Игорь Болгарин - Расстрельное время
Врангель с легкой улыбкой долго смотрел на стоявшего в дверном проеме Слащева, затем торопливо пересек кабинет и обнял его. Слащев, давно ждавший этой встречи, растроганно прислонил голову к плечу командующего и подавил в себе глубокий вздох.
— Ну, полноте, Яков Александрович! — поглаживая по спине, Врангель стал добродушно успокаивать взволнованного опального генерала: — Вижу, лечение пошло тебе на пользу. Выглядишь, как новобранец.
— Все верно, ваше превосходительство! Я здоров, возраст призывной, но прожигаю жизнь в безделье. Если не найдёте мне подходящую моему опыту должность, уйду на фронт простым солдатом, — обиженно сказал Слащёв.
— Зачем же такие крайности! Ты, Яков, нужен мне генерал-лейтенантом, — подводя Слащева к дивану и усаживая, сказал Врангель.— Но скажи, мой друг, к чему этот твой маскарад?
— К цивильному, ваше превосходительство, не привык, а в военном, в связи с отстранением меня от должности, ходить не могу. А эта форма мне нравится, она еще пахнет дымом былых славных сражений и обязывает блюсти честь и достоинство.
— Ты, Яша, не пробовал писать стихи? — с едва заметной иронией, но ласково, как у больного, спросил Врангель. — Уверен, у тебя бы это хорошо получилось.
— В последнее время меня все больше привлекают рапорты и докладные записки. Тоже, если вдуматься, вполне литературный жанр.
— Читал. Убедительно излагаешь. И мысли вполне разумные и здравые. О том же запорожском казачестве. Но, к сожалению, ты высказал их с некоторым опозданием. О каком казачестве предлагаешь нам печься, коль и Таврия, и все Сечи запорожские уже скрываются за кормой нашего парохода. Мы — в родном тебе Крыму. И наша задача продержаться в нем до весны. А потом… потом ты будешь мне очень нужен.
— Ну а сейчас? — в упор спросил Слащев. — Сейчас, что я не очень нужен?
— Нет, ну почему же! С сего дня ты поступаешь в распоряжение генерала Кутепова. Приказ об этом я подпишу уже сегодня. Но ты не торопись. Приведи в порядок накопившиеся дела, и с Богом — за дело!
— Спасибо, Петр Николаевич, за доверие. Постараюсь оправдать. Только пришел я не только за должностью… Позвольте высказать вам некоторые мои размышления, возможно, они покажутся заслуживающими внимания.
— Только коротенько, — попросил Врангель. — Меня сегодня еще ждут газетчики. К тому же, я сегодня возвращаюсь в Севастополь, поскольку на завтра там уже назначены важные встречи.
— Совсем коротко. Я тоже, как и вы, ваше превосходительство, думал о предстоящей весне. Нам нужно заранее, на протяжении зимы, а она здесь короткая, привлечь на свою сторону как можно больше населения. Главным образом крестьян. Как вы знаете, ряды наших войск в основном пополняют именно крестьяне.
— Против этого трудно возразить, — сказал Врангель. — Но каким образом ты предлагаешь привлечь к нам крестьян?
— Крестьянин, ваше превосходительство, воюет не за идею. Это мы умираем за идею. А крестьянину нужна земля. Большевики уже давно взяли на вооружение эту мысль. Лозунг «Фабрики — рабочим, земля — крестьянам» они хорошо эксплуатируют, благодаря чему пополняют людьми свою армию. Но фактически, ни фабрики рабочим, ни землю крестьянам они так еще пока и не отдали. Но обещают. Уже несколько лет обещают. И лозунг как был, так и остается лозунгом. Люди постепенно перестают большевикам верить. Нам надо перехватить у них этот лозунг.
— И каким же способом ты предлагаешь это сделать? — Врангель внимательно воззрился на Слащева.
— Манифестом, подробным и убедительным. Очень доходчивым по языку, понятным даже самому неграмотному крестьянину. Скажем, каждому крестьянскому двору — не менее пятидесяти десятин земли. Или каждому едоку — по три десятины.
— Но ведь примерно это же заявили и большевики. Почему ты думаешь, что нам поверят? В чем разница?
— Разница, Петр Николаевич, в том, что мы вслед за манифестом на протяжении зимы проведем здесь, в Крыму, межевание и раздадим землю. Крестьянин перестал верить словам, а мы вслед за словами начнем совершать дела. Слух об этом разойдется по России.
— Ах, Яков, если бы это было все так просто, — вздохнул Врангель. — У меня уже третий месяц работает земельная комиссия. Горы бумаги исписали, все между собой перессорились, толку — чуть. Но ты изложи для меня эти свои размышления. Попрошу комиссию ознакомиться и обсудить.
— В шею ее разогнать, эту вашу комиссию! — мрачно сказал Слащев. — У них там никто за сохой не ходил. Думают, что хлеб на деревьях растет.
Врангель встал, давая Слащеву понять, что аудиенция закончилась.
Слащев тоже подхватился с дивана и торопливо сказал:
— Ещё одна мысль, вполне сумасшедшая, но, возможно, она покажется вам более привлекательной…
— Ну, Яков Александрович! Ты злоупотребляешь моим добрым отношением к тебе! — укоризненно сказал Врангель. — Выкладывай! Только, пожалуйста, конспективно. У меня сейчас каждая минута дороже золота.
— Я коротко. Это о материальном положении солдат, офицеров и их семей. И обо всем остальном, что упирается в деньги. Наша казна пуста. Денег практически нет. На наше жалованье даже кошку не прокормишь.
— Ты, Яша, рассказываешь мне то, что я и сам хорошо знаю. Мы союзникам задолжали миллиарды, — насупился Врангель. — Если у тебя есть какие-то дельные предложения, высказывай. Временем на пустопорожние разговоры я не располагаю, извини.
— Высказываю. Надо привлечь частный капитал. Все богачи в основном находятся здесь, в Крыму. Они надеются уже весной вместе с армией вновь вернуться в свои дома.
— Ну, надеются. И что из того? — нетерпеливо переспросил Врангель. Он уже сердился сам на себя за то, что согласился встретиться со Слащевым.
— Мысль простая: все имущие слои населения должны сознательно отдать половину своего состояния, в чем бы оно не заключалось, на финансовое и экономическое развитие России, — четко сказал Слащев и поднял глаза на Врангеля, пытаясь понять, какое впечатление произвели на командующего его слова.
— Мы — здесь, а имущество их — там, в Совдепии, — уже с некоторой долей иронии сказал Врангель. — Так в чем же твоя новация?
Слащев понял, что его идея, не в одну бессонную ночь продуманная и казавшаяся ему такой простой и в то же время спасительной для России, не «зацепила» главнокомандующего. Впрочем, он только начал ее излагать, он еще не высказал самого главного. И он торопливо продолжил:
— Технически это выглядит так. Они передают юридические обязательства на передачу половины имущества и других ценностей в собственность государства. Представляете, какой возникает фонд? Он послужит основанием для выпуска денежных знаков с правом их хождения наравне с любой другой валютой. Под такое обеспечение заграница с удовольствием станет нас кредитовать. Совдепия же лишится кредита, так как всё имущество на её территории окажется уже заложенным.
— Интересно, Яша, — остановил Слащева Врангель, думая при этом, что Слащев, вероятно, все еще не отказался от употребления кокаина. Только сейчас он заметил, что его глаза лихорадочно блестят, говорит он торопливо и каким-то полушепотом, словно открывает некую великую тайну.
— Представляете, ваше превосходительство, большинство необходимых нам потребительских товаров, вооружения, обмундирования заграница станет охотно нам пос…
— Это очень интересно, — на полуслове оборвал Слащева Врангель и сделал несколько шагов в сторону выхода из кабинета. Слащев последовал за ним.
— Этот вопрос мы несомненно в ближайшее же время подробно обсудим, — Врангель ободряюще похлопал Слащева по спине. Уже возле двери он сказал: — Вот уж не думал, что ты обуреваем такими государственными мыслями. Похвально! Надеюсь, после завершения войны тебе найдется достойное место в цивильном правительстве.
Когда Слащев покинул Врангеля, из его покоев в кабинет вошел Михаил Уваров.
— Петр Николаевич, а может, отменим журналистов?
— Неприлично, — покачал головой Врангель. — Надо было сделать это раньше. А теперь… что ж! Зовите! — и он скрылся в своих покоях.
Минут через десять журналисты чинно расселись в кабинете главнокомандующего. Врангель выждал, когда они перестанут между собой переговариваться и в кабинете наступит тишина, и лишь после этого из своих покоев вышел к ним. Мельком обвел их цепким взглядом и уселся в кресло.
— Здравствуйте, господа. Рад всех вас видеть в добром здравии.
По издавна заведенному ритуалу, журналисты представились, каждый называл свою газету, словно имен у них не было.
Колену и Жапризо Врангель доброжелательно кивнул. Остальных четверых он видел впервые, и каждого из них он пристально рассматривал, словно пытался понять, что от них ждать.
Когда все представились, Врангель сказал:
— Господа, мне передали вашу просьбу уделить вам несколько минут. Кажется, вы просили пять? — он извлёк из нагрудного кармана и положил перед собой на стол массивный серебряный брегет. — Условимся о десяти минутах.
