Георгий Миронов - Мы поднимались в атаку
— Значит, мне отказ?
— Редактор вообще против военных воспоминаний с продолжением. А на пять страничек не соглашайтесь. Я веду вас знакомиться к шефу. Он уезжает в горком, и надо его перехватить. Не упирайтесь, я ему не скажу о «сцене у фонтана».
Редактор, высокий симпатичный молодой мужчина в красивых модных очках, поднялся мне навстречу.
— Алексей Дмитриевич, это тот интересный автор, познакомьтесь, — сказала, посерьезнев, Жанна.
«ДЕРЖИСЬ, ЗАМПОЛИТ!»
Мы идем, идем, идем…
Стихли разговоры и смех, никому не хочется даже курить. Пусты фляги. Звякают котелки, когда перекидывают винтовку или автомат с плеча на плечо. И будто пропитанные дорожной пылью звуки: туп-туп-туп — сапогами, ботинками по пуховой пыльной перине.
Адский зной, марши в полсотни километров заставили нас перестроиться — шагаем колонной по два, каждая из колонн своим краем дороги. Вроде бы так легче, просторнее идти. Только кажется.
Трава у дороги, кусты и деревья далеко за кюветом — все серое, в бархатно-пыльном налете. Глаза, глотка, нос, уши забиты пылью; грязные струйки стекают по лицу, попадают за ворот гимнастерки. Стираю рукавом пот с лица, хочу подкинуть на плече винтовку — и замечаю, что Вилен шатается. Его спина в пропотевшей гимнастерке до сих пор мерно колыхалась у меня перед глазами. Берусь за ствол коваленковского «Дегтярева»:
— Виля, давай я, отдохни немного.
Не останавливаясь, он отдает мне ручник.
— Если сейчас не встряхнусь, то лягу к не встану, — он оборачивает ко мне серое, с черными губами и черными глазницами лицо. — А что, замполит, если запеть всем чертям назло?
Глоток бы воды, пусть теплой, речной. А то, честное слово, не то что петь — думать не хочется. Но поддерживать в бойцах высокий душевный настрой обязан не он, рядовой боец, а я, заместитель политрука роты. Недаром обратился ко мне не по имени, а по званию. Откликаюсь:
— Давай, поддержу. — Знаю даже, что он запоет: прилепилась к нему песня с надрывной романтикой.
Поет Вилен приятным тенорком. Вообще он талант: за что ни берется, все слаживается у него ловко, артистически — что песни, что обращение с трофейным оружием.
Мы поем вопреки всем бедам этого лета.
— Ну, ребята, давайте что-нибудь задорное, комсомольское, — говорит, догоняя нас, политрук Дудаков. — Наше, настоящее!
— «Дан приказ» подходит? — спрашивает Вилен.
— Отлично, прекрасная песня! — восклицает бывший комсомольский работник.
Дан приказ: ему — на запад,
Ей — в другую сторону…
Дудаков подхватывает сильным веселым голосом:
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.
Мы поем негромко, не под ногу. Политрук идет по середине дороги, увязая в пыли по щиколотку. Блестят зубы на почерневшем лице. Он сделан из сверхпрочного материала — не кажется усталым, страдающим от жары и жажды. Он не командует — просит, не поучает — подает собственный пример.
— Замполит, — кричит он уже издалека, с хвоста ротной колонны, — давай подтянем отстающих. — Когда я дождался последних, пошутил: — Ну, Москва, отстоим Кавказ?
Были бы мы ровней, я б тоже не отстал: «Что за вопрос, Сталинград!» Но я отвечаю серьезно:
— Расколотим фашистов, иначе нам не жить.
— Ты прав, Юра, или мы, или они. — По имени он меня впервые называет!
Зашло солнце, пошло дело на вечер, а марш не кончился. Поднятая нашими усталыми башмаками, батальонными повозками, обгонявшими нас грузовиками и орудиями на конной и механической тяге пыль не осела к ночи. Страшная идет пора 1942 года. Позади — оставленный нами Ростов. Отходят под натиском врага части нашего Северо-Кавказского фронта. Приглушенно рокочет передовая. Знаем: там по широкому горизонту всю ночь будут видны малиновые сполохи, а вслед понесутся отчетливые удары бомб. Черное бархатное небо, усыпанное крупными кристаллами звезд, полосуют белые стремительные лезвия прожекторов. Прожекторы гаснут и снова вспыхивают, выискивая вражеские бомбовозы.
На рассвете раздается могучий голос комбата!
— Левое плечо — вперед!
Роты торопливо сворачивают в раскрытые ворота, под арку со свежей надписью на ней: «С новым учебным годом, дорогие ребята!»
Второй роте досталась нетрудная работенка — выносить из классов парты, третьей, как обычно, повезло — ее послали добыть в деревне сено на подстилку. А наша первая, «непромокаемая и непросыхаемая», «любимое детище» командира батальона, должна выделить один взвод на кухню, второй в караул.
Разуться бы хоть на минуту! Будто из тисков вытаскиваю ноги. Наслаждение — сбросить портянки и пошевелить пальцами.
Ноги горят, будто их терли наждаком. На последнем привале, когда уже ни пить, ни есть не хотел, казалось: усну в придорожном кювете, и танком оттуда не выволочь, пока не отосплюсь. А подали команду строиться — сразу проснулся и пулей вылетел на дорогу. Вот опять кричат во дворе:
— Замполит-один, к командиру роты!
Быстро натягиваю башмаки, накручиваю обмотки — «трехметровые голенища», хватаю винтовку и несусь из школьной пристройки, занятой под караулку, на вызов.
Младший политрук Дудаков замещает убывшего в госпиталь ротного, поэтому часть его обязанностей ложится на меня. В заместителях политрука я две недели, официально звание мне не присвоено. Но Трофим Терентьевич отдал мне запасную пару своих нарукавных комиссарских звезд и велел нашить их: «Будешь действовать от имени партии». — «Я же только комсомолец». — «Комсомол — первый помощник партии. Так что — действуй!» До этого политрук приглядывался ко мне и однажды вызвал для разговора.
— Когда стал комсомольцем, номер билета? — спросил почти в упор. Я ответил в такой же отрывистой, лаконичной манере:
— Одиннадцатого апреля тридцать девятого. Пятьсот тридцать ноль пятьсот двадцать два.
— Помнишь! — одобрительно кивнул ротный. Тут же выдал серию новых вопросов:
— Сколько классов кончил, какие отметки были по истории, по литературе, по военному делу, какие значки получил?
— Девять, — отвечал я. — Отлично. Отлично. Отлично. «ГТО», «Ворошиловский стрелок», «ПВХО».
— А по математике, как соображаю, на «посредственно» учился?
— В пятом классе даже переэкзаменовку на осень имел.
Мы оба рассмеялись, и политрук признался, что тоже не силен в математике, рассказал, что был до войны секретарем райкома комсомола в Сталинграде и на этой работе обрел манеру задавать вопросы залпом.
— Если человек не тушуется и все запоминает, не заискивает и не теряет чувства юмора — значит, толк из него будет.
Я рассказал о Грише Иваненкове. Дудаков слушал внимательно о незнакомом сотоварище. Вообще я увидел: политрук, как и Гриша, обладает талантом быть внимательным к человеку. На войне это особенно ценное качество: люди раскрываются до конца. Я понимал уже, что уметь слушать для политработника не менее важно умения говорить.
— Хочу, Щедров, назначить тебя замполитом — заместителем политрука роты, — сказал Дудаков.
Я молчал, думал: да мне только восемнадцать!..
— Какие у замполита права? — продолжал политрук. — Да такие же, как у каждого из бойцов. Обязанности? Их много. Главная — в атаку подниматься первым, прежде всех красноармейцев. Во всем остальном быть для них примером — в бою, в учении, на марше, на отдыхе. Все ясно? Приступай к исполнению новых обязанностей.
Мне почти все было неясно, но я сказал: «Есть!» и повернулся по-уставному через левое плечо. В армии выполняется любой приказ, тем более в нынешней обстановке у нас на юге: бои кипят в донских степях, на Сталинградском и Кавказском направлениях. Суровый приказ Верховного главнокомандующего № 227 потребовал любой ценой остановить врага. Любой ценой!
…Подбегаю к политруку и замираю, стукнув прикладом о землю. Докладываю: явился.
— Отдыхать будем после войны, замполит, — говорит ротный, придирчиво оглядев мою солдатскую заправочку: если не сделал замечания, значит, все в порядке. — Вот тебе газеты, проведи по этим материалам политбеседу на тему: «Ни шагу назад!» Подготовься, составь план и приходи с ним ко мне на утверждение. Роту поднимем в шесть, а в семь ноль-ноль проведешь беседу. — И уже другим, приятельским тоном добавляет; — Юра, знаю, что ты помначкар[2] и вторые сутки без сна, но — война, и я тебе на должности замполита не обещал легкой жизни.
Это моя первая политбеседа. Надо хорошо подготовиться. Хватаю мыло, полотенце, бегу к реке. Она течет с гор, и вода в ней, несмотря на летнюю пору, ледяная. Как умею, стираю подворотничок, портянки — до беседы подсохнут. Бодрый, освеженный взбегаю по круче к школе. Часовой Вилен Коваленко винтовкой шутливо перегораживает дорогу:
