Кирилл Левин - Война
«Солдатский» министр
Нас пригнали на зажатый лесом огромный луг, покрытый густой травой. Через три дня двадцать тысяч солдат, сотни лошадей, десятки батарей вытоптали догола этот луг.
— Солдатский министр, а старорежимные парады устраивает. Муштрует солдат, как царские генералы, — раздавались недовольные голоса.
Нас буквально не выпускали с поля, на котором должен был состояться парад. Мы еле волочили ноги. Но ничего этого не замечали наши командиры.
Приезду. Керенского командование дивизии придавало большое значение. Господам офицерам казалось, что весь тот хаос, вся неразбериха, которая происходит на фронте в умах солдат, происходит только потому, что они, офицеры, еще не приноровились к новой жизни, новым порядкам, не нашли ключа к солдатским сердцам, не могут найти с ними, общий язык. А вот приедет солдатский министр — и все пойдет по-иному.
Они ничего не понимали в революции, в красных знаменах (которые они презрительно, называли «красными тряпками»), в солдатском братстве. По их глубокому убеждению, свобода, которой так упивались солдаты, выразилась в замене военных министров штатскими товарищами, да в нежелании кашеваров готовить горячую пищу, лени и никуда не годной войне.
И при подготовке к встрече министра вся энергия господ офицеров главным образом уходила на подготовку к предстоящему параду, церемониальному маршу. Они больше всего заботились о внешнем облике солдат, о выправке, хороших, бойких ответах и традиционной русской «ножке».
Находясь в окопах, солдаты разучились сдваивать ряды, поворачивать, ходить развернутым строем, часто сбивались с ноги. И господа офицеры из кожи лезли, но старались научить нас, как давать, когда это требуется, «ножку», как дружнее отвечать. Они хотели достойно встретить Керенского.
На смотр нас вывели в девять часов, а шел уже четвертый час, — солдатского министра все не было. Мы стояли уже шесть часов с полной боевой выкладкой на жаре в строю. Многие, не обращая внимания на угрозы офицеров, ставили винтовки в козлы и ложились на притоптанную землю.
А черт с ним, с этим солдатским министром. Дешевле, что ли, мы его? А в ногах спасенья нет. Ноги под старость пригодятся…
Полковник Караганов, шатаясь от усталости, старался навести порядок.
В четыре часа нестройные гудки автомобилей возвестили, что военный министр едет.
Полки задвигались. Порядок был восстановлен. Каждому Интересно было знать, как выглядит Керенский, зачем пожаловал в дивизию и что скажет он солдатам.
Раздались команды: «Смирно!», «Слушай!», «На краул!» Несколько томительных секунд — и одна из линий фронта зашевелилась, сломалась, раздвинулась, и в образовавшемся проходе показался Керенский, сопровождаемый блестящей свитой.
Несколько выше среднего роста, в коричневой походной рубахе, примятой, цвета хаки фуражке, неряшливо подвязанных обмотках, он торопливо шел по фронту, размахивая руками. Серовато-желтое лицо, мутные, беспокойные глаза и нервная походка говорили, что «барабанщик революции» измучен.
Оркестр грянул «Марсельезу». Командующий парадом, расправив на ходу пышные усы, выждав удобный момент, двинулся грудью вперед, выкидывая короткие ноги, навстречу министру.
Знамена склонились. Огромное, зажатое лесом поле притихло.
Приняв рапорт, Керенский рывком сунул командиру полка руку и, не обращая внимания на протянутый рапорт, немного шепелявя, крикнул:
— Здравствуйте, солдаты шестнадцатого особого полка!
Гул пронесся по рядам. Половина полка кричала «ваше высокопревосходительство», несколько рот возвели министра в сиятельство, а пристегнутые, к 12-й роте обозники ответили: «Здравия желаем, господин министр».
И это произошло не потому, что полк забыл, как надо отвечать, но в последнюю минуту с ним произошло нечто такое, чего не мог объяснить ни один солдат. Военного министра рассчитывали увидеть в расшитом мундире, при орденах, появление же штатского серого человека, с подергивающейся головой, разочаровало особцев, ряды дрогнули — и получился конфуз.
И все же Керенский остался доволен ответом. Он улыбнулся. Полковник Караганов, вытирая зеленым шелковым платком (на парады он почему-то всегда брал зеленый платок) потное лицо, сделал знак капельмейстеру.
«Марсельеза» вновь поплыла по фронту.
С некоторыми офицерами Керенский здоровался за руку, причем, проходя мимо них, он так неожиданно совал им руку, что, застигнутые врасплох, капитаны и поручики не знали, что делать с рукой солдатского министра.
Обход — вернее, бег — по фронту продолжался. «Здрасте, товарищи!», «Здрасте, товарищи!» — скороговоркой приветствовал солдат Керенский, совал прапорщику руку и бежал дальше, чем ставил в затруднительное положение роты. Едва они собирались ответить на приветствие министра, как он уже был далеко и вдогонку неслись отдельные выкрики. А некоторые роты совсем не отвечали удалявшемуся министру.
Но Керенский ничего не замечал. Свита — солидные генералы — еле поспевала за ним.
Обойдя все роты и команды дивизии, Керенский вернулся на середину поляны. Далеко растянувшаяся свита начала подтягиваться. И кого только не было в свите! Генералы и полковники, прапорщики и капитаны, матросы и студенты, представители иностранных миссий и разряженные, лихие «земгусары».
Огромный автомобиль с царскими вензелями вынырнул на середину поляны.
Дивизия выстроилась в каре.
Поддерживаемый генералами, Керенский быстро вскочил в автомобиль, сдернул фуражку и медленным взглядом обвел солдат. Откуда-то появившиеся фотографы устремились к Керенскому. Он дольше чем следует смотрел на солдатские шеренги.
Керенский поднял лицо. Вслед за министром подняли глаза и мы. На толстых сучьях берез примостились солдаты. Защелкали аппараты фотографов.
Это солдаты-венерики, не попавшие в строй, любовались парадом. Полковник Караганов, приложив руку к козырьку, доложил министру:
— Выздоравливающие герои стрелковой дивизии.
Керенский поднял руку:
— Товарищи! Солдаты! Братья! — И министр, точно гипнотизируя, обвел солдат медленным взглядом. — Товарищи, солдаты! — снова повторил он спустя несколько секунд. — Из далекого Петрограда, новой революционной столицы, прибыл я к вам, чтобы передать вам слова приветствия от Временного правительства, избранного вами…
— Покорнейше благодарим! — нестройно, вразброд понеслось по рядам.
Окинув еще раз взглядом полки, Керенский изогнулся и, нервно сжимая кулаки, резко, так, что каждое слово отчетливо было слышно в каждом углу огромной поляны, прохрипел:
— Нас мучили, нас терзали, бросали в тюрьмы, но мы твердо верили, что рано или поздно настанет час возмездия. Многие из нас жизнью заплатили за этот радостный час, который мы с вами переживаем.
Керенский оборвал речь и рванулся, точно ужаленный, в сторону 1-го батальона нашего полка. Первый ряд батальона испуганно попятился назад. Задние торопливо повыхватывали цыгарки изо рта, кое-кто упал. Но Керенский, не обращая внимания на произведенный им переполох, протискался сквозь первые ряды, дошел до батальонного знамени, выхватил стяг из рук знаменосца и так же порывисто очутился вновь в автомобиле.
— Товарищ, и! Взгляните на это красное знамя — символ свободы, счастья и братства. Скоро оно взовьется над всем миром. Но для этого нужно, с вашей стороны еще одно небольшое усилие. Родина и Временное правительство ждут от вас этого. Могу ли я заверить вашего командующего, — жест в сторону командующего 3-й армией, — могу ли я дать ему слово, что вы все, как один, пойдете туда, куда он вас поведет?
Керенский величественно повернулся к командующему армией генералу Данилову.
Фотографы направили аппараты на министра, чтобы запечатлеть для потомства этот «исторический» момент, десятки корреспондентов с блокнотами в руках — облепили автомобиль.
Отчеканивая каждое слово, Керенский громко выпалил:
— Генерал! По первому вашему зову солдаты славной 4-й особой дивизии пойдут за вами, куда бы вы их ни повели. Революция, свобода, братская солидарность, цивилизация требуют жертв, и солдаты готовы их принести. — И сунул свою руку генералу, а потом порывисто облобызал его.
Не успел Керенский оторваться от обвислых губ генерала, как из рядов 16-го особого полка донеслось:
— Это еще как сказать, господин министр, пойдем ли мы в наступление. С замирением ждали, а ты с новой войной прискакал.
Керенский сразу изменился в лице. Дернувшись в сторону полка, он, заикаясь, крикнул:
— Честные солдаты не прячутся за спины товарищей, а высказывают свои мысли открыто и прямо. Шкурники и трусы не нужны армии. Революция не потерпит измены. Кто согласен с этим трусом, которому собственная шкура дороже интересов революции?
