Герман Вук - Бунт на «Кайне»
40. Последний капитан «Кайна»
Вилли перетащил свои пожитки в каюту Квига (иначе он не мог называть ее) и лег на койку. Странное это было ощущение. Однажды, когда ему было шестнадцать лет, мать повезла его в Европу. Во время экскурсии по Версалю он замешкался в императорской спальне после того, как из нее вышла толпа туристов, перепрыгнул через бархатный шнур и растянулся на кровати Наполеона. Об этом он вспомнил, лежа на койке капитана Квига. Он улыбнулся этой ассоциации, понимая, почему она возникла. В его жизни Квиг был и останется великой исторической фигурой. Не Гитлер, не Тодзио, а Квиг. Его разрывало между восторгом при мысли о его новом статусе и мучительным ожиданием письма от Мэй. Ему так хотелось поделиться с ней своей новостью. Он прекрасно отдавал себе отчет, что «Кайн» — всего лишь груда грязного железа; его доверили ему только потому, что это была жалкая карикатура на корабль, — и тем не менее его распирало от гордости. Из робкого и неумелого курсанта он вырос в командира военного корабля Соединенных Штатов. И ничто не могло отменить этого факта. В нем слились удача и заслуги, но факт есть факт, и он останется в анналах военно-морского флота, пока тот существует.
Немного погодя он подошел к столу и написал письмо Мэй:
«ДОРОГАЯ МОЯ!Три месяца назад я написал тебе длинное письмо, но не получил ответа. Мне кажется, ужасно неловко повторять уже сказанное, потому что трудно поверить, что ты его не получила. Если по какой-то дикой случайности ты все же не получила его, прошу тебя, как можно скорее сообщи мне — ты даже можешь немедленно послать телеграмму, — и тогда я напишу еще одно, даже более красноречивое письмо. Но если ты получила его, а я верю, что это все же так, то твое молчание может означать только одно.
Когда я вернусь домой, я все равно найду тебя, чтобы увидеть твое лицо.
Я нахожусь на Окинаве. Сегодня я сменил Кифера в должности капитана. Я вышел из войны невредимым и, уверен, что стал немного лучше, чем раньше, настолько лучше, чтобы в первый раз в жизни приносить хоть какую-нибудь пользу.
Люблю тебя,
ВИЛЛИ»Потом он написал матери.
Даже стоя на якоре, живя на бездействующем, забытом всеми корабле, Вилли испытал странные ощущения первых дней в роли капитана: он чувствовал, как в нем сжимается все личное, присущее только ему. Всеми своими нервными окончаниями, как множеством нитей, он был теперь связан с кораблем, самыми его дальними уголками и механизмами. Он утратил былую свободу — чуткий слух молодой матери, который у него появился, заставлял его и во сне прислушиваться к тому, что делается на корабле. Он спал еще меньше, чем раньше. Ему казалось, что он превратился в мозг какого-то фантастического зверя, состоящего из команды и корабля. Единственной отрадой стал для Вилли обход «Кайна». Казалось, что от него Вилли переливается некая сила. Почтительность, с которой офицеры и команда обращались к нему, создавала дистанцию, которая прежде была ему неведома, но чувства отчуждения не возникало. Сквозь невидимый барьер установленных приличий он ощущал теплоту невысказанной людской приязни и веры в него.
Новый случай убедиться в этом представился в первую же неделю пребывания Кейта на посту капитана. Однажды ночью по Окинаве пронесся тайфун, и Вилли тридцать шесть часов провел на мостике, не сходя с него, умело маневрируя, с тем чтобы не дать якорю сорваться. Страшная была эта ночь. Новички на борту пришли в сильное волнение и молились. Члены команды, пережившие 18-е декабря, были не так сильно напуганы. Когда серый утренний рассвет поднялся над вздыбленными, покрытыми белой пеной волнами, он осветил около десятка кораблей, выброшенных на берег и на прибрежные рифы. Одни из них стояли на мели, обнаженные до киля, другие лежали на боку на мелководье. Среди них был один эсминец-тральщик. Разумеется, один вид этих несчастных кораблей заставил всех на «Кайне» почувствовать себя в полной безопасности, и капитан Кейт был признан настоящим героем.
Весь день поступали предупреждения о возможности новых штормов. В южном районе Тихого океана буйствовали тайфуны, и направления двух из них указывали на то, что они могут обрушиться на Окинаву. Когда волнение в гавани утихло, Вилли отправился на шлюпке на «Моултон». Эскадра эсминцев-тральщиков, вернувшаяся из токийской тральной операции, выстроилась на южной якорной стоянке. Вилли ворвался в каюту капитана Кеггса.
— Эд, ты готов к плаванию?
— Привет, Вилли! Конечно… Нужны только топливо, продовольствие и тому подобное, а что?..
— Я хочу к чертям отсюда. Командующий не знает, что со мной делать. Он не хочет отпускать меня в плавание, опасаясь, что может случиться еще одна поломка. Пойдем вместе на «Террор». Может быть, ты и я вместе уговорим его отпустить нас. Ты мог бы меня сопровождать.
Кеггс был напуган и озадачен.
— Вилли, мы здесь не можем сами сочинять приказы о выходе в море.
— Послушай, чудак, теперь все изменилось. С каждым днем эти военные тузы все меньше и меньше разумеют, что им делать. Война кончилась. Теперь все стало иначе…
— Ну да, конечно, но мы все же не должны…
— Эд, что мы теряем? Разве не хотел бы ты завтра утром в 9.00 взять курс домой?
— Хотел бы я?! Господи…
— Тогда пошли.
Они застали начальника оперативного отдела в кают-компании «Террора» сидящим в конце длинного стола за чашкой кофе. Он дружески улыбнулся Вилли.
— Как вам удалось, Кейт, удержать на плаву вашу старую развалину в такую штормягу? Молодец! Выпейте-ка чашку кофе. И вы тоже, Кеггс.
Капитаны сели по обе стороны начальника оперативного отдела, и Вилли с ходу начал:
— Сэр, я хочу повести «Кайн» домой в Штаты. Немедленно. Сегодня же. Не желаю больше выходить из тайфуна с такой технической оснащенностью.
— Погодите, старший лейтенант. Никто не спрашивает, каково ваше мнение о том, когда и кому выходить в плавание…
— Я действую в интересах безопасности моего корабля.
— Он не пригоден для плавания.
— В данный момент — пригоден. Команда починила насосы. Стоянка здесь в ожидании новых тайфунов не сделает его более пригодным для плавания…
— Собственно говоря, можно провести инспекцию здесь, комиссия уже на пути к нам…
— Но я способен довести корабль до дома. Он ценен как металлолом, а вы хотите его затопить.
— Ну-с, я не осуждаю вас за желание попасть скорее домой. Мы все этого хотим, но я опасаюсь…
— Сэр, что адмирал думает о «Джайлсе», лежащем на боку там, в Цукен-Шима? Вряд ли командующему тральными силами поставят в заслугу крушение еще одного крупного корабля. Безопасней было бы эвакуировать нас из района тайфунов. «Кайну» не следует здесь оставаться. Я должен заботиться о своем экипаже.
— А что если у вас случится авария посреди океана?
— Пошлите Кеггса сопровождать нас, сэр. Срок нашей демобилизации подходит. Операции по тралению закончились. Да никакой аварии у меня не может быть. Мои ребята в случае чего склеют его жевательной резинкой и стянут упаковочной проволокой, клянусь вам, лишь бы удержать курс на Штаты.
Рэмсбек помешал ложечкой кофе и взглянул на Вилли с нескрываемым одобрением.
— Должен признаться, что вы смотрите в корень. У нас тут забот полон рот, и мы не можем предусмотреть все… Я поговорю с адмиралом.
Два дня спустя, к невообразимой радости обеих команд, «Кайн» и «Моултон» получили приказ проследовать на базу снабжения военно-морских сил в Байонне, штат Нью-Джерси, через Пёрл-Харбор и Панамский канал.
Неожиданно для себя Кейт почувствовал, что ему чрезвычайно грустно покидать Окинаву. Он стоял на мостике, глядя на удаляющуюся громаду острова до тех пор, пока зеленая верхушка последнего холма не исчезла из виду. В этот момент он впервые по-настоящему понял, что войне конец. Три года назад он оставил свой дом, обогнул половину земного шара, чтобы попасть на этот странный, чужой остров, — и вот теперь возвращается назад.
Ему казалось непривычным идти ночью с зажженными огнями. Каждый раз, когда его взгляд останавливался на «Моултоне» и он видел желтый блеск иллюминаторов, красный и зеленый отличительные бортовые огни и яркий топовый фонарь, он невольно вздрагивал. Он все еще машинально соблюдал правила маскировки — тушил сигарету, перед тем как выйти из каюты, плотно задергивал шторы штурманской рубки и закрывал пальцем стекло ручного фонарика. Становилось как-то не по себе, когда он стоял на мостике ночью и не было слышно пищанья гидролокатора. Вид корабельных орудий, одиноких, с дулами, повернутыми «на ноль», зачехленных, повергал его в замешательство. Море и японцы были одинаково враждебны ему. Он должен был постоянно успокаивать себя, что подводные лодки — это не летучие рыбы, чтобы зарождаться независимо от воли человека в глубинах океана.
