Владимир Першанин - Штрафники, разведчики, пехота
— Вообще-то, я снайпер, — ответил я.
— Вообще-то, в роте нет ни одной снайперской винтовки, — в тон ответил взводный и заулыбался. — Если снайпер, то пулемет осилишь.
Я получил повидавший виды «Дегтярев», запасные диски, а вторым номером поставили пожилого мужчину. Впрочем, тогда и тридцатилетний казался мне пожилым, а моему помощнику было лет за сорок. Малоразговорчивый, он боялся фронта, обстрелов. Но добросовестно таскал запасные диски, и вскоре мы с ним подружились. Теряются из памяти имена и фамилии. Не запомнил я имени своего помощника, как и белобрысого командира взвода. Все называли взводного «Кострома». Может, он был оттуда родом или фамилия похожая. Командир он был решительный, повидавший войну и любивший пошутить. Меня он называл Василий Иванович (почти Чапаев!). Несмотря на то что я был самым молодым во взводе, присвоил мне «ефрейтора» и обещал медаль за меткую стрельбу.
Через два дня меня вызвал командир роты. В землянке у него сидел лейтенант из штаба полка, который той ночью вел нас к передовой. Оказывается, от лейтенанта потребовали отчет по каждому бойцу и послали искать погибших. Да и неизвестно, сколько там погибло, а сколько попало в плен. Лейтенант явно нервничал. Я знал, что за пропавших без вести, а особенно — угодивших в плен, спрашивают строго. Меня удивило, при чем тут я? Ротный приказал сопровождать лейтенанта. Поглядев на мой громоздкий ручной пулемет, добавил:
— Оставь его. Возьмешь с собой автомат.
Командир взвода Кострома выдал мне ППШ с запасным диском, посоветовал не лезть на рожон, и мы отправились искать канаву, возле которой обстреляли маршевый взвод. Взяли еще сержанта, который выводил группу из-под огня. Шататься по переднему краю — дело невеселое. Здесь, в лесистых местах Прибалтики, фронт представлял из себя «слоеный пирог». Наши войска продвигались вперед. Некоторые места просто обходили, оставляя в окружении мелкие очаги обороны. Как правило, через день-два немцы, боясь плена, отступали. Но некоторые части держали позиции упорно, особенно в труднопроходимых местах. Мы шатались по лесу часа три. Печальное зрелище представляли места недавних боев. Разбитые орудия, повозки, грузовики. И тела убитых. Очень много. Особенно наших. С некоторых убитых сняли ботинки, сапоги, исчезли шинельные скатки, вещмешки, немецкие ранцы.
Запомнилась поляна, где буквально навалом лежали не меньше сотни красноармейцев. Оружие в основном забрали, а тела начали разлагаться. Вонь стояла жуткая. В другом месте в огромной воронке увидели обломки нашего бомбардировщика. Скрученные куски крыльев, дюралевой обшивки, наполовину сгоревшие, покрытые толстым слоем окалины. Один из двигателей, пропахав землю, валялся метрах в пятидесяти от воронки. Если экипаж не успел выпрыгнуть, от них ничего не осталось. Невольно вспомнилась фраза: «У летчиков не бывает могил».
Дважды мы натыкались на позиции передовых рот. На вопрос, где немцы, командиры неопределенно показывали рукой на запад. Одна из рот закрепилась на островке среди болота. В окопах на глубине полуметра стояла вода. Братья-славяне вырыли ячейки для стрельбы лежа, а в качестве укрытий использовали стволы поваленных сосен. Стояла липкая жара, постоянно хотелось пить. Я увидел нехитрое приспособление для очистки болотной воды. Ведро, наполненное песком, с отверстием на дне. Затем мутную воду пропускали через фильтры от противогазов. Угостили и нас. Вода пахла гнильцой, но была холодная и, по уверениям бойцов, неплохо обеззаражена. Некоторые солдаты, больные малярией, сидели с желтыми лицами, кутались в шинели.
— Вы бы поменьше шатались, — посоветовал нам капитан, одетый, несмотря на жару, в телогрейку. — Подстрелят фрицы, пропадете не за грош.
То, что мы ищем погибших бойцов, лейтенант говорить не стал. Проводим разведку. Вскоре увидели межевую канаву. Осторожно двинулись вдоль нее. Немцы день или два назад отступили, а мы наткнулись на тела наших ребят. Их было восемь. Семь рядовых и один сержант лежали в канаве и возле нее, облепленные мухами. Тела, сплошь продырявленные пулями, уже вздулись, плотно растянув гимнастерки. Смерть сразу меняет людей. Порой через час трудно опознать погибшего, а здесь прошло трое суток. Огонь пулеметов в упор был настолько плотный, что некоторым бойцам досталось по десятку и больше пуль.
Кроме того, мы знали привычку немцев пристреливать пулеметы, ведя огонь по нашим погибшим ребятам. Наверное, это доставляло им удовольствие. Приятно убить врага два-три раза, превратить его голову в месиво костей и обломков черепа. Война не бывает мужественно-красивой. Мы молча глядели на погибших. Может, не надо вообще говорить, что я видел на войне? Чернуха. Не так давно появившееся слово. Разбрызганные мозги, выбитые и выклеванные воронами глаза, разорванные животы. И сладкий, тянучий запах тлена, от которого новичков иногда выворачивает наизнанку. Но сержант и я не были новичками.
— Паскуда! — не обращаясь к лейтенанту, сплюнул в его сторону сержант. — Восемь душ ни за хрен погубил.
Лейтенант сказал, что его послали сопровождать нас, толком не объяснив дороги. Достал из планшета список фамилий и приказал искать документы и смертные медальоны. Как мы рылись в разлагающейся плоти, один Бог знает. Смертные пеналы-карандаши с фамилиями и адресами обнаружили у двоих или троих. Часть красноармейских книжек была покрыта коркой крови. Сержант осторожно соскребал финкой кровь, мы угадывали отдельные буквы и восстанавливали по списку фамилии, имена. Пытаясь перевернуть одно из тел на спину, я слишком сильно дернул за руку. Кисть с легкостью отделилась, повиснув на сухожилиях. Не выдержав, я заматерился.
Лейтенант сделал отметки в своем списке, завернул в газету красноармейские книжки, комсомольские билеты и две медали. Мы истратили фляжку воды, отмывая руки. Потом сержант, оттянув затвор, дал длинную очередь наугад. Нам издалека ответил немецкий МГ-42. Мы хорошо знали рычащий звук этого скорострельного пулемета. Стреляли с расстояния метров восьмисот, если не больше.
Немцы нас толком не видели, пули шли в стороне, сбивая ветки. Мы, обрадовавшись невесть чему, открыли огонь из обоих автоматов. От наших очередей толку не было — один шум. Мы с сержантом, злые и раздраженные, могли хоть так сорвать злость на фрицах. Лейтенант не стал делать замечание насчет бесполезной стрельбы и тоже опробовал свой новый автомат. Мы выпустили по полному диску и, пригибаясь, пошли назад. Совместная стрельба, месть за погибших ребят, сблизила всех троих. На обратном пути мы курили папиросы лейтенанта и рассуждали, что вполне могли пришить кого-то из немцев. Всё же двести с лишним пуль выпустили. Взводный Кострома встретил меня, как всегда, весело. Стрельбу он слышал и одобрил:
— Молодцы! Дали фрицам просраться. Скоро война закончится. Иди, Василий Иванович, обедай. Заслужил!
— Есть, — козырнул я, — и пошел есть остывшую ячневую кашу с тушенкой.
Скажу несколько слов о своем взводе и обстановке тех августовских дней, когда я прибыл из госпиталя на передовую. Взводный Кострома пользовался среди бойцов большим авторитетом. Воевал он года полтора, был ранен, имел орден. Должности старшины во взводе не полагалось. Хозяйственные обязанности исполнял небольшого роста, всегда вежливый сержант лет тридцати. Мне он не нравился. Постоянно терся возле взводного, мог с улыбкой всучить дырявые ботинки или штаны. Когда бойцы возмущались, сочувственно хлопал себя по бокам:
— Ах, Одесса-мама! Старшина роты гнилье подсунул.
Сержант изображал из себя бывалого рубаху-парня, но получалось у него плохо. И родом он был не из Одессы, а мелкого городка в верховьях Волги. Звучная кличка Одесса к нему не приклеилась. Он был трусоват, неискренний. Чаще его называли «завхоз» или по имени, которое я не запомнил.
Пользовался авторитетом помкомвзвода, рослый старший сержант из Донбасса. Украинские словечки и поговорки в его разговоре звучали к месту. Шахтер — так уважительно называли старшего сержанта. Фамилия, к сожалению, давно исчезла из памяти. Во взводе имелись еще несколько бывалых бойцов, костяк подразделения. Наград у солдат и сержантов было мало. В пехоте всегда большая текучесть (или точнее назвать — смертность). Представят к медали, а боец уже убыл по ранению или погиб. Тех, кто воевал с сорок первого, — не было ни одного. Может, имелись бойцы, призванные в сорок втором, но я сомневаюсь. Срок пребывания во взводе исчислялся неделями, реже месяцами.
Полк срочно укомплектовывали людьми и оружием. В нашем взводе уже через неделю насчитывалось более тридцати человек — почти полный состав. Станкового пулемета во взводе не было, зато имелись три ручных «дегтяря» и штук шесть автоматов. Нас хорошо обеспечили патронами и гранатами. Брали, сколько могли унести. Бывалые солдаты переговаривались между собой, что предстоит скорое наступление.
