Николай Ященко - С отцами вместе
— Так вот, начнем урок… Пусть каждый из вас вспомнит и расскажет нам, что интересного прочел он за летние каникулы. Может быть, кто-нибудь выучил наизусть стихотворение. Кто же первый? Спорщики, вы не начнете?
Весь класс повернул головы к задней парте.
Драверт толкнул Костю локтем в бок, что означало — дай дороги, вылез из-за парты и лениво пошел к доске. Он ухватился обеими руками за пояс, уставился куда-то в потолок, закачался, как маятник, и уныло задудел басом:
Колокольчики мои, цветики степные!
Что глядите на меня, темно-голубые?
И о чем…
— И о чем ты только думаешь, Драверт? — Лидия Ивановна подняла на ученика удивленные глаза. — Помнится мне, что и в прошлом году после каникул ты читал эти же стихи. Не надоело? Садись, колокольчик!
По классу пробежал легкий смешок.
Пока Женька Драверт стоял у доски, Костя думал, что же ему читать. Опять перед глазами поплыли страницы конторской книги с отцовскими записями. Есть там большое стихотворение про Малюту Скуратова, как он пытал в подземелье людей, посыпая их раны солью. Хорошо бы его рассказать, но Костя знает лишь несколько строк. Вот разве басню. Писал ее какой-то Демьян Бедный.
— Константин Кравченко! — слышится голос Лидии Ивановны.
Пропуская Драверта на место, Костя ткнул его в бок и пошел к доске. Он посмотрел на ребят. Васюрка подался вперед, пухлые губы его расплылись в улыбке. Вера Горяева так и впилась в Костю глазами. Чего она волнуется? Костя посмотрел на учительницу, увидел ободряющий взгляд ее голубых глаз, облизнул пересохшие губы и начал очень громко.
— Сочинение Демьяна Бедного…
И вдруг Костя запнулся — забыл заглавие. Помявшись, он сочинил его сам:
— «Война!»
В басне говорилось о том, как на господской даче барчуки, набрав еловых шишек, решили поиграть в войну. Они наняли крестьянских ребятишек изображать врагов. Когда началось сражение, деревенские ребята здорово поколотили барчуков…
Сошлись враги. Увлекшись боем,
Деревня перла напролом:
«Жарь под микитки! Бей колом!»
Барчата взвыли диким воем,
На крик сбежались их отцы.
«Ах, псы! Ах, подлецы!
За медный грош убить готовы, супостаты!»
«Да разве ж, — издали ребятушки кричат, —
Да разве ж чем мы виноваты?
Мы платы силою не брали у барчат!
Мы б их избили и без платы…»
— Кричал вдохновенно Костя. Лоб его покрылся испариной, вихор воинственно торчал.
Класс задвигался, зашумел. Все одобряли Костю, и только Женька Драверт отвернулся к окну, показывая багровую толстую шею. В глазах Лидии Ивановны играли веселые голубые огоньки. Но когда Костя кончил, они вдруг потухли.
— Неинтересную басню выучил ты, Кравченко, — сказала она. — Зачем же опять про войну, про драку? Вы и так каждый день воюете между собой… Ну что же, садись, вояка!
Направляясь к парте, Костя увидел, что свои ребята дружески подмигивали ему, а Женька злорадствовал, потирая руки.
После уроков Лидия Ивановна задержала Костю и спросила:
— Где ты взял басню? Кстати, она называется «Барчуки» и написана в 1912 году.
— Читал в одной папиной книжке!
— Где эта книга сейчас?
Костя замялся, глаза его забегали.
— Я не знаю…
— Дай мне слово, что ты нигде не будешь читать эту басню. Ты взрослый мальчик и понимаешь, что происходит. Я сама попрошу тебя читать ее, когда будет можно, и о Демьяне Бедном расскажу, но теперь нельзя. Ты понял меня?
Костя кивнул.
— И еще вот что! Никто не должен знать о нашем разговоре. Можешь сказать об этом только папе.
Глава двенадцатая
Таинственная записка
Костя Кравченко и Шурка Эдисон сидели на бревне, посматривали на тихо булькающую реку и вполголоса вели разговор о своих делах. Костя беспокоился, что кто-то упорно следит за каждым шагом подпольщиков. Он предлагал некоторое время не собираться и этим сбить противника с толку. Но изобретатель не соглашался сидеть сложа руки, когда в поселке бросили якорь беляки.
— А если нас всех переловят, как мышат? — спросил Костя. — Тогда что?
Пальцами босой ноги Эдисон поддел несколько камешков и, сбросив их в воду, ответил:
— Не переловят — подавятся!
Шурка настороженно оглянулся и добавил чуть слышно:
— Я ночью долго не спал и знаешь, что придумал?
Он подвинулся ближе к Косте.
— Слушай меня, виконт! Мы с тобой сегодня на тайную квартиру пойдем одни, даже Васюрке не скажем. Знаешь, почему? Если ничего не случится, ну… если нас опять не накроют — значит, за мной и за тобой никто по следам не ходит. Завтра Индейца позовем, послезавтра можно Проньку или Кузю прихватить. Так всех переберем и узнаем, за кем слежка. Вот тогда квартиру сменим, пусть враги пустую баню караулят. Согласен?
У Кости от таинственности перехватило дух.
— Ладно! Но квартира еще не все! Надо бы нам как-то разговор изменить! — шептал он в самое ухо Шурке.
— Как это изменить? — не понял изобретатель.
— А вот так… Мы должны между собой разговаривать и все понимать, а кто не наш, тот ни черта не разберет, пусть хоть сто лет подслушивает!
Эдисон уныло вздохнул.
— Эх! По-иностранному мы не кумекаем, вот что худо! Немецкий учим, а знаем только дас фенстер да айн, цвай, драй…
— Зачем нам иностранный? — горячо убеждал Костя. — Я недавно книжку читал… Один мужик шиворот навыворот разговаривал, и никто его не понимал. Себя он называл Вогопас Чивомис Камлевап. Думаешь, что это такое?
— Не знаю! — загорелся и Эдисон.
— А тут все просто! — Костя, уже забывшись, говорил громко. — Тут все буквы читаются справа налево. Получается Павел Максимович Сапогов… Проще пареной репы! — Костя, ликуя, засмеялся.
Эдисон с недоумением посмотрел на товарища.
— Что же, по-твоему, и нам так разговаривать? Запутаешься совсем. Вот я… Александр Сергеевич Лежанкин. А буду кто? Постой-ка!
Изобретатель начал писать пальцем на песке.
— Выходит, я Никнажел Чивеегрес Рднаскела?
— Ну и что! А у писателя, который книжку про Дон Кихота написал, какая фамилия была? Мигель де Сервантес Сааведра… И то ничего!
— Так он же нерусский. А я язык сломаю, пока такое выговорю. Нет, не подходит тайным революционерам такая грамота.
— Да ты погоди! — возмутился Костя. — Вогопас Чивомис только к примеру. Летом я с папой в Читу ездил к дяде, там ребята во время игры чудно так разговаривают и меня научили!
— Чему научили? — недоверчиво спросил Эдисон.
Костя решительно поднялся с бревна.
— Идем в тайную квартиру, а то здесь все-таки опасно.
Через заборы, плетни, по разным огородам ребята добрались до чураковской бани. Эдисон закрыл двери на крючок.
— Ну? — обратился он к Косте. — Как мы будем разговаривать?
Боясь, что Эдисон высмеет новую затею, Костя старался объяснить как можно понятнее. У него выходило все просто. Надо взять какое хочешь слово, разделить его пополам и сначала произнести вторую половину, а затем первую, и никто ничего не поймет… кроме своих подпольщиков, конечно.
— Скажи-ка что-нибудь! — попросил нетерпеливо Эдисон.
— Шли-по мой-до, — сказал Костя.
— Опять Вогопас Чивомис! — Шурка сердито махнул рукой.
— Слушай! — Костя схватил Эдисона за руку, как будто изобретатель собирался бежать. — Скажи несколько раз подряд, вот так: шли-по шли-по…. Получается «пошли». Попробуй теперь сам!
Эдисон пошевелил губами и признался:
— И верно, выходит что-то! Ну-ка еще!
Довольный, Костя продолжал урок:
— Мой-до, мой-до, мой-до… домой!
— И правда, получилось — пошли домой! — обрадовался Эдисон.
— Видишь, как легко! — торжествовал Костя. — Ну-ка скажи по-нашему: «Белые гады!»
— Лые-бе ды-га! — быстро сообразил Эдисон. — Ну, шли-по мой-до!
— Шли-по! — весело подхватил Костя и открыл дверь…
На улице они увидели идущего со станции Кравченко с сундучком в одной руке и фонарем в другой. Парнишки подбежали к нему. Костя хотел взять сундучок, но отец подал фонарь.
— Папа, в эшелонах чехи едут?
— С востока семеновцы, а на восток чехи!
— Хи-че, хи-че! — сразу же зашептал Эдисон.
На углу он свернул к своему дому и всю дорогу бормотал:
— Хи-че, хи-че! Лые-бе ды-га!
…Костя рассказывал отцу о событиях в школе. Тимофей Ефимович, слушая, ходил по комнате, заложив руки за спину. Временами он останавливался, внимательно смотрел на сына, произносил: «Ишь ты!» — и продолжал ходить. Потом сел рядом и начал говорить. Костя любил такие беседы. Отец обязательно вспомнит свое детство или молодость, поведает о том, чего от других не услышишь…
Тимофей Ефимович рассказывал о том времени, когда в Забайкалье прокладывался Великий Сибирский путь. Под городом Нерчинском он вместе с отцом возил на лошадях песок и землю для железнодорожной насыпи. Был он тогда уже женатым, имел двоих детей, но не умел ни писать, ни читать. В одной артели с ним работал пропившийся дьякон, у него и обучался Тимофей Кравченко грамоте. По вечерам и даже ночам, когда все укладывались спать, они сидели у костра. В какой-то истрепанной книге дьякон показывал буквы, на полях этой же книги Тимофей учился писать. Карандаш брал напрокат у десятника. Отец Тимофея учению не препятствовал, но на работу поднимал со всеми, чуть свет, и копейку на карандаш тратить не позволял, несмотря на то, что Тимофей Ефимович сам тогда зарабатывал…
