Игорь Быстрозоров - Пограничными тропами
— Сильный мороз будет.
Цыпленков не возразил. Отсутствие облаков и ветра, действительно, предвещало морозную ночь.
Цыпленков прибавил шагу, Хисамутдинов тоже. Прихваченный усиливающимся морозцем, снежок слегка похрустывал под ногами. Пройдя километра четыре, старшина и сержант вышли к заснеженной лощине, поросшей кустарником. Спустившись немного по склону, выбрали свободную от зарослей полянку и остановились.
— Здесь? — спросил Хисамутдинов.
— Думаю, тут лучше всего будет, — ответил Цыпленков.
Выломав густую, разлапистую ветку, старшина пошел к центру полянки. Хисамутдинов видел, как он развязал мешочек, перевернул и высыпал все содержимое на снег. Затем Цыпленков, отступая назад, старательно замел веткой свои следы.
— Теперь можно и на заставу, — усмехнулся он, поравнявшись с сержантом. — Как раз к ужину поспеем.
— Значит, надо шире шаг, — пошутил Хисамутдинов.
— Пожалуй.
На следующий день с самого утра старшина и сержант, как ни в чем не бывало, выполняли свои обычные обязанности.
С границы, с того участка, который накануне посетили Цыпленков и Хисамутдинов, сообщили, что там вновь обнаружены следы кабана.
Начальник заставы послал туда старшину Цыпленкова. Возвратившись часа через два, удовлетворенный и радостный, встретив во дворе Хисамутдинова, он сказал:.
— Клюкнуло, сожрал кукурузу. Теперь готовься!
— Мы всегда готов, — обнажив ровные, крепкие, словно выточенные из слоновой кости зубы, заверил Шакир, — автомат блестит, патрон есть, все есть! Когда выходить приказываешь?
Цыпленков посмотрел на небо, подумал:
— Да так, через часок надо бы.
Еще засветло оба были далеко от заставы. Уже вблизи полянки заметили оставленные ночным посетителем следы. Они были не глубоки, но четки.
— Ближе не подходи, — предупредил Цыпленков. — Будем двигаться параллельно. У кабана, знаешь, какое обоняние: почувствует запах человека, только его и видели.
Дойдя до полянки, Цыпленков вновь остановил Хисамутдинова.
— Видишь? — показал он вперед.
В центре полянки, где вчера вечером была рассыпана кукуруза, виднелся взломанный, вытоптанный острыми копытцами снег. Кое-где снег был взрыт.
— Носом ковырял, — заключил Хисамутдинов. — Думал, кукуруза под снегом растет. И напрасно. Ничего не нашел.
Цыпленков усмехнулся.
— Губа не дура, — сказал он. — Понравилось. Должен и сегодня придти полакомиться. — После минутного молчания добавил: — Ну, нам пора. Заляжем вон там, — указал он влево. — Если кабан придет старой дорогой, ветер будет дуть от него на нас.
Старшина наломал сучьев, уложил их неширокой дорожкой и лег на эту своеобразную подстилку. Тоже самое сделал и Хисамутдинов. Посовещавшись, пограничники поделили радиус осмотра и обстрела. Хисамутдинову досталась левая сторона полянки, Цыпленкову— правая.
С наступлением темноты мороз, как и накануне, крепчал. Иссиня-темное, неприветливое небо усыпали дрожащие, словно отражавшиеся в воде, звезды. Неторопливо выплыла луна. Как и вчера, ее окружал лучистый венчик тусклого сияния.
Прикинув все это в уме, Цыпленков с неприязнью подумал:
«Заморозит, чертов кабан. Холодище вон какой. Долго, пожалуй, не улежишь».
Трудно сказать, сколько прошло времени в напряженном ожидании. Не спасали ни меховой полушубок, ни валенки.
«Да придет ли он, наконец?» — с досадой подумал Цыпленков. Николай чувствовал, что если зверь сейчас не появится — он не выдержит.
С той стороны, откуда и ожидали кабана, вдруг раздалось недовольное пофыркивание. Звуки слышались довольно ясно, но не приближались. Цыпленков догадался, что зверь чем-то обеспокоен.
В томительном ожидании прошли минута-другая. Пофыркивание прекратилось. Но вот еле приметно дрогнул один кустик, потом еще раз сильнее. Однако кабан не торопился, опять недовольно фыркнул.
Между тем осторожный зверь все-таки обманулся. Не поддавшись первым тревожным сигналам, которые уловило его обоняние, он успокоился и решительно вышел из кустарников на полянку, туда, где в прошлый раз лежала разваренная кукуруза. Сначала показалась неуклюжая вытянутая голова, потом, похожая на толстое полено, туша. Цыпленков моментально оценил достоинства появившегося экземпляра. Это была самка — средней величины, пуда на два с половиной-три.
Кабан находился в секторе обстрела, который достался старшине. Медлить больше нельзя. Николай нажал спусковой крючок. Эхо подхватило звук выстрела и разнесло его далеко вокруг.
Зверь осел на задние ноги. Хисамутдинов не выдержал и бросился было к нему.
— Куда? Назад! — закричал Цыпленков.
Кабан мог быть ранен, а Николай хорошо знал, как опасен и вероломен раненый кабан.
Раздувая ноздри и громко сопя, кабан задвигал челюстями, подтачивая клыки. Издав короткий рев, он неожиданно поднялся и стремительно ринулся в заросли.
— Промазал, растяпа! — вслух обругал себя Николай. — И как это я мог промахнуться?
Подошел Хисамутдинов.
— Зачем ругаешься, старшина? — невозмутимо спросил он. — Нет, старшина, не промазал, — спокойно продолжал Шакир. — Плохо смотрел. Кровь не видел.
Цыпленков глянул под ноги. На снегу, действительно, были видны пятна крови.
— Пойдем по следу. Теперь далеко не уйдет, — улыбнулся Хисамутдинов.
Пройдя с полкилометра, Цыпленков заметил, что пятна увеличились, сливаясь в сплошную цепочку.
— Сдает, — обрадовался старшина.
В самом деле, метров через двести пограничники увидели темную тушу. Услышав их шаги, зверь сердито хрюкнул, но подняться уже не мог.
Цыпленков с одного выстрела добил кабана. Тот ткнулся носом в подтаявший вокруг снег и затих.
Обратный путь к заставе был тяжелым. Тушу кабана несли поочередно, часто сменяя друг друга. Снег не выдерживал удвоенного груза, проваливался. Увязая в нем, пограничники продвигались очень медленно.
Измученные, но довольные, Цыпленков и Хисамутдинов добрались, наконец, до заставы.
Оставив тушу на дворе, Цыпленков сходил на кухню, принес топор и острый нож. Быстро и ловко освежевав тушу и отделив голову, он разрубил ее пополам, рассадив вдоль хребта.
— Ба-альшой, — прищурив и без того узкие глазки, словно оценивая добычу, проговорил Хисамутдинов.
— Это что! В Уссурийском крае — вот там действительно кабаны. Там секачи до двух с половиной центнеров весом бывают.
Хисамутдинов, удивляясь, покрутил головой, щелкнул языком.
— Бери одну половину и таши на кухню. — предложил Цыпленков. — Повар отмочит в уксусе, да нажарит ребятам. Будет такое мясо — за уши не оттянешь.
Хисамутдинов, не любивший свиного мяса, не выразил, однако, особого восторга. Молча взвалив половину туши на плечо, снес ее на кухню.
— А эту куда? — ткнул он пальцем во вторую половину.
— Эта по особому назначению используется, — лукаво усмехнулся старшина.
Хисамутдияов с большим белым свертком на руках и Цыпленков следом за ним, ввалились в комнату к Сапегину.
— С подарком к тебе. Принимай, — сказал Цыпленков и, не давая Сапегину опомниться, слегка подтолкнул Хисамутдинова, — вручай, сержант!
Хисамутдинов не заставил себя ждать и переложил свою нелегкую ношу на руки Сапегину. Не ожидавший такой тяжести Алексей чуть не упустил сверток.
— Ого! Что это?
Хисамутдинов с Цыпленковым заговорщицки переглянулись, но молчали. Алексей положил сверток на стол, отвернул край простыни.
— Мя-ясо? — еще больше удивился он. — Зачем?
— Однако и не догадливый ты, — с укоризной произнес Цыпленков. — Было же сказано — подарок. Гостей на свадьбе потчевать будешь. Говорят, с хренком под водочку здорово идет. Кабан это.
Сапегин нагнулся к туше, понюхал. Терпкий запах кабаньего мяса было трудно перепутать с каким-нибудь другим.
— В самом деле кабан, — убедился он. И вдруг его озарила догадка.
— Неужели тот?
— Он самый, — подтвердил Цыпленков.
— Ну, это действительно свадебный подарок. Спасибо! — густым грудным голосом сказал Сапегин.
— Носи на здоровье! — рассмеялись друзья.
Лицо врага
Отшумела песнями, отзвенела искристым хрусталем свадьба. После отпуска Сапегин приступил к службе.
Но служба теперь приобрела особый, более глубокий смысл. Широкое, всеобъемлющее понятие— Родина слилось с конкретными и дорогими образами: жена, друзья. В часы вахты на переднем рубеже Отчизны, в дрожащем мареве воображения ему виделись степные просторы Украины, Москва, Урал, заснеженная тундра. И вот на фоне всего этого, безмерно родного и близкого, видит он: Раиса идет по классу, низко и часто склоняется к ученикам, что-то объясняя им, вот она дома готовится к урокам, ждет его, выйдя на крыльцо…
И поэтому теперь охранять Родину он будет лучше прежнего, чтобы ни одна тень не набежала на залитые солнцем поля, моря и дубравы, чтобы малейшая тревога не оставила горестных морщинок на ее светлом челе.
