким скрипом открывается, и в нее просовывается крошечная головка в чалме, а потом и сам обладатель этой чалмы — сухонький дедуля, метра полтора ростом. Он огляделся, при лунном свете меня в тени навеса не заметил и, крадучись, сделал пару шагов во двор.
Дедушка не дедушка, в темноте не разобрать. Легонько втыкаю ему ствол меж лопаток, левой рукой беру за горло, чуть свожу пальчики и шепчу в замершее ухо: «Бура, дусс… («Пошли, друг»). То ли фарси для него — родной язык, то ли по жизни — все на лету схватывал, но дедок послушно засеменил в дом.
Дальше объяснялись на пальцах. Оказалось, что бабаеныш — хозяин этой усадьбы. На время операции он перетащил своих жен и детей к себе, в мужскую половину дома, а эта, где мы сейчас находимся, — женская. Мы как смогли, рассказали ему про соль, картошку и прочее. Дедок, в свою очередь, не стал упрямиться и согласно закивал головой. Всей толпой вышли во двор.
Старичок приставил к забору жиденькую лестницу, показал жестом, что идти за ним вовсе не обязательно, и проворно исчез на другой стороне. Мы по очереди поднялись на забор и заглянули в чужую жизнь. У стены дома толклось, как я насчитал, восемнадцать женщин разного возраста. Рядом с ними шныряли два десятка ребятишек. При появлении наших любопытных физиономий женщины и дети притихли и сели наземь. Сразу видно, ученые… Хозяин шикнул на детей, и они мигом исчезли в доме.
