Александр Кердан - Экипаж машины боевой (сборник)
Мэсел ухватил Кравца за ремень. Кравец, высунувшись из дверей по пояс, потянулся к Шалову. Он сделал рывок и вцепился в руку Кравца.
Кравец начал подтягивать сержанта в теплушку, и в этот миг у того подогнулись колени, ноги поволоклись по насыпи. А состав уже набрал полный ход.
– Отпусти его! Впереди стрелка! – истошно закричал Мэсел. – Убьётесь оба!
– Товарищ сер… – выдохнул Кравец и разжал ладонь.
5Первые несколько минут после случившегося в теплушке царило молчание. Кравец, которого Захаров и Мэсел оттащили от дверей, тряс рукой – свело мышцы от напряжения. Потом он выглянул наружу. Где-то уже далеко позади мигали огоньки злополучного Юдино, а вокруг была непроглядная тьма. Кравец представил себе, как Шалов, матерясь по-английски, выбирается сейчас из сугроба и грозит вслед ушедшему составу кулаком, и неожиданно расхохотался.
Смеялся он так заразительно, что захохотали и остальные: Юрка басовито, Мэсел высоко, повизгивая. Приступ коллективной истерики длился довольно долго, пока Кравец, опомнившийся, не задал вопрос, который буквально висел в воздухе:
– Что будем делать, пацаны?
– Может, бабахнем из автомата… Подадим сигнал машинисту… – запоздало вспомнил инструкцию Захаров.
– Ну и что? Остановится он посреди поля, а как сержант нас догонит? – резонно заметил Мэсел. – Представляете, наш начкар сейчас бежит по шпалам на дальнюю дистанцию. Или на дрезине, на ручной, катит. Уан-ту-фри, уан-ту-фри!
Картинка была такой живописной, что Кравец и Захаров прыснули снова.
– Ну, ладно, посмеялись, и хватит! Что дальше-то? – повторил вопрос Кравец.
– Груз охранять бум… – заявил Захаров.
– Это точно, – согласился Мэсел. – Бум!
– А как же сержант?
– Шалов не пропадёт… Пистолет же при нём…
– Вот именно, куда он на станции, в одной телогрейке да ещё с пистолетом?
– К начальнику. Попросит задержать эшелон где-нибудь поблизости и догонит… на дрезине.
Теперь шутка Мэсела улыбки не вызвала.
– Станет тебе железнодорожное начальство из-за одного опоздавшего сержанта график движения сбивать, – проворчал Захаров. – А Шалова жалко. Шалов, он ведь тоже человек, хоть и сволочь изрядная…
– Да что ты заладил: Шалов, Шалов… Никуда он не денется! Давайте выполнять всё, что положено, и без него не пропадём! Сержант, вот увидите, скоро нас догонит. А при его способностях втираться к начальству в доверие ещё и перегонит! Скажите лучше, куда это девать? – Кравец кивнул на бутылки с вином.
– Как это «куда»? По назначению! – Мэсел щёлкнул пальцами по горлу. – Надо же обмыть то, что случилось! Не каждый день начкары теряются!
– И то верно!
Они расположились в караулке и открыли две бутылки.
– За нашу свободу! – провозгласил Кравец. Это походило на тост артиста Кадочникова из кинофильма «Подвиг разведчика» и звучало так же двусмысленно. Но никто оспаривать тост не стал.
Когда выпили и налили снова, слово неожиданно взял Мэсел:
– Я хочу выпить за вас, Саня и Юрка! Вы ребята что надо! – сказал он и в три больших глотка осушил свою кружку.
Кравец и Захаров недоверчиво переглянулись: чего это Мэсел подлизывается? Но выпили. Отчего ж за себя не выпить?
После того как подошла к концу вторая бутылка, Мэсел затянул популярную среди курсантов песенку:
Как-то раз на поле брани случай был такой:
На посту в дивизионе пёрнул часовой.
И от выстрела такого прилетел стрелой
Командир дивизиона с кухни полевой.
– Ах ты, мерзкая скотина, жалкий идиот!
Как ты смел пускать из зада сероводород?
Откуда появилась эта дурацкая песенка в училище, никто не знал. Судя по тексту, она была написана ещё до Октябрьской революции, да и по смыслу никак не подходила для будущих политработников. Но в том-то и состоял особый шик, чтобы, сидя в Ленинской комнате, исполнять под гитару эту и подобные ей песни, скажем, про господ юнкеров, переделанные на свой лад Кравцом. Или «белогвардейскую»: «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…»
И если в училище такие песни – не что иное, как попытка проявить внутреннюю свободу, то теперь, когда последний «символ командирской власти» остался в Юдино, не поддержать Мэсела было просто нельзя. Кравец и Захаров тут же присоединили к песне свои нетрезвые голоса:
Посудили, порядили – его расстрелять,
Но тут прапорщик гвардейский стал протестовать:
– Разве писано в уставе, что нельзя вонять?
Финальный куплет они спели втроём, приплясывая вокруг буржуйки, как дикари вокруг жертвенного костра:
И теперь в дивизионе слышно за версту,
Как воняют часовые, стоя на посту!
– О-хо-хо! Ха-ха-ха! Очень актуальная песня! Шалов-то наш, наверно, обосрался со страху! – они снова покатились со смеху.
– Открывай следующую!
– Наливай!
Выпили. Закусили.
– Ребята, а не переберём? – неожиданно встревожился Захаров.
– С чего бы это?
– Много уже выпили. Помните, наш комбат говорил, что пить водку на жаре полными стакана́ми – позор!
– Так тож на жаре. При чём тут комбат?
– История одна на ум пришла. Мне брат рассказывал.
Брат Юрки – Александр Захаров – год назад выпустился из КВАПУ и служил сейчас в Кушке. Кравец был с ним знаком, поэтому сразу откликнулся:
– Расскажи.
– История занятная, – начал Захаров. – Может, помните, был у брата однокурсник Сергей Скворцов…
– Как не помнить! Гордость училища! Ленинский стипендиат, секретарь курсового комитета комсомола.
– Ага, он самый. Так вот, с этим Скворцовым был один случай. На почве злоупотребления… Брату всё известно доподлинно, так, как он со Скворцовым дружил. Ну, как мы с тобой, – Захаров положил руку на плечо Кравцу.
– Предлагаю тост за дружбу! – встрепенулся осоловевший Мэсел.
– Погоди, Лёнь, послушай! Однажды к Скворцову, уже за две недели до госов, приехала на Увал подружка. Стюардесса. Красивая – сам однажды видел. Улыбка, как у Бриджит Бардо. Глазищи на пол-лица. Ну, и ноги от ушей растут. Брат говорил, что у Скворцова с ней серьёзно было. Только вот свадьбы почему-то не получилось. Но это потом… Значит, приехала она к Скворцову и привезла с собой бутылку спирту авиационного. «Гидрашка» называется, как вы знаете. Он же – «ликёр-шасси». Зачем был нужен спирт? Мне неизвестно. Может, сам Скворцов попросил, чтобы с мужиками вспрыснуть окончание учёбы. Может, ещё что. Главное, гуляет эта парочка в рощице, ну, возле южного КПП. Воркуют. То да сё. Про любовь, про весну…
– Давайте з-за любовь!.. – опять встрял Мэсел.
– Да не перебивай ты! Ну и что дальше, Юрка?
– Дальше – больше. Уже не знаю, какая моча им в голову ударила. Заспорили. Скворцов говорит, что выпьет всю бутылку из горла. Подруга не верит.
– Да ни в жизнь бутылку «гидрашки» из горла не выпить! – согласился Кравец.
– Это самое и стюардесса ему заявила. А он – ни в какую: выпью, и всё! Ударили, как говорится, по рукам. Скворцов открыл бутылку и стал пить. Как потом его подружка рассказывала, половину пузыря выдул разом и замертво грохнулся на землю. Она перепугалась. Давай его по щекам хлестать. А он лежит, то дышит, то не дышит.
– Надо был-ло искусственное дыханье делать: рот в рот… Ик-ик-о! – не то хохотнул, не то икнул Мэсел.
– Делала, наверно. Только время прошло, и Скворцов сам очухался. Но как будто не в себе. Короче, буйство на него напало. Стал он от неё по лесу бегать. То на дерево взберётся, то в кустах спрячется. Так они из рощи короткими перебежками через тракт оказались в бору. Как раз на той поляне, откуда мы лыжные кроссы бегаем. А там костерок горит. Люди какие-то. Два «жигулёнка». Скворцов к костру прямым ходом. Она за ним. Он подбегает к одному мужику, который шашлыки жарит, и говорит: «Давай с тобой бороться!» Стюардесса его оттаскивает, а он своё: «Силу мою ты ещё не знаешь. Хочу с этим мужиком бороться». А тот: «Здесь бороться не будем. Давайте сядем в машину, отъедем в сторонку. Там и поборемся…» Стюардесса просит: «Не садись!» Скворцов сел. И поехали… – Захаров сделал паузу, нагнетая обстановку: – А конец этой истории брат уже сам видел. Он в тот день был дежурным по роте. Скворцова принесли на руках из штаба училища три первокурсника. Он был в отключке. А когда проспался, стал Сашке плакаться, что, наверное, его из училища исключат. Дескать, он с каким-то большим начальником подрался.
– И кто эт-то был? – осклабившись, спросил Мэсел.
– Кто-кто? Дядя твой! Неужто он тебе не рассказывал?
– Нет, ик… Слушайте, парни, я, ка-атся, перебрал… – Мэсел помотал головой и снова икнул. – Я, п-жалуй, лягу…
– Ага, а я лягу-прилягу… – в тон ему пропел Кравец и спросил у Захарова: – Так что сталось со Скворцовым?
– А ничего. Выпустился из училища и золотую медаль получил. Только нервы ему, конечно, изрядно попортили. На парткомиссию вызывали, чихвостили. Особенно дядя Мэселовский старался. Он ведь Скворцова в штаб училища и доставил, а тот, как знакомый забор увидел, стал руль у Мэсела-старшего из рук вырывать, хотел его из машины выпихнуть…
