Сергей Колбасьев - "Джигит"
У монарха лицо сразу стало более интеллигентным, и даже замычал он как-то веселее.
«Разрешите, вотр мажесте?» — спросил Лука, пощелкав пальцем по графинчику, подернутому привлекательной испариной.
Его величество знаками продемонстрировал, что не только разрешает, но и всемерно одобряет, и сразу же сел за стол поближе к балыку.
Примерно после десятой рюмки Лука проникся к Георгу уважением. В первый раз в жизни своей он видел настоящего монарха, который пил, как настоящая лошадь. От избытка чувства он похлопал его по колену и предложил: «Руа, бювон еще по одной?»
«Бювон», — согласился руа, сиречь король, который к этому времени уже немного овладел французским языком.
Танцы наверху продолжались довольно долго, и, когда публика начала спускаться в кают-компанию, союз между греческим королем и русским старшим лейтенантом был заключен на вечные времена.
Они сидели обнявшись и плакали. Лука сквозь слезы пел про камаринского мужика, а король горестно ему подвывал.
Конечно, обоих срочно отвели по каютам и уложили спать, и, конечно, когда пришла пора разъезжаться по домам, короля поставить на ноги не удалось.
Съехал он на берег только на следующее утро вместе с буфетчиком, отправлявшимся на базар. Был он вполне инкогнито, в гороховом пальто с поднятым воротником, и, прощаясь с Лукой, глядел на него собачьими глазами.
И что же? Королева, правда, малость сердилась, но тем не менее Греция, как вам известно, теперь воюет на нашей стороне.
Это был великолепный по своей нелепости рассказ, и, несмотря на некоторую мрачность его юмора, вся кают-компания дружно смеялась.
Вся — за исключением Гакенфельта, но Гакенфельт за последнее время вообще потерял способность улыбаться. Сидел опустив плечи и уставившись глазами на скатерть. Молчал и иногда без всякой причины вздрагивал.
14
«Отважный», на рассвете пришедший из Гельсингфорса, привез тревожные новости.
Кронштадт решительно выступил против бессмысленной бойни на фронте, против явного предательства в тылу, против правительства наемников буржуазии.
В Питере происходили крупные события. Снова бастовали заводы, и воинские части, кажется, уже вышли на улицу, с оружием в руках требуя передачи всей власти Всероссийскому съезду Советов.
Четверка с «Отважного» доставила «Джигиту» почту. Пока вахтенный начальник по положению расписывался в получении пакетов, старшина четверки Кузьма Волошанович попросил у него разрешения посетить старого своего друга, минного унтер-офицера Плетнева.
И сразу же в команде появились перепечатанные на машинке копии провокационной телеграммы помощника морского министра командующему Балтийским флотом? «Временное правительство, по соглашению с Исполнительным комитетом С. Р. и С. Д., приказало принять меры к тому, чтобы ни один корабль, без вашего на то приказания, не мог идти на Кронштадт. Предлагаю не останавливаться даже перед потоплением такого корабля подводной лодкой, для чего полагаю необходимым подводным лодкам занять заблаговременно позицию.
Подпись — Дудоров».
Мищенко, размахивая руками, кричал, что это чепуха. Сплошное вранье темных элементов, которые играют на руку немецкому шпионажу и влекут свободную Россию к гибели. Такой телеграммы не было и быть не могло.
Но об этой же телеграмме говорилось в маленькой большевистской газете «Волна», последние номера которой сразу в достаточном количестве появились из-за пазухи Волошановича.
Говорилось в ней о многом другом, о чем Волошанович тут же рассказал со всеми подробностями.
Об аресте Онипко, правительственного комиссара на Балтийском флоте и изменника делу революции, о беспомощных попытках меньшевиков из Гельсингфорсского Совета удержать в повиновении матросские массы, о небывалом взрыве негодования на всех кораблях и о решительных действиях Центробалта, выславшего в город вооруженные патрули.
Мищенко продолжал кричать, но теперь никто его не слушал. Сразу же на месте, без всякого участия председателя судового комитета, выбежавшего из палубы, само собой созвалось общее собрание, и на этом собрании первое слово для информации получил Волошанович.
— Товарищи! — Голос у него был глухой, и говорил он невнятно, но в палубе стояла такая тишина, что каждое его слово доходило до самых дальних слушателей. Даже до Мищенки, прислушивавшегося из-за дверей. — Товарищи! Вот что сейчас делается. — И Волошанович повторил то, что уже раз рассказывал. Телеграмму эту самую штаб припрятал, однако в Центробалте о ней узнали. И еще перехватили одну телеграмму, только той у меня с собой нет. Господин капитан первого ранга Дудоров приказывает прислать из Рижского залива какой-то дивизион миноносцев. Чуть ли не ваш шестой, товарищи, потому что считает его надежной защитой против кронштадтцев. Господин Дудоров приказывает, чтобы шел этот дивизион полным ходом прямо в Неву, в собственное его распоряжение. Волошанович тряхнул головой и усмехнулся. — Не знаю я, что у него из этого получится, только не думаю, чтобы вы стали стрелять по своим.
И сразу палубу встряхнуло таким ревом, какого эскадренный миноносец «Джигит» не слыхал с самой своей постройки. Таким, что Мищенко отшатнулся, точно подстреленный, и стремглав бросился в корму, в кают-компанию к командиру.
Когда постепенно снова наступила тишина, Волошанович надел фуражку. По привычке приложив руку ребром к носу, проверил, что кокарда на месте, и повернулся к Плетневу.
— Ну вот, браток, все новости. Разбирайтесь тут без меня, мне на другие корабля поспеть надо. — И неожиданно подмигнул самым хитрым образом. — Казенная почта не ждет. Сам понимаешь.
— Ступай, — ответил ему Плетнев и встал.
Теперь на него смотрели совсем не теми глазами, что на прошлом собрании. Не зря все последние дни он, Лопатин и кочегар Сихво чуть ли не часами разговаривали со всеми по очереди, и кстати пришлись новости Волошановича.
— Товарищи, правительство наконец открыло свое лицо. Оно готовит торпеды для революционных моряков и пули для питерских рабочих. — Плетнев остановился и еще раз осмотрел всю палубу. В напряженной тишине было слышно каждое дыхание. Теперь можно было действовать.
15
Алексей Петрович Константинов сидел в своем кресле, и перед ним на письменном столе лежал последний номер гельсингфорсской газеты «Волна». Мищенко, молча перебирая пальцами, стоял посреди каюты.
— Болваны, — вполголоса сказал Алексей Петрович, достал трубку и начал набивать ее табаком.
— Так точно, — с готовностью сказал Мищенко, но Алексей Петрович покосился на него отнюдь не дружелюбно.
Мищенко, по-видимому, решил, что этот эпитет относился к команде или большевикам, а в действительности сам был болваном.
Опершись обеими руками о стол, Алексей Петрович встал. Курить он раздумал и трубку положил обратно в карман.
— Пойдем.
В коридоре у подножия трапа его ожидал Бахметьев в расстегнутом кителе и с лицом, искаженным волнением.
— Алексей Петрович, — ему очень трудно было говорить, особенно в присутствии Мищенки, но он сделал над собой усилие. Теперь пришло время выбирать, с кем идти, и он не мог не выбрать Алексея Петровича. — Я должен вам сказать. Предупредить. Минер Плетнев опасный человек. Он революционер. Я знаю наверное. Алексей Петрович кивнул головой.
— Я тоже знаю. Застегнитесь. — Поглядел поверх головы Бахметьева и, подумав, приказал: — Передайте всем офицерам, чтобы шли на общее собрание, и сами идите. А Гакенфельт пусть сидит у себя в каюте. — Повернулся и не спеша стал подниматься по трапу.
На верхней палубе было совершенно пусто. Даже вахтенный куда-то исчез. Даже сигнальщика на мостике не было видно.
Ветер налетал сильными шквалами, пенил темное море и хлестал мелкой дождевой пылью. Этот дождь не прекращался уже десятый день. Странный был июль месяц.
И странно было идти в нос по скользкой пустой палубе точно вымершего корабля.
Впрочем, проходя мимо камбуза, Алексей Петрович услышал лязг кастрюль и заглушенное пение. Кок, несмотря на все события, оставался на своем месте и почему-то пел. Неужели только он один был верен своему делу?
Нет, сигнальщик все-таки оказался на мостике. Нагнувшись над поручнем левого крыла, он медленно отмахивал флажками. Принимал какой-то семафор, должно быть, с «Украины».
Наступил конец всему на свете, но думал об этом Алексей Петрович с полным спокойствием. Он знал, что рано или поздно это все равно должно было случиться, и Мищенке, в нерешительности остановившемуся у дверей в первую палубу, сказал:
— Все в порядке, идем.
В палубе их точно не заметили. Посторонились, дали пройти вперед, но не сводили глаз со стоявшего посредине круга Семена Плетнева. И сам Плетнев, хотя тоже их увидел, продолжал говорить:
