Владимир Ходанович - Блокадные будни одного района Ленинграда
В августе 1941 г., «когда речь шла об эвакуации, то люди не понимали всей серьезности положения Ленинграда. Так т. Никитина, которая имела 3-х детей, Кабакова – пять человек ребят, они не хотели эвакуироваться. Я собрал собрание в бывшем помещении сберкассы, обрисовал им положение Ленинграда (собралось человек 70). Они говорят, что не поедут, и баста.
– Ты хочешь нас сплавить из Ленинграда, а сам с женой остаться здесь и барами ходить, а нас заставить работать в колхозе.
Сейчас положение совершенное иное. Тов. Кабакова сама признала теперь, что я был прав <…> Люди поняли правоту большевистской пропаганды. Сейчас, если кто и отказывается эвакуироваться, то объясняют это другим положением, что нужно денежные дела, например, оформить, сын пришлет письмо, пока я не знаю, где он находится и т. д…» (июль 1942 г., воспоминания одного из политорганизаторов при домохозяйстве на проспекте Стачек)2.
«В марте 1942 года я была настолько истощена, что не могла сама ходить, начался голодный кровяной понос, поэтому мама выхлопотала эвакуационный листок, и мы были эвакуированы по Ледовой дороге жизни через Ладожское озеро на открытой машине на Большую землю.
До Финляндского вокзала меня везли на санках дядя Ваня Ильин с сестрой Ниной, на других санках лежал наш нехитрый скарб. Это было 21 марта 1942 года, а уехали мы с мамой только 23 марта, когда сформировали наш состав. Как везли, куда, что было по дороге, я не помню, была видимо очень слаба, как и мама. Если бы мы не уехали, то наверняка бы умерли»[175].
Эвакуационное удостоверение С.Ф. Петровской и И.Н. Яковлевой от 19 февраля 1942 г. Публикуется впервые
«Уезжали мы с Финляндского вокзала, где много часов на морозе ждали эшелон, который шел из деревни Кокорево, а потом обратно; переполненный состав с большими остановками из-за обстрелов. Добрались уже затемно. В деревне Кокорево пересаживались в автобусы или грузовики, которые перевозили по льду Ладожского озера в Кобону, которая находилась на противоположном берегу. На глазах у всех одна машина ушла под лед, шофер нашего автобуса взял чуть в сторону. В Кобоне нас накормили, а потом, после долгого ожидания, мы оказались в эшелоне, шедшем на Урал. <…>
У многих из нас были отеки от голода и чесотка-дерматит на руках, как говорили, тоже от голода»[176].
Инна Яковлева.18 августа 1941 г.
Публикуется впервые
Уже на третий день войны заместитель председателя исполкома Ленинградского областного совета подготовил проект постановления Военного совета Ленинградского фронта по вопросу об обязательной эвакуации немецкого и финского населения из пригородных районов Ленинграда. По данным переписи населения 1939 г., в восьми этих районах проживало 6699 немцев и 88 764 финнов[177]. На следующий день Военный совет постановление принял. В конце августа
1941 г. уполномоченные ГКО Молотов, Маленков, Косыгин, а также Жданов настоятельно просили Сталина утвердить их решение о переселении финнов и немцев. Но блокирование противником города остановило выполнение плана по принудительной эвакуации на отметке около 10 процентов.
Выселение немцев и финнов из города Ленинграда из четырех пригородных районов (оформленное постановлением Военного совета Ленфронта) началось в марте 1942 г. Курировал эту операцию уполномоченный ГКО по Ленинграду А.Н. Косыгин. (В первые послевоенные годы операцию по вторичному выселению финнов и ингерманладцев, вернувшихся после снятия блокады Ленинграда со спецпоселений и сибирских строек, инициировал ушедший на повышение бывший председатель исполкома Ленгорсовета П.С. Попков.)
«Объявили, что 18 марта нас эвакуируют. <…> С ленинградского фронта срочно отозвали немцев-колони-стов. Также поступили с немцами, работавшими на заводах Ленинграда. <…>
Были проблемы с незахороненными телам, которые временно хранились на скотном дворе и на территории кладбища. Все тела внесли в скотный двор и сожгли вместе с постройками»[178].
Из воспоминаний М.И. Пантелеевой (февраль 2007 г.):
«Летом 1942 года жилуправдом предупредила маму, что надо немедленно уехать из города, иначе ее выселят, так как мама по документам считалась немкой. Дед был обрусевшим немцем, в 1937 году был арестован и пропал[179]. Мама в замужестве оставила фамилию отца, за что и поплатилась. Нам выписали эвакуационный лист, и мы покинули город 18 июля 1942 года. Хорошо помню, как нас погрузили на баржу. Народу было так много, мы почти все лежали друг на друге на верхней палубе. Как только мы отошли от берега, нас стали бомбить самолеты. Что мы все пережили, пока переплывали Ладогу, – не передать! Нас родители прикрывали своими телами. С тех пор очень боюсь голода и вообще всего боюсь»[180].
В шестом томе «Книги памяти» перечислено восемь человек, имевших фамилию Генрих. В том числе Вера, Мария и Евгения Карловны, Юлия Ивановна и Евгений Иванович Генрих (1928 г. р.), проживавший на Лифляндской ул., 4, кв. 30. Дата его смерти – октябрь 1941 г… Крайняя дата смерти шестерых – май 1942 г. За неимением пока других сведений о Генрихах, проживавших на Лифляндской улице, остается предположить, что они были принудительно эвакуированы.
Наличие традиционных русских имен и отчеств у этнических немцев Петербурга – Ленинграда было распространено и связано со следующим. Например, на площади Стачек, там, где построен Кировский универмаг, в 1810-е гг. располагался дачный участок браковщика сала и конопляного масла, купца 2-й гильдии Иоганна Фроста (1768–1830). Участок наследовал его сын, Иоганн, в русском подданстве – Иван Иванович.
Приказ по Ленинградскому городскому отделу здравоохранения № 160 от 23 июня 1942 г.: «Во всех районных эвакокомиссиях организовать мед. осмотр всех без исключения эвакуирующихся из Ленинграда граждан, и тех, у кого будет обнаружена вшивость направлять на сан. обработку. Их нательные вещи подвергнуть дезинфекции. Без сан. дез. обработки завшивленным гражданам свидетельств об эвакуации не выдавать»[181].
Состав эвакуационной комиссии Кировского района на 4 июля 1942 г. включал: секретаря и инструктора райкома ВКП(б), заместителя председателя райисполкома, секретаря эвакокомиссии, секретарей партийных бюро районного жилуправления и фабрики «Красный Кондитер» и начальника отдела кадров Кировского завода2.
«Пытаясь найти записи в архивных домовых книгах о нашей прописке в городке, я листала обожженные страницы – следов от нашего Шеферского переулка[182] не осталось, все сгорело. Остался только один блокадный документ, сохраненный мамой, справка об эвакуации, выданная райсоветом Кировского района. На обороте ее отмечены пункты остановок и штампы: Бабаево – обед 25 февраля, Вологда – обед, хлеб 27 февраля 1942 года, Череповец – обед и т. д. Первая запись 20 февраля, последняя разборчивая – 3 марта 1942 года»[183].
22 октября 1942 г. последовало решение Ленгорисполкома «О прекращении эвакуации населения из города Ленинграда».
«После прорыва блокады Ленинграда я эвакуировался с родными в Алтайский рай, деревня Топчиха, близ города Барнаул, в Сибири. Туда привозили много наших искалеченных солдат. Однажды на телеге ехали наши искалеченные солдаты ВОВ, на бугорке телегу тряхнуло и один из калек (без рук и ног) падает на землю. До сих пор вспоминаю этот случай, на глаза наворачиваются слезы!
Я ходил по деревне, пел и плясал, зарабатывая на хлеб.
В бочке лошадь везет патоку (отходы от сахароварения), я подлез под бочку, открыл на ходу кран и присосался к крану, успел насладиться, пока ездовой заметил меня и огрел кнутом.
После снятия блокады вернулся в Ленинград»[184].
Глава 3
Укрытия, убежища, оборонительные сооружения
23 июня в Ленинграде начались работы по устройству укрытий для населения – щелей-траншей открытого и закрытого типов. Большая часть этих сооружений создавалась в окраинных районах города, где было много малоэтажных и деревянных домов и незастроенных территорий.
27 июня 1941 г. Исполком специальным распоряжением определил регламент работ по созданию в городе сети укрытий и убежищ. К работам привлекались мужчины от 14 до 50 лет и женщины с 16 до 45 лет. Срок работы: неработающие трудоспособные граждане – 8 часов, служащие и рабочие после окончания работы и учащиеся учебных заведений – 3 часа. Продолжительность работ определялась в одну неделю, после чего задействованным в оборонных работах должен был предоставляться отпуск на четыре дня.
