Юлий Дунский - Время собирать камни
— Ну, рассуждай, рассуждай, — глухо сказал Демин. — Неужели в тебе жалости нет совсем?
— Пока он был жив, я его жалела больше, чем ты. Понимала его и уважала.
Демин тяжело сел на койку.
— Побежал машину выбивать, помчался. Хоть бы шевельнулось что, хоть бы какое-нибудь предчувствие!
Неля хотела что-то сказать ему, утешить, но слова застряли в горле. Она обхватила Демина за плечи, прижалась к нему и беззвучно заплакала.
— Ну что ты, что ты? — Демин погладил ей волосы, потом обнял ее, поцеловал мокрую щеку. Потом поцеловал в один глаз, в другой, обнял еще крепче,
Неля вздохнула и сказала:
— Потуши свет, я разденусь.
Капитан Демин спал, по-детски положив ладони под щеку, и лицо у него было спокойное, умиротворенное, как у спящего ребенка. А Неля, уже одетая, сидела за столом и не отрываясь смотрела на Демина.
То ли от этого взгляда, то ли оттого, что солнце упало ему на веки, спящий проснулся. Посмотрел на часы, он никогда не снимал их с руки на ночь, и благодарно улыбнулся Неле:
— Вот это дал!
Он встал и подошел поцеловать Нелю. Она, правда, чуть отвернула лицо, так что поцелуй пришелся больше в щеку, чем в губы, но Демин этого не заметил.
— Все-таки эгоистичная скотина человек! — сказал он, виновато улыбнувшись. — Вот проснулся и не сразу даже вспомнил, что вчера было. То есть хорошее помнил, конечно, а плохое на минутку забыл,
…Поставив ногу на верхнюю ступеньку крыльца, капитан чистил сапоги — и без того блестящие, как казалось Неле.
— Хватит! Они и так, как лакированные, — уговаривала она. — Ну, давай я, тебе же больно нагибаться!
Демин отдал ей бархотку, с удовольствием разогнул спину. Пока Неля доводила сапоги до совершенства, он рассказывал:
— Наверно, доберутся до меня медики. Уволят в запас. Тем лучше, сразу поженимся. Если оставят, тоже неплохо. Будешь офицерская жена. А говорила, ничего у нас не выйдет, есть один человек, он ждет. Наврала про человека?
— Нет, правду говорила. Он действительно ждет.
— Ну, если ему нравится, пускай ждет.
Демин проговорил это со снисходительной усмешкой победителя. Неля смотрела на него снизу, откинув голову. С каждой секундой труднее было сказать то, что ей сейчас предстояло сказать.
— Витя, ты не понял. Я его люблю.
Она выпрямилась, поправила волосы.
— Не сходи с ума, — не поверил, вернее, не захотел поверить Демин. — Ты меня любишь! Меня!
Неля молчала. Тогда капитан отступил на шаг и сказал внезапно севшим голосом:
— Его любишь, а со мной… Разве так бывает? Кто же ты после этого?
— Так случилось. Но больше не случится.
— Обожди. Все-таки я тебя не понимаю. Если ты правду говоришь, зачем же мы вчера… — Но прежде чем она сумела ответить, Демин понял сам, и его прямо передернуло от боли: — Пожалела, что ли?
— Нет. Это больше, чем пожалела.
— Больше, меньше! Нечего меня жалеть! Жалей кого-нибудь другого.
— Вот, вот… — обиделась и Неля. — Знакомый мотив: «терпеть не могу, когда меня жалеют, не унижайте меня жалостью». Господи, да хоть бы меня кто унизил жалостью! Я бы терпела, я бы спасибо сказала.
Демин уже взял себя в руки:
— Любишь ты порассуждать об умном. Так и будешь всю жизнь рассуждать! — И спокойным деловым голосом он закончил разговор: — Неля, достань нашу папку и все его заметки переведи. Каждое слово… В письменном виде.
— Зачем? — Неля не была готова к такому неожиданному повороту.
— Так надо. Для порядка.
На пустой площади стоял двухместный шарабан. Кучер помогал Демину прилаживать на задке его пожитки: чемодан, миноискатели, сумку с инструментом. Потом оба они взобрались на сиденья, уселись рядом. И в это время к шарабану быстрым шагом подошла Неля.
— А я на чем поеду? — удивленно спросила она.
— Ты не поедешь. То есть поедешь, но позже. За тобой придет подвода, отвезет к поезду.
Какие-то люди остановились неподалеку от шарабана. Покосившись на них, Неля сказала:
— Это я понимаю. Но ты-то почему сейчас?
— Я еду по старому маршруту.
— Как это, по-старому? — испугалась Неля. — Ты собираешься сам разминировать? Один?
— А что такого? Где надо, помогут.
— Но ведь Рудольф говорил — там один объект очень трудный. Он даже сам боялся!
Людей на площади стало больше. Они, правда, не смотрели на Демина и Нелю, но, может быть, прислушивались. Понизив голос, Неля продолжала:
— Ты не имеешь права рисковать! Ты обязан доложить командованию. Можно эвакуировать эти объекты, и тогда пускай взрываются! Люди не пострадают.
— Неля, это моя работа, и ты в ней ничего не понимаешь. — Чем больше волновалась девушка, тем спокойнее и суше говорил Демин. — Есть его заметки, есть рисунки по каждому объекту. Прекрасно все разминирую.
А народ прибывал. Площадь, еще недавно пустая, была заполнена людьми — как будто весь городок пришел проводить капитана Демина в его опасную поездку.
— Тогда возьми меня с собой, — чуть не со слезами сказала Неля. — Я буду рядом и помогу.
— Поможешь? Чем? — пожал плечами капитан.
— Всем! Всем, чем ты захочешь.
— Мне пора. Давай прощаться. — И с некоторым трудом Демин добавил: — Желаю счастья.
— Я тебя не отпущу одного! Поеду с тобой, поеду!.. Я ведь понимаю — ты меня жалеешь, боишься, что взорвешься на моих глазах!
— Опять пошла философия, — нахмурился Демин. — Ты же любишь, когда тебя жалеют? Ладно, пора.
Шарабан тронулся, и в ту же секунду ожили, задышали репродукторы, установленные на столбе посреди площади. Торжественный, даже торжествующий голос диктора объявил:
— Говорит Москва! Говорит Москва!.. Работают все радиостанции Советского Союза!
Это передавали Парад Победы: было двадцать четвертое июня сорок пятого года. Шарабан, увозивший Демина, медленно пробирался через толпу. Люди стояли, подняв головы к небу, словно видели в черных жерлах репродукторов то, о чем рассказывал взволнованный голос из Москвы: маршала Жукова на белом коне, сводные полки фронтов, впереди которых шли прославленные полководцы, фашистские знамена с широкоплечими орлами, брошенные к подножью мавзолея.
Слушала Неля, затерявшаяся в толпе.
Слушал и капитан Демин. Правда, для него война не кончилась — ему еще предстояло победить или умереть. Но сейчас это было не важно. Сейчас важнее всего был Парад Победы.
Людские беды и горести отступили перед этой всеобщей, всесветной радостью. Раскатами «ура», громом оркестров сегодняшний парад окончательно утверждал великую Победу. Победу, которой так долго ждали люди, собравшиеся на площади, и за которую они так дорого заплатили.
МАСТЕРА СЦЕНАРНОГО ИСКУССТВА
С Юлием Дунским и Валерием Фридом мы сделали четыре фильма: «Гори, гори, моя звезда», «Сказ о том, как царь Петр Арапа женил», «Экипаж» и совсем недавно — «Сказку странствий». Согласитесь, все это ленты, совершенно различные по теме и жанру, по месту и времени действия, по кругу персонажей. Ю. Дунский а В. Фрид написали немало сценариев для других кинорежиссеров и студий, и в каждом был свой мир, своя, нисколько не похожая на другие драматургическая коллизия. Эта разноликость тем и жанров могла и насторожить: неужели нет в их сочинениях ничего такого, что отражало бы цельность творческой натуры автора? Да, да, именно автора, в единственном числе! Потому что все мы в течение многих лет, до последнего дня жизни Ю. Дунского, привыкли воспринимать их обоих как одного. Они были неотрывны друг от друга, и я уверен, что никто — может быть, даже они сами — в конце концов не смог бы определить, что внес в тот или иной сценарий Юлий, а что — Валерий. И это творческое слияние в сопоставлении с разноликостью их произведений еще более озадачивало.
У них была твердо устоявшаяся репутация профессионалов высокого класса. А что это означает — профессионализм драматурга? Расчетливый опыт? Широкая палитра ремесленных навыков в сочетании с изворотливым и ловким на вымысел умом? Как бы не так! До чего же поверхностно мнение, что профессия драматурга, мол, сродни инженерному делу — придумай, подсчитай, составь детальный проект и передай исполнителю. Не спорю, добротный проект — штука нужная; полезная. И действительно, нет в нашем деле никаких чудес — кроме одного. Волнение, которое было в первый миг озарения, какими-то странными, прихотливыми ходами в конце своего пути достигает другого человека. Была заложена страсть в начале пути, она может вспыхнуть в конце. Не было — никого не обманешь пиротехническим блеском мастерства. Профессионализм Ю. Дунского и В. Фрида— это артистичность, способность вспыхнуть и оживить огнем души и заселить живыми персонажами страну воображения. И привести все детали этого мира к единству замысла. В начале каждого их фильма было слово. Оно рождалось от взволнованных ударов двух сердец, от увлеченного, самозабвенного погружения писателей в мир их героев.
