Семён Самсонов - По ту сторону
— До свиданья!
— Может, встретимся ещё!
— Может, и встретимся!
— Если раньше нас домой попадёте, — сказал Андрей Вове, — смотрите, не забудьте рассказать о нас. Узнайте, как называется этот лагерь. Пусть скорее наши приходят.
— Ладно, скажем, — ответил Жора, как будто он и в самом деле уже отправлялся домой.
Вова добавил:
— Ты, Андрей, не падай духом, держись ближе к хорошим и смелым ребятам.
— Конечно, — согласился тот.
Андрей поглядел на Вову тревожно. «А что, если советские войска раньше освободят нас из лагеря, а их сейчас увезут неведомо куда и они даже не могут оставить ни адреса, ни следа, где их искать», — подумал он.
Ребята вышли во двор задумчивые и мрачные.
Войдя в барак, Люся и Шура объявили, что они уезжают.
— Как это уезжаете? Куда? — посыпались вопросы.
— Сами не знаем.
— И скоро? — спрашивали насторожённые девочки.
— Вот пришли за вещами.
— Ах, если бы домой! — горько вздохнула Лия.
— Как бы не так!.. — усмехнулась Шура. — Куда-то на работу.
Но всё-таки всем — и остающимся и уезжающим — казалось, что там, куда едут Шура и Люся, будет лучше. Хоть немножко, да лучше. Потому что так плохо, как в лагере, нигде не может быть, — думали они.
— А мы остаёмся, несчастные! — глухим голосом сказала Аня. Она была подавлена.
Прощаясь с девочками, Люся заплакала. Тяжело было покидать подруг, которые оставались в этих мрачных сараях. Шура тоже расстроилась и впервые при всех всплакнула, закрывая лицо ладонями.
Девочки тоскливым взглядом проводили Шуру и Люсю до самых ворот. Мальчики уже ждали их. Жора приветливо улыбнулся и сказал:
— Складывайте вещи вместе. Теперь не потеряются.
У ворот стоял часовой. Он смотрел на подростков, которых продали в рабство, и не понимал причины их радостного возбуждения.
На площадке лагеря несколько раз ударили по куску, рельса: бум… бум… бум… Глухой, тяжёлый звон расплывался по округе. Это был сигнал к сбору на обед.
Глухой и неприятный звон заставил ребят переглянуться. Всем хотелось как можно скорее уйти из этого страшного места. Сначала — уйти, а там видно будет. «Главное, что мы вместе, и теперь нас никто не разлучит», — думал Вова.
Часть вторая
В имении Эйзен
Открытая грузовая машина мчится по широкой асфальтированной дороге. Мелькают ярко-зелёные поля, сосновые, аккуратно посаженные перелески. Воздух чистый и свежий. Ребята с наслаждением дышат полной грудью.
— Хорошо!
— Что ты сказала?
Я говорю, как хорошо на просторе, — мечтательно отвечает Шура. Она даже порозовела за какие-нибудь полчаса пути.
— Да, хорошо! — улыбается Люся, — Я глотаю воздух, и мне всё кажется мало. Только голову немножко кружит и под ложечкой от голода сосёт. Ну хоть бы крошечку, хоть чего-нибудь поесть!
— Вот приедем — и покушаем.
— Сразу, как приедем, так и за стол? — лукаво улыбается Жора.
— Можно и сразу, — серьёзно отвечает Вова.
— Дожидайтесь! — возражает сероглазый мальчик-крепыш.
— Их семь человек: Шура, Люся, Аня, Жора, Вова и двое незнакомых пареньков, отобранных из соседнего барака.
Первые километры ехали молча, отдыхая от пережитых за день волнений, наслаждаясь свежим воздухом, солнцем, а главное — кажущейся свободой: охраны в кузове не было. Потом ребята оживились, заговорили наперебой, стараясь перекричать свист ветра и рокот мотора. Только Аня держалась в сторонке. Она всё ещё не могла придти в себя от неожиданной перемены.
Всего час назад, проводив Шуру и Люсю, Аня упала ничком на нары с горьким рыданием, вздрагивая всем телом. Ей хотелось кричать от обиды на самоё себя, и Аня шептала, стиснув зубы: «Ну почему я такая слабенькая, робкая?.. Они вот добились, ушли на волю, а я так и останусь в этом страшном бараке…» Потом Аня нервозно поднялась, вытерла слёзы и, не соображая, зачем она это делает, начала лихорадочно запихивать в мешок свои вещи.
Внимание её привлёк спор за дверью барака. Слышался неуверенный голос коменданта и гневный бас толстой немки.
— О чём они? — торопливо спросила Аня тоненькую, с белокурыми косичками девочку, стоявшую у самых дверей.
Девочка приложила палец к губам:
— Они сейчас драться, наверное, будут! Фрау, эта туша проклятая, выбрала трёх наших девочек. Они стояли на самом солнцепёке, пока она считала им зубы, одна в обморок упала, наверно, от жары. Комендант доказывает: «Это случайно, все пройдёт» и предлагает её взять, а немка отказывается и просит другую… Я по-немецки всё понимаю, ты только никому не рассказывай об этом.
Аню словно вихрем подняло. Она бросилась к выходу и почти столкнулась с комендантом. Немец даже отступил от неожиданности.
Толстая дама прищуренными свиными глазами ощупала Анину напряжённую фигуру и раскрасневшееся лицо. Она что-то сказала Штейнеру, указав рукой на девочку.
Штейнер обрадовано улыбнулся и чуть ли не на ходу втолкнул Аню в грузовик. Так Аня снова оказалась с Шурой и Люсей.
Ребята принялись знакомиться.
— Тебя как зовут?
— Юра.
— А тебя? — Вова дёрнул за рукав сероглазого паренька, сидевшего рядом с Юрой.
— Меня — Костей, — с достоинством ответил крепкий широкоплечий паренёк. Он сразу понравился Вове.
Лагерь давно исчез из виду, и ребята быстро освоились. Каждый рассказывал о себе: кто он, откуда и как попал в Германию.
Костя вспомнил, как они с товарищами готовились к побегу. Но кто-то сказал им, что, если они убегут, фашисты сообщат на родину, и там могут посадить в тюрьму, а то и расстрелять родных, и побег не состоялся.
Дорога была длинной, и ребята, неожиданно оказавшись без постороннего наблюдения, дали волю своим воспоминаниям и мечтам. Разговор начался такой, какого они долго не вели, находясь в лагере, под полицейским надзором.
Девочки, несколько стесняясь ребят, сидели у самой кабины особнячком и разговаривали между собой.
Вова, прислушиваясь и ловя отдельные слова их разговора, понял, что Люся и Шура что-то пылко доказывали Ане, точно хотели её в чём-то убедить, но она отвечала сдержанно и неохотно.
Люся рассказывала о доме, о школе, о друзьях и своих планах. Её слова долетали до слуха Вовы отчётливее и потому вызывали наибольший интерес.
— Я бы после десятилетки обязательно пошла в железнодорожный институт, — говорила Люся. — Мой папа — старый железнодорожник, лучший машинист и так любит своё дело, что мне хочется быть похожей на него, и я так же люблю железную дорогу, как и он.
— А я бы пошла в театральное училище, — высказалась Шура. — Так мне хочется играть на сцене. В школе, в кружке самодеятельности, я играла старух. Наряжусь по-старушечьи, загримируюсь, да так, что все говорят: «Вот здорово у тебя выходит». А играла этих старух так, что один раз меня похвалил артист драмы, он у нас был на школьном вечере для родителей.
Вова из-за плеча Жоры глядел на Шуру и думал: «Какая она живая, весёлая и, наверное, действительно, когда-нибудь артисткой будет».
Но в это время Шура умолкла, задумалась, и на её лице весёлость сменилась грустью и тоской. Она вдруг сказала:
— Всё теперь пропало… Вот мы едем, а куда, что будет с нами через час, вечером, завтра?.. Как это плохо, девочки.
Люся молча кивнула в знак согласия, но Аня сидела задумчивая, с поникшей головой, будто ничего не слышала и потому совсем не реагировала на слова Шуры.
Вова не утерпел и, пытаясь развеселить, подбодрить девочек, громко сказал:
— Ничего, Шура, ещё будешь играть на сцене.
Все оживились. Люся и Шура улыбнулись, а Жора, как всегда бодрый, добавил:
— Мы обязательно придём смотреть спектакль и будем кричать «бис» и «браво» Александре Трошиной.
Все засмеялись, хотя и не было сказано ничего смешного. Смеялись ребята потому, что чувствовали себя свободными хоть на час.
Костя, Жора и Юра разговаривали бурно, громко и совершенно беззаботно. Только Вова мало принимал участия в их разговоре и больше прислушивался к беседе девочек.
Жора серьёзно и убеждённо доказывал:
— Вот если бы я был старше, я бы уже был танкистом… Да, танкистом. Я бы на своём танке пришёл вас освобождать. Ух, и дал бы я жару этому Штейнеру… повесил бы его…
— А ты хоть танк-то видел? — спросил Костя с недоверием.
— Видел, даже в танке сидел, — с гордостью ответил Жора. — В танке совсем нет руля, там рычаги, и так ими легко управлять, будто вожжами.
Все засмеялись, а Юра вдруг сказал:
— Жора, а ты знаешь, я тоже хочу танкистом…
— Честное слово… Потянешь левый рычаг на себя — танк влево пойдёт, правый — вправо, — с жаром продолжал Жора, так как почувствовал, что все поверили ему.
