Семен Шмерлинг - Десант. Повесть о школьном друге
Действительно, подумал Некрасов, минометчик сейчас самый нужный человек. Только минометы навесным огнем могут поразить укрывшегося за станционными зданиями врага. Огневую позицию он приглядел сразу — обезглавленный садик за развалинами кирпичного здания, а вот где избрать наблюдательный пункт — это был вопрос. Пробраться по площади к вокзалу, конечно, можно, да что увидишь? Только пулю зря получишь. Выход, как он заметил, был: слева от станции высилась кирпичная водокачка. С нее противник как на ладони. Рискованно, но, как говорится, игра стоит свеч.
Терентий Коротков, навьючив катушку с кабелем, прихватив телефонный аппарат, вопросительно смотрел на лейтенанта. Что, мол, будем делать?
— Пошли.
До водокачки ползли, петляя среди сожженных грузовиков, трупов. У подножия башни залегли наши стрелки — не больше отделения. Они обрадовались Некрасову:
— Лейтенант, дай огоньку!
Когда с Терехой они полезли по скрипучей лестнице, за ними увязалось двое стрелков, и это было приятно: охраняли, берегли. Пули цокали о кирпичи, дырявили железную крышу — поистине, как писал Леопольд, «ангелы смерти летали над головой».
Сквозь пробоины в крыше были отлично видны немецкие позиции — скопление машин, бронетранспортеров за насыпью, пехота за пакгаузами, полевые орудия и зенитки. Сидя на корточках, согнувшись, Леопольд быстро готовил данные для стрельбы.
— Есть связь, — доложил Коротков.
— Рота — огонь!
В спешке он дал не лучшие данные, но быстро скорректировал их, и мины повисли в дымном воздухе, ударили по немецким орудиям. Следующие залпы поражали пехоту, бронетранспортеры.
Забывая об опасности, хранимый воинским счастьем, новоявленный командир минометной роты хорошо делал свое дело. Ободрившись, наши стрелки ручейками, кучками двинулись к станции.
К полудню 24 декабря в Городке были ликвидированы все крупные очаги сопротивления немцев. Танки, артиллерия, пехота растеклись по улицам, запрудили площади, скверы. Бойцы тушили бревенчатые домики, и дым пожарищ смешивался с дымками полевых кухонь.
Мал город Городок, да дорог. Бились за него трудно: операция проводилась в крайне тяжелых условиях — против сильно укрепившегося противника, при незначительной видимости и малом участии авиации и артиллерии. Да и гитлеровцам нанесли чувствительный урон: они потеряли только убитыми до 2500 солдат и офицеров. «Городокская операция, некрупная по масштабу, сохранилась в моей памяти как одна из наиболее сложных среди проведенных под моим руководством в период минувшей войны», — вспоминал о ней маршал Советского Союза И. X. Баграмян, командовавший тогда фронтом.
И понятна гордость Леопольда, выраженная в его письме к Октябрине Ивановой. В нем он сообщал подруге, что его родная Краснознаменная дивизия получила наименование Городокской.
2
Бой угасал. Батальон очищал от гитлеровцев один из приречных кварталов Городка, освобожденного войсками. И квартал этот, состоящий из рассыпавшихся на взгорье домиков, был, по существу, свободен и тих. Только злобно стучал одинокий фашистский МГ.
Добротный дом, откуда бил пулемет, стоял на высоком берегу, замыкая небольшую, покрытую истоптанным снегом площадь. Бревенчатый верх его разворотили снаряды, а в уцелевшем каменном низке скрывались гитлеровские пулеметчики. Вероятно, их было всего двое, в этом уверял Некрасова командир стрелковой роты:
— Сидят, гады, как гнилой зуб. Вырвать надо с корнем. А как? Окружать, атаковать? Людей жалко, побьют.
Ударила длинная очередь — разрывными. Очевидно, у немцев сохранился богатый запас боеприпасов, патронов не жалели. В каменной кладке они проделали несколько бойниц и, перемещая пулемет, маневрировали огнем.
— И ждать нельзя, кончать надо. Вдарь из своих, накрой, авось замолчат.
— Можно, конечно. Шабанов с Воронковым у меня снайперы. Но, может, мы по-другому возьмем пулеметчиков. Они, поди, и не знают, что город в наших руках. Постой, попробую с ними поговорить.
— Куда, куда, сорвиголова!..
Но Некрасов уже короткой перебежкой перемахнул проулок, укрылся за фундаментом разбитого дома и стал осторожно огибать его. Дальше пробрался по палисаднику к соседней ветхой избенке…
Зачем ему понадобилось, рискуя жизнью, ползти под пули немецких солдат, не желающих сдаваться? Разве пройденная им половина войны не прожгла его сердце, не закалила душу неистребимой ненавистью к чужеземцам-захватчикам? В его памяти были погибшие в боях товарищи-одноклассники. Он видел разбомбленные в родном Замоскворечье здания, сожженную дотла Теряеву слободу, тысячи жертв в Волоколамске, под Невелем и здесь, в маленьком Городке.
На окраине Городка, носящей дорогое для москвича название Воробьевы горы, гитлеровцы расстреляли и заживо погребли около пяти тысяч советских людей. А на центральной площади, которую совсем недавно прошел батальон, на заснеженных виселицах качались сорок окоченевших трупов.
Ненависть была остра и свежа, стучала в сердце, как пепел Клааса из любимой им «Легенды о Тиле Уленшпигеле». Именно 24 декабря, в день взятия Городка, он писал друзьям:
«Вперед, на запад! Ну, фашист, держись, гад проклятый. Отомщу я тебе за смерть друзей своих. Уж я покажу силу советского, русского оружия!»
Так почему же он все-таки направился к немецким пулеметчикам, чтобы уговорить их сложить оружие и сдаться? Прежде всего потому, чтобы сберечь своих бойцов, чьи гибель и ранения горячо и остро переживал. Но вместе с тем, как он писал, «…хотел сохранить жизнь и этим людям, которые оказывали бессмысленное сопротивление». Некрасов всегда отличал немцев от фашистов, с детства был убежденным интернационалистом.
…Леопольд часто вспоминал пионерскую комнату своей 7-й школы ЛОНО — уютную, шумную, веселую. На шкафах сверкали никелем горны и фанфары, сияли ярко-красными боками барабаны, на стенах пестрели плакаты, лозунги, рисунки. За столом сидел школьный пионервожатый: деловитый, серьезный Сима Колчин. Сима стал боевым офицером и погиб в первую военную зиму под Москвой.
…А за плечами пионервожатого вздымался пурпурный бархат. То было знамя, знамя гамбургских рабочих, подаренное их делегацией 7-й школе. Произошло это давным-давно, когда мальчик Ляпа Некрасов только что пришел в седьмую. Тогда — он запомнил это и рассказывал своим гвардейцам — трое крепких мужчин средних лет в необычных пестрых пиджаках вышли на сцену школьного актового зала, и один из них — крутоплечий, сильный, наверное докер, — обращаясь к ребятам, отчетливо воскликнул:
— Пролетариен аллер лендер, ферайнигт ойх!
Эта фраза была золотыми нитками вышита и на бархате знамени, и Леопольд, начавший учить немецкий язык с пятого класса, запомнил ее на всю жизнь: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Всякий раз, когда мальчишки и девчонки входили, вбегали в эту комнату, то отдавали немецкому знамени пионерский салют. Однажды — кажется, в классе шестом — группа ребят собралась в пионерской комнате, взволнованная, потрясенная. Среди них был и Ляпа. Они пришли прямо из кинотеатра «Ударник», где смотрели новый фильм «Рваные башмаки». Сколько в жизни просмотрено кинокартин, не сосчитать. Сотни мелькнули и улетучились из памяти. «Рваные башмаки» остались неизгладимым впечатлением детства. И прежде всего маленький герой фильма — немецкий мальчик, его бедная и мужественная рабочая семья. Единственные башмаки мальчика, унижение, голод и сама гибель ребенка от бешеной пули фашиста — все бередило душу, вызывало боль и гнев. Некрасов, как и его товарищи, любили и уважали рабочих-немцев и яростно ненавидели немцев-фашистов.
Вместе с шестиклассниками картину смотрела и их классная руководительница Серафима Дмитриевна Менделеева. Она географию знала не только по учебникам и картам. В молодости побывала во многих странах. Она рассказывала ребятам о Берлине и Гамбурге, огромных и красивых городах, о замечательной немецкой культуре, которую уничтожал фашизм. Книги величайших писателей вместе с книгами Толстого и Тургенева пылали на кострах, зажженных штурмовиками, и Леопольд шептал звучные строки немецких стихов, поразившие его своей музыкальностью.
И понятно, почему, оберегая своих боевых товарищей, гвардии лейтенант Некрасов вместе с тем решил спасти тех двух обреченных немцев.
…Пробравшись в развалины, Леопольд укрылся за осевшей русской печью, приставил ладони рупором ко рту и закричал простуженным голосом («Постоянное нахождение на холоде и в сырости, постоянные команды к бою окончательно подорвали мои голосовые связки»), старательно подбирая немецкие слова:
— Солдаты! Весь город в наших руках…
МГ замолчал. Немцы прислушались.
— Довольно стрелять. Бросьте оружие, сдавайтесь!
