Анатолий Баюканский - Заложницы вождя
— Всем пособникам немецко-фашистских оккупантов встать лицом к стене! Не оборачиваться! Надо пропустить спецколонну! Живо! Живо! Чего закудахтали? Кто обернется — стреляю без предупреждения!
Женщины засуетились, не совсем понимая, что нужно делать. Да и кто из них мог считать себя пособником фашистов? Некоторые подумали, что это — ловушка. Кроме того, в колонне было много селян, они плохо говорили и понимали по-русски. Конвоиры принялись бесцеремонно толкать женщин прикладами в спины, освобождая проход в цех. Вскоре железные ворота распахнулись, правда, не для немок.
Эльза очутилась совсем близко от железной калитки перед самыми воротами. Некоторое время, как было приказано, стояла неподвижно, боясь повернуть голову. Слышала топот ног, выкрики конвоиров. Осмелела, расслышав за спиной, совсем рядом, прерывистое дыхание, рык собак, мужские насмешливые голоса:
— Эй, Марусеньки! Перебегай к нам!
— Волей клянусь, не пожалеете! Три года бабы не имел! Есть харч, чихирь есть!
— Душу выну за одну ночку!
— Молчать, сукины дети! — рявкнул на мужиков конвоир.
Эльза осторожно обернулась. Она была пониже соседок, и конвойные ее не могли заметить. Оказывается, по той же дороге, что и они, трусцой двигалась ходко и весело еще одна мужская колонна. Видимо, это были заключенные, потому что с двух сторон их окружал более плотный конвой, да еще шли проводники с немецкими овчарками, собаки так и рвались с поводков. Еще Эльза разглядела у заключенных на фуфайках белые квадратики.
— Кого там ведут? — прошептала длинноногая Анна, легонько тронула девушку за локоть. После потери матери Эльзы она постоянно находилась с девушкой рядом.
— Обернись, не бойся! — тихо сказала Эльза. — За нами никто не смотрит.
— Чо, баб что ли не видели? Пшел живей! — ревели конвоиры. — Счас собак спустим!
После прохода колонны заключенных ссыльные еще с полчаса мерзли у ворот. Прошла еше одна большая группа странно одетых пожилых людей. На их головах в лютый мороз, словно в насмешку над здравым смыслом, красовались тюбетейки, у некоторых поверх тюбетеек громоздилось нечто невообразимое — сооружения из тряпок и грязных полотенец. Экзотичным и жутким была верхняя одежда — стеганые длинные халаты, какие Эльза видела в Средней Азии, когда перед войной она с отцом ездила в гости к знакомым. Халаты, видимо, были «утеплены» одеялами. Этих среднеазиатов не конвоировали, только впереди и позади колонны шли два вохровца.
— Узбеки или казахи, — шепнула подруге Эльза, — взгляни, как они легко одеты.
— Неужели тоже — выгнанцы? — удивилась Анна. — Эти- то чем провинились? Может быть… Она поперхнулась, увидев низкорослого капитана Кушака в неизменной фуражке с наушниками и вальяжного мужчину в длинном тулупе, с суковатой палкой в руке.
— Вот он, мой спецконтингент! — Начальник режимной зоны почему-то ткнул пальцем в сторону Эльзы и Анны. — А ну, слушай мою команду. Всем повернуться лицом к прожектору! Старший вахтер, в чье распоряжение вы поступаете в цехе, желает убедиться, что вы настоящие немецкие бабы, а не фашистский десант в юбках.
— Это верно! — засмеялся старший вохровец. — Первый раз немецкую наживу вижу в натуре. — Он, похохатывая в висячие казацкие усы, пошел вдоль строя, без стеснения рассматривал лица съежившихся от холода женщин, заглядывал в рот, брал за руки, щупал груди, подсвечивая себе фонарем, хотя на дворе уже стало светло. Наконец толстяк утомленно вздохнул. — Н-да, мать-честная, много я тут всяких-яких в Сибири видывал, а фрицеву родню не доводилось. Что ж, гутен морген! Добро пожаловать! — Голос у старшего вохровца был противный, скрипучий, будто по засохшей от жары дороге катила несмазанная телега. — Эй, фрау! Как тебе матушка-Сибирь? — Схватил Анну за рукав, она резко отдернула руку. — Ишь ты, немчура, а с характером. Ничо, в горячем цехе окалину с вас живо собьют. — Обернулся к капитану Кушаку. — А бабенки-то, капитан, так себе, третий сорт. — Плотоядно улыбнулся и крикнул. — Эй, Матрена! Пропускай в цех немецко-фашистских захватчиков!
Старший вохровец, а за ним и капитан звонко рассмеялись. Ворота отворились, и женщин повели в цех, где, вероятно, им предстояло трудиться до конца жизни, ибо никто их не судил, не допрашивал, сроков ссылки не определял. Они становились пожизненными заложниками. Вчера вечером бойкая ссыльная Цецилия шепнула Анне и Эльзе, мол, их специально размещают на военных объектах, чтобы, как щитом, закрыться от возможной бомбежки дальних бомбардировщиков фашистов. Эльза вчера же поинтересовалась у всезнающей Цецилии: «Почему их водят под стражей, держат под замками? Неужто опасаются, что мы сбежим? А куда можно убежать без документов?» В ответ на это Цецилия странно улыбнулась и ответила вопросом на вопрос: «А если достанем документы?»
Эльза вспомнила о вчерашнем разговоре, и ей стало страшно за Цецилию. Капитан Кушак два дня назад проводил в бараке политинформацию. Он прямо намекнул, что сбежать отсюда невозможно. Легче было уйти из-под стражи с острова Сахалин в царское время, чем выйти за пределы станции Щекино. Каждые два часа, по словам капитана, на станции проходят облавы, любого может остановить военный патруль и потребовать документы. Все пригородные поезда тут «прочесывают» наряды милиции и органов…
Анна вслед за Эльзой с величайшей опаской шагнула в черный зев цехового пролета, который разом поглотил, наверное, половину колонны. Она невольно зажмурилась. Из четырех стоящих в ряду прессов вырывались языки пламени, косо стелились по-над землей. Черный дым, сквозь который смутно просматривались снующие взад-вперед фигурки людей в черных робах, густо обволакивал очертания громадных прессов и печей. Гарь, густая копоть буквально окутывали пролеты, оседали на лицах, на стальных поручнях, лестничных маршах, затрудняли дыхание. Эльза машинально тронула указательным пальцем перила, и палец стал густо-черным. Кто-то всхлипнул за спиной девушки, кто-то принялся творить молитву, кто-то заплакал в голос. Анна, всегда веселая, невозмутимая Анна, прижалась к Эльзе и прошептала:
— О, Майн Готт!
Страшный грохот, а за ним вспыхнувшее яркое пламя, заставили женщин испуганно вздрогнуть, теснее прижаться друг к другу. Затем, из-под ближайшего пресса взметнулись мириады искр, вспыхнул яркий огонь, пролет заволокло дымом. Ссыльные стояли будто завороженные. Тяжелый пресс вторично ударил по ярко-малиновой заготовке раскаленного металла, сплющил ее, как картонную коробку. Прошло всего лишь мгновение, и мимо ссыльных проплыла болванка будущего снаряда, обдав их жаром.
— К стене! Всем держаться ближе к стене! — Капитан Кушак — маленький, яростный, забегал перед изумленными женщинами, размахивал руками. — Не путайтесь под ногами! Да и вверх чаще поглядывайте, опасайтесь магнитных кранов. Сорвется с крюка болванка и… мне же потом за вас отвечать! — Капитан, погрозив кому-то кулаком, убежал в конторку мастера, предварительно наказав старшине конвоя «не церемониться» с немками в случае малейшего неповиновения.
— Маргарита, милая, у тебя, кажется, во фляжке оставалось немного воды? — обернулась к соседке Анна. Несколько минут назад она дрожала от холода, а в цехе у нее сразу пересохло в горле.
— Ты же первая смеялась над моими странностями, — мстительно выговорила подруге толстая Маргарита. — Куда, мол, дура, волжскую воду везешь? А теперь просишь. Ни глотка не дам. — Маргарита судорожными движениями вывинтила крышку и выплеснула остатки воды прямо на земляной пол.
— Скотина! — не сдержалась Анна. Ей вдруг нестерпимо захотелось ударить толстую Маргариту, но удержала себя. — О, Господь милосердный! — взмолилась Анна. — Прости нас. От здешнего ужаса все мы, видно, потеряли рассудок. Не после смерти, при жизни угодили в ад кромешный, в преисподнюю. За что такая кара? Вся моя семья была примерной и доброй, все ходили в кирху.
— Как ты не понимаешь, — Цецилия оказалась тут как тут, — большевики хотят отыграться на нас за успехи наших братьев-германцев.
На голове Цецилии была смешная довоенная шапочка с белым пятном, на этом месте, видимо, когда-то красовалось перо. — Ну, ничего, мы им многое припомним.
— Замолчи! — истерически крикнула Анна. Эльза с испугом посмотрела на подругу. — Лучше оглянись вокруг. Разве что сможем им пальчиком погрозить из могилы.
И впрямь прессовый цех был адом кромешным, настоящей преисподней. Эльза даже представить не могла, что собственными глазами увидит такое скопление скверны в едином месте — грязь, огонь, дым, угарный газ. Когда-то бабушка — чистенькая, опрятная, в домашней шерстяной кофточке, сидя в прибранном доме Эренрайхов, с воодушевлением рассказывала о лютеранской религии, о священных книгах древних немцев, о страшной доле грешников, коим предстоит в наказание за грехи тысячи и тысячи лет гореть в огненной геенне, не сгорая. Эльзе тогда было, конечно страшновато, однако она прекрасно понимала: бабушка рассказывала сказки. Сейчас же Эльза угодила прямо в ад. От этой догадки Эльзу затрясло. Да, да, они в аду. И все, что прежде казалось самым страшным, что жгло душу — внезапное выселение из родных мест, дальняя дорога под унизительным присмотром конвоиров, утрата матери, показались не столь уж великими перед черным цехом, где люди не имели лиц: черная одежда, черные маски, черная копоть, черные машины. Словно в гипнотическом сне люди вяло проделывали заученные движения перед зевами разверзшихся печей.
