Николай Бондаренко - Летим на разведку
— Ну вот. А немецкий бензин горит ведь неплохо, правда?
Прошло два дня, и в мой пятьдесят шестой вылет состоялась встреча со «сто десятым».
Было это так. В двадцати километрах южнее Мелитополя я прошел линию фронта и углубился в тыл врага на тридцать километров. Высота — семь тысяч двести метров. Со мной летят Зиновьев и стрелок-радист Леонид Инжеватов. Борис приступил к выполнению задания. Осматривая внимательно переднюю полусферу, я увидел, как справа от курса с превышением в триста метров нам наперерез идет двухмоторный, с «обрубленными» концами крыльев немецкий самолет. В это время дистанция между нами — полторы тысячи метров. Для встречно-пересекающихся курсов это очень маленькая дистанция.
— Боря, посмотри! — быстро показываю «сто десятого» Зиновьеву и принимаю решение развернуться назад.
— Голубчики, здоровеньки булы! — крикнул и по-своему, по-зиновьевски, захохотал штурман.
Со снижением я кладу машину на крыло. Крен получился за шестьдесят градусов. Произошла перемена рулей. Что есть силы, тяну обеими руками штурвал на себя, чтобы быстро развернуться на сто восемьдесят. Затем резко выхожу из разворота. И слышу голос Зиновьева:
— Инжеватов, «сто десятый» сзади! Хорошо охраняй нижнюю полусферу!
— Есть!
Веду машину в направлении своей территории с «прижимом», чтобы разогнать наибольшую скорость.
— «Мессер» заходит справа сверху для атаки! — кричит мне Зиновьев. Слушай меня! Буду давать маневр — куда отворачивать машину!
— Понял! — Я полностью доверяюсь ему: Зиновьев очень сообразительный человек.
— Заходит, заходит, заходит… Успокаивается… Прицеливается… Вправо вниз! — дает мне команду Зиновьев, но сам почему-то не стреляет.
Сколько есть силы в руках и ногах, очень резко прикладываю ее к штурвалу и педалям и «переламываю» машину вправо вниз.
— Отлично! Не смог довернуть за нами, проскочил! Нос его кабины весь в огне и дыму!..
Я хочу спросить Бориса, почему он не стреляет, но не успеваю. «Сто десятый» снова, уже слева сзади, заходит для атаки.
— Влево вниз! — кричит мне Зиновьев.
Так же, как и первый раз, выполняю эту команду и опять слышу возбужденный голос штурмана.
— Проскочил, стервец! Отлично! А огонь у него сильный…
Противник проводит еще три атаки: одну строго в хвост и две справа и слева снизу. Все три раза стреляет расчетливо, но, выполняя команды Зиновьева, я ухожу из-под прицельного огня. Когда Борис секунду-другую молчит, я все равно делаю своим самолетом очень резкий маневр, чтобы фашист не смог хорошо прицелиться.
Наконец мы добрались до своей территории. Противник оставил нас в покое и боевым разворотом ушел на запад. Зиновьев хлопает меня по плечу, громко смеется и говорит:
— Молодчина! Удирать от истребителя умеешь! А ты не забыл, что наше боевое задание еще не выполнено?
— Нет, не забыл. А ты почему не стрелял?
— Стрелять из малокалиберного ШКАСа? Если и попадешь, то все равно не собьешь. Зачем же зря порох жечь?..
— Ну ладно. Вывернулись…
Смотрю на высотомер. Его стрелки показывают четыре тысячи метров. Не убирая газа, «лезу» снова вверх. Жаль моторы, такая нагрузка для них, но что поделаешь… Скорость самолета во время ухода от «мессершмитта» была очень большой. На правом моторе сорвался с задних замков и приподнялся кверху капот, закрывающий маслобак. Но пробоин нет, и оба мотора по-прежнему весело поют свою звонкую песню.
_- Куда он исчез? — спрашиваю Зиновьева, имея в виду атаковавшего нас «мессершмитта».
— Черт его знает, запас горючего у него большой. Может, где-нибудь западнее Мелитополя патрулирует.
_ — Это верно. Давай-ка лучше уйдем на Азовское море; я наберу высоту, и начнем выполнять задание обратным маршрутом.
— Правильно! От перестановки слагаемых сумма не меняется.
— Инжеватов!
— Слушаю!
— Передай на КП аэродрома, что в районе Мелитополя атакованы истребителем «Мессершмитт-110». Продолжаем выполнять задание.
— Есть передать, командир!
Веду машину на Геническ. От него — на Перекоп, Херсон, Берислав, Каховку, Ивановку, Мелитополь, Акимовку.
Нас обстреляли зенитки только над Перекопом и Херсоном, на остальных участках маршрута было спокойно. Мы успешно выполнили задание. Правда, из-за увеличения времени полета на обратном пути, далеко за линией фронта, у Зиновьева кончился кислород. Я изменил высоту до четырех тысяч метров. На этом эшелоне можно обходиться и без кислорода.
После вылета докладываю Валентику о встрече со «сто десятым». Он выслушал меня, а затем рассмеялся:
— И вы его не сбили? Напрасно. Нужно было сбить…
Когда вышли из КП, я поинтересовался:
— Ты, Борис, не стрелял потому, что у тебя «уважительная причина». А ты, Инжеватов, где был? Почему ты не вел огня по «мессершмитту»?
— Командир, извини меня, но клянусь тебе отрубленной головой Гитлера, меня так бросало от борта к борту, что я не то что стрелять — сам держался за пулемет.
Инжеватов — мой старый знакомый, стрелок-радист.
Уважаю его за скромность, дисциплинированность и хорошую радиосвязь с землей. Но, вспоминая, что на днях под Мелитополем погибли два наших экипажа, говорю ему серьезно:
— Будешь знать, Леня, как летают разведчики. В группе — другое дело. Вы, двадцать семь Пе-2, идете, двадцать семь «яков» для прикрытия берете… Сто летунов! По «передку» ударите — разворот и домой. А тут — три души залетишь к фашисту в самое нутро, что края своего не видно… В следующий раз, дорогой мой, стрелять надо обязательно. Стрельба, пусть даже неприцельная, действует отрезвляюще на психику фашиста.
— Хорошо, командир!
К шестидесятому вылету у нашего экипажа выработались неплохие навыки в ведении воздушной разведки. За линией фронта мы, как правило, не ведем посторонних разговоров. Каждый занимается своим делом.
Какие у нас трудности и опасности? Это вражеские истребители и зенитная артиллерия. Они в нашей работе представляют главную опасность. В отношении борьбы с истребителями перехвата действует такой лозунг разведчика: «Кто первым увидел — тот победил». Поэтому непрерывное круговое наблюдение за воздухом ведется от выруливания самолета на старт и до заруливания его на стоянку после посадки. Обычно, не долетая до вражеского аэродрома 20–30 километров, видно по оставляемой пыли, что на взлет уходит пара, а иногда и две пары истребителей наперехват. Первое время немецкие летчики заняты взлетом и не наблюдают за нашим самолетом. Набирая высоту, они доверяются командам со своих постов наблюдения и наведения. Но эта система работает с запаздыванием. Если после фотографирования аэродрома два-три раза изменить курс полета, то наш след для воздушного противника уже потерян.
Хуже всего, когда истребители патрулируют над объектом. Это и есть тот рожон, о котором не раз мне и Моисееву говорили Мазуров и Валентик. В таких случаях я не захожу сразу на объект, а жду, когда истребители уйдут на заправку горючим.
Наш любимый метод ухода от истребителей — пикирование. Пе-2 намного тяжелее истребителя, и на пикировании противнику его не догнать.
Иногда приходится уходить и на бреющем полете. Сбить Пе-2 на бреющем полете почти невозможно.
Фашистское командование высоко награждало своих летчиков-истребителей за сбитый советский разведчик. И гитлеровцы с немецкой педантичностью охотились за нами. Но, применяя все эти маневры, Моисеев и я не были ни разу сбиты в разведке вражескими истребителями и даже не привозили от их огня пробоин.
Зато как приятно за линией фронта встретиться со своими «яками» и «кобрами». Опытный летчик-истребитель, как правило, подходит и становится рядом. Открывает фонарь кабины… Я открываю форточку… «Пойдем со мной!» показываю ему, а он отвечает: «Мне приказано барражировать над линией фронта!»
Но, как ни досадно, приходилось иногда обходить стороной и свои истребители! Бывали случаи, когда молодые, малоопытные пилоты принимали Пе-2 за немецкий «Мессершмитт-110». И атаковали…
Правда, такое случалось редко, но случалось…
Зенитная артиллерия — враг номер два. Я всегда стараюсь маневром самолета затруднить зенитчикам прицельный огонь.
Раньше, когда были неопытными разведчиками, мы на земле производили расчеты на фотографирование объектов, а в воздухе, как говорят, действовали по шаблону. Но потом, накопив немного боевого опыта, я подумал: зачем нам нужен за линией фронта десятикилометровый боевой путь? Для того чтобы по моему самолету в лучших условиях били вражеские зенитки?
Сама боевая работа наша заставляла действовать по-другому: мы хорошо знаем, что на фотосъемку уходят буквально секунды — те секунды, когда я нахожусь над центром объекта. Значит, разведчику можно выполнять маневр самолетом до самого начала съемки. А для того чтобы нажать на кнопку и фотоаппараты произвели два-три снимка, времени требуется совсем немного. Сосчитать же на аэродромах самолеты, на железнодорожных узлах эшелоны и вести другие визуальные наблюдения штурману доступно и во время любых эволюции самолета.
