Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Кронин Арчибальд Джозеф

– Да, дело дрянь, Даниэль.

– Вы имеете в виду, рвань, – философски заметил он. – Это то, что мне кричали мальчишки в школе. Но по крайней мере, дома теперь перестанут жевать эту тему, раз отца больше нет. А то только об этом и говорили.

– А что за внезапная болезнь случилась у твоего отца, Даниэль? – осторожно спросил я.

Казалось, он съежился от этого вопроса, но снова посмотрел на меня, на этот раз в упор:

– Это была не болезнь. Он погиб… Несчастный случай. Но пожалуйста, доктор Лоуренс, давайте больше не будем говорить об этом… мне и так тяжело.

От внезапного чувства стыда и вины я не знал куда деть глаза. Все же какая это глупая, низкая, грязная информация, выуженная мною нечестным путем. Хотя меня снедало любопытство, я поспешно сказал:

– Мы больше не будем говорить об этом, Даниэль, – и добавил, думая совсем иначе: – Никогда не будем.

Мы уже почти дошли до деревенской площади, и, повеселев, он начал глядеть по сторонам, когда мы направились вдоль берега реки под фуникулером, перешли по мосту на другую сторону и оказались в нижней части деревни, которая в основном выглядела как Швейцария семнадцатого века и была весьма привлекательна. Я видел, что Даниэлю здесь нравится.

Возле «Эдельманна» я взял его за руку. Она была тонкая, как куриная косточка.

– Нам сюда.

Когда мы вошли, он спросил:

– Это шахматное кафе?

– Нет, здесь самые вкусные пирожные.

«Эдельманн» действительно был известен во всей Швейцарии.

При виде превосходных кондитерских изделий в длинной стеклянной витрине рядом с прилавком лицо Даниэля прояснилось.

– Мы берем по блюдцу, что там возле окна, – сказал я, – затем подходим к прилавку и выбираем на свой вкус.

Он рассмеялся:

– Мы как пара Безумных Шляпников.

– Мы… кто?

– Это в «Алисе», не помните? Он всегда носил с собой пустое блюдце, на случай если кто-нибудь угостит его пирожным.

Мы сели. Даниэль ел свой эклер так медленно, будто обретал новый опыт, смакуя каждый маленький кусочек и запивая его горячим какао, которое я заказал для нас обоих. Закончив, он задумчиво заметил:

– Это лучшее, что я когда-либо пробовал в жизни. Совершенная амброзия.

– Это лучшее, что я сам когда-либо пробовал, а я живу намного дольше тебя. Еще одну амброзию?

– Представляю, как это дорого.

– Сегодня мы можем себе это позволить.

– Нет, думаю, не надо. Разве что у вас будет настроение как-нибудь еще раз пригласить меня сюда.

У кого в атмосфере хамоватой бесцеремонности Дэвигана этот ребенок перенял столь вежливые манеры? Может, у Кэти, тогда это ей в плюс. Однако, скорее, все это от старика в кресле-коляске.

На улице я, как всегда, взял в станционном книжном киоске «Дейли телеграф» – газету оставляла мне работавшая там девушка по имени Джина. Она была итальянкой, черноглазая и белозубая, с ослепительной улыбкой, – правда, у нее были коротковатые ноги, но зато длинные темные волосы. Простушка, полная жизни. Хотя она носила обручальное кольцо, никаких признаков мужа рядом не наблюдалось, что подогревало мой интерес. Мы с ней уже немного продвинулись в определенном направлении, и, пока малец стоял, мы обменялись несколькими остротами.

Для возвращения я выбрал главную дорогу, чтобы сократить путь мальчику. Внезапно он остановился:

– Какая поразительная церквушка, доктор Лоуренс. Это наша?

Я кивнул.

Это была одна из тех маленьких ультрасовременных римско-католических церквей, которые начали возводить в Швейцарии с учетом новых веяний в архитектуре. Вся асимметричная, из дерева, стекла и бетона, что-то от конструктивизма Фрэнка Ллойда Райта, что-то явно от Диснейленда, она торчала в старой деревне как нечто непотребное. Снаружи, на чем-то вроде виселицы, – набор колоколов, смещенных вбок. Внутри сплошной голый камень, достаточно холодный зимой, чтобы отморозить себе что-нибудь.

Понятно, что я не терпел это место. По сути, я его ненавидел. Поскольку мне приходилось по воскресеньям отводить туда детей-католиков, и не один раз, эта церквушка по многим причинам бесила меня. Обычно когда я запихивал их туда, то выходил покурить или трусил к станционному киоску, чтобы скоротать время с Джиной, которая всегда торговала по воскресеньям, продавая безалкогольные напитки и сигареты крестьянам, наводнявшим Шлевальд в свой единственный выходной.

– Церковь притягивает. Мне это нравится, – подытожил Даниэль свой осмотр. – Давайте зайдем внутрь.

Это было уж слишком.

– На сегодня с тебя хватит, – оборвал я его. – Нам лучше вернуться.

Когда мы стали подниматься на холм, у него сбилось дыхание, и время от времени мы останавливались, чтобы он, по его словам, «перевел дух».

– Я получил удовольствие, спасибо, доктор Лоуренс, – сказал он.

– Отлично, – ответил я. Мне не хотелось никаких соплей. – Дома я смеряю тебе температуру.

Я видел, что мне придется не спускать с него глаз. И по крайней мере в ближайшем будущем подобные экскурсии отменяются. Мозги и чувство юмора у него были на месте, но остальное едва ли.

Глава восьмая

Пусть даже с первого же совместного ланча у меня в подсознании поселилось смутное предчувствие надвигающейся катастрофы, но я никогда бы не поверил, что она настигнет меня так скоро. Глубокомысленное наблюдение Конфуция, что гости, как рыба, начинают вонять на четвертый день, стало подтверждаться в лечебнице Мэйбелле, пусть и в обратном смысле. К концу недели я, видимо, уже слегка протух, а Катерина, как ее окрестила Хозяйка, надо полагать, благоухала, словно роза.

Размышляя над этим вопросом за завтраком в своей комнате, пытаясь добраться до корней, я собирал доказательства, пусть, возможно, незначительные, косвенные, но тем не менее тревожные. Мой кофе, к примеру, сегодня не был таким горячим, как прежде, и на подносе лежали не обычные три свежеиспеченных, нежных круассана, а всего один, черствый, плюс два недостойных упоминания шарика – твердые, как хоккейные шайбы, и потому несъедобные, они представляли собой самую низменную и примитивную разновидность швейцарских булочек. Возможно, помощница пекаря, краснощекая фройляйн, поставляющая нам круассаны до начала своих занятий в школе, на сей раз по каким-то причинам не явилась, как положено. В чем я сомневался: она была точной, как швейцарский хронометр – отнюдь не часами-кукушкой, этим расхожим туристским сувениром, но надежным «Патек Филиппе». Нет, по мере того как в голову мне приходили прочие схожие признаки ущемления моих интересов, я уже не мог избавиться от подозрения, что Хюльда охладела ко мне. Совершенно очевидно было резкое ослабление ее безбрежной и безудержной приязни. Ее глаза при взгляде на меня загорались критическим огнем, а вместо прежнего лучезарно-согласного «ах так» стал раздаваться короткий смешок, что только подтверждало мои более чем надуманные наблюдения. На ланче в полдень между ней и ее новой протеже возник оптический сговор, обозначенный обменом взглядами над моей головой, которые, как я подозревал, были уничижительны для меня, – что сопровождалось двусмысленными репликами. Несколько раз с неприятной многозначительностью затрагивалась тема моих ливенфордских предков, причем в контексте, едва ли согласующемся с тем, что я сам заявлял прежде на эту тему. Как прикажете иначе расценивать этот пикантный треп тет-а-тет, имевший место в комнате Хозяйки и достаточно громкий, чтобы я услышал его за стенкой:

– Так ты, дорогая Катерина, и родится в этом городе-шотландце, без шуток? Как это славно!

– Ничего славного тут нет.

– Но как – я раньше считать, что это прекрасный, историчный, eine noble Stadt [787].

– Кто мог сказать вам такое? Это маленький гадкий рабочий городишко, с судоверфью. Весь день только и слышишь стук молотков по заклепкам.

– Но там ведь… вы меня растеряли… там ведь на река есть прекрасный замок?