Генрих Гофман - Повести
Весна пришла неожиданно рано. Мартовские дожди начисто смыли снежный покров. Теплый бархатный ветерок разгуливал в горах Моравии, а командир партизанской бригады имени Яна Жижки майор Мурзин (это звание ему присвоили неделю назад) опять метался в бреду на кровати чешского лесника Павла Резничека.
Только вчера с группой партизан участвовал он в диверсии на железнодорожном перегоне Всетин — Яблунка. Пустив под откос в речку Горная Бычва эшелон с немецкими танками, партизаны возвращались на базу, когда им повстречались каратели. В завязавшейся перестрелке фашистская пуля опять угодила Мурзину в ногу. Партизаны унесли раненого командира в горы и оставили в одинокой небольшой хате лесника, расположенной на отшибе в горном лесу, в нескольких километрах от села Гощалково.
К вечеру температура у раненого подскочила до сорока. Требовалась срочная медицинская помощь. Узнав об этом, Степанов отправил к Резничеку разведчицу Надю Струкову, которая еще в начале войны прошла курсы санитарных инструкторов. Врачей в партизанской бригаде не было.
Когда Надя добралась к хате лесника, Мурзин был в полусознательном состоянии. На заросшем лице горели блестящие от жара, казавшиеся огромными глаза.
— Товарищ командир! Покажите ногу, — робко попросила девушка.
— Уходи отсюда! Что ты понимаешь в медицине? — с трудом ворочая языком, сквозь зубы процедил Мурзин.
— Я санинструктором раньше была.
— Уходи! Я же ясно сказал. — Горящие глаза его со злостью глянули на маленькую, невзрачную на вид партизанку.
Надя ушла. На этом закончилось ее первое знакомство со злым и непонятным командиром бригады. Если бы в ту пору кто-нибудь сказал Наде, что майор Мурзин будет ее мужем, что многие годы проживет она счастливо с этим человеком, Надя рассмеялась бы, приняв это за шутку. Она была уверена, что больше никогда уже не встретится с Мурзиным.
Но на другой день состояние командира бригады еще больше ухудшилось. Нога распухла, рана стала гноиться. Оказалось, что врач, которого партизаны собирались привезти из Всетина, арестован немцами. Теперь Мурзин сам попросил прислать к нему Надю Струкову.
Дрожащими руками девушка промыла рану раствором марганцовки, обильно присыпала стрептоцидом, единственным лекарством, которым располагали партизаны, и накрепко забинтовала.
Через сутки жар заметно начал спадать. Все это время Надя неотлучно дежурила возле постели больного.
Когда боль в ноге поутихла, из глаз Мурзина исчез злой огонек. Коротая бессонные ночи, он уже дружелюбно расспрашивал Надю о ее партизанской жизни. А однажды сказал:
— Как же это ты, такая маленькая, оказалась в этих огромных горах? И как родители тебя отпустили в это пекло?
— А я их и не спрашивала. Когда началась война, я окончила девять классов. Пошла на курсы медицинских сестер в городе Дзержинске. В марте сорок второго мне уже исполнилось семнадцать лет. Я попросилась в армию. Зачислили в батальон связи в Горьком, потом служила санинструктором в штабе ПВО... А в начале сорок четвертого откомандировали в распоряжение штаба 1-го Украинского фронта. Приехала в Киев и узнала, что здесь готовят специальные группы для работы в тылу врага... Написала рапорт, чтобы меня приняли. А потом прилетели мы сюда. Семь человек нас было. Командир группы капитан Калинов. Имели мы задание приземлиться в районе города Брно. Только, когда линию фронта перелетели, зенитный снаряд попал в мотор самолета. Поэтому нас выбросили раньше времени. Где-то в районе Всетина. Приземлилась я на Липтальских пасеках. Наверно, знаете? В горах это.
— Знаю, знаю. Бывал в тех местах.
— Так вот. Приземления у меня не получилось, потому что парашют мой зацепился за дерево и я повисла над крутым обрывом... Нас учили, что после приземления надо скорее парашют прятать и своих разыскивать. А я вишу на самом виду, всем на обозрение... Да-а... Сообразила я, значит, что висеть-то мне долго ни к чему. Вытащила из-за голенища сапога финку и махнула по стропам... Вот здесь-то мои мучения и начались. — Надя глубоко вздохнула, перевела дух. — Рухнула я, как птица подшибленная, на землю. Головой обо что-то ударилась и покатилась вниз по склону горы. Видно, сознание от удара потеряла. Очнулась от холода. Лежу в ручье. Голова от боли раскалывается. А кругом ночь. Прыгали-то мы в темноте, часов в десять вечера... А я никак не соображу, где я и что со мной. Потом очухалась, вспомнила все. Пошла в гору, чтобы увидеть сигнальные ракеты, которые наш командир группы обещал давать. Да где там, какие ракеты! Много времени, видно, прошло, пока я в себя приходила.
— Та-ак! Не сладкое приземление у тебя получилось, — сочувственно проговорил Мурзин.
— Где уж там. В голове гудит, ничего не слышу, лицо в кровь изодрано... А за плечами груз килограммов тридцать. Сами небось знаете... Автомат, две сотни патронов, пистолет, мина, детонирующий шнур, санитарная сумка — и ни одного сухаря. Вот так я одна на чужой земле оказалась... Уж сколько раз за ту ночь маму-то вспомнила, — Надя улыбнулась, потом умолкла, задумалась о чем-то своем. — А наутро послышался лай собак. Сначала обрадовалась, что слышу. А потом испугалась: вдруг это немцы со своими овчарками рыщут? Забралась поглубже в лес. И там на дом лесника набрела... Два дня все вокруг да около ходила, боялась зайти... Потом голод заставил. Взяла пистолет в руку, на всякий случай гранату приготовила и пошла к дому. Постучала в окно. Вышла пожилая женщина. Перепугалась: в доме-то кроме нее трое ребятишек были... Накормила она меня, отмыла, одежонку свою дала... А вечером ее муж домой возвратился. Он-то и рассказал, что немцы двух русских парашютистов убили. Он же меня к вам в бригаду привел...
Надя замолкла. Мурзин тоже долгое время лежал, не проронив ни слова. Судьба девушки тронула его огрубевшее за войну сердце. Молчание прервал вошедший в избу Степанов. За ним порог комнаты переступила Ольга Франтишкова.
— Ну как, Юра, здоровье? — спросил Степанов!
— Сейчас уже лучше. Спасибо Наде, она меня выходила.
— А я к тебе с Ольгой пожаловал. Хочу, чтобы ты сам послушал, как немцы свирепствуют.
— Что ж, садитесь, рассказывайте.
Ольга Франтишкова поведала Мурзину о трагической гибели Сергея Жукова.
— Я бы на вашем месте поймал этого полковника Кобличека и повесил его на первой осине, — отрывисто проговорил Мурзин.
— То правда же! Мы так и сделаем, — пообещала Ольга Франтишкова.
Больше часа беседовали они с выздоравливающим командиром бригады, намечали, где лучше проводить новые диверсии. А когда собрались уже уходить, капитан Степанов воскликнул:
— Да, чуть было не забыл. Тут в нашем районе еще одна партизанская группа появилась. Какой-то Просковец ею командует. Ребята говорят, местные жители на него жалуются. Отбирает продукты, одежду, а денег не платит. Надо бы выяснить, что у него за люди.
— Просковец, Просковец! Где-то слышал я эту фамилию, — в раздумье сказал Мурзин. — Нет, не могу припомнить. Но оставлять их без надзора никак нельзя. Если это честные люди, призовем к порядку. Если нет — разговор короткий: порочить партизанскую славу мы не позволим!
— Давай, Юра, пошлем к этим бродягам своих связных. Пусть договорятся о встрече. Прощупаем этого Просковца. Может, он парень дельный.
— Та-ак! Я согласен, послать к ним людей можно. Но об этом Просковце надо сообщить на Большую землю. Может быть, там его знают.
Так и порешили. А через несколько дней из Киева получили предостерегающий ответ. Оказывается, партизанская группа Просковца, он же Пинкас, являлась частью шпионской организации гестапо. Под видом партизан группа Просковца уже действовала в Польше, где выдавала немцам польских патриотов.
Вскоре агенты Просковца-Пинкаса сами попытались войти в переговоры с командованием бригады имени Яна Жижки. Они передали через партизанских связных, что Просковец предлагает встретиться где-нибудь в условленном месте с командиром бригады и хочет договориться о совместных действиях против немцев. Местом встречи партизаны избрали деревню Костелец, расположенную в окрестностях Злина. Но Степанов не пустил Мурзина на эту заранее продуманную встречу.
— Посиди дома, Юра! — сказал он, когда обсуждали состав группы, выделенной для уничтожения банды Просковца. — Ты еще с палкой ходишь, а в этом деле быстрые ноги потребоваться могут. Я сам поведу ребят.
К назначенному времени капитан Степанов, лейтенант Москаленко и еще шесть партизан пришли в деревню Костелец. Короткий мартовский день подходил к концу, приближались сумерки. Четверо молодчиков Просковца поджидали партизан на окраине деревни.
— Ну, где ваше начальство? — дружелюбно спросил Степанов.
— А где ваш командир? — спросил в ответ один из встречавших.
— Я командир, партизанской бригады имени Яна Жижки, — хмуро ответил Степанов.
