Михаил Савельев - Парни из легенды
— ПТР разбито, второй номер убит в окопе. Мухаммадиев лежал около самого танка.
Мы молча сняли фуражки. Потом я спросил у Мусаева:
— Вы объявили Мухаммадиеву о награде?
— Никак нет. Это должны были сделать вы, товарищ майор…
Да, я прибыл сюда, чтобы объявить: за храбрость и мужество, проявленные в боях на Курской дуге, Мухаммадиев награжден орденом Красного Знамени. Чтобы вручить ему орден. И не успел.
ГАРМОНИСТ
Золотой лист оторвался от ветки клена и, падая, начал описывать спираль. Один виток, другой, третий… На четвертом витке коснулся он пожухлой травы и яркой точкой лег на лугу большого золотисто–серого ковра, рядом с окопом солдата.
Солдат, проследив за полетом листа, осмотрелся и только сейчас заметил, что их окоп — на краю картофельного поля. Убирать бы сейчас колхозным девчатам урожай! Под кленом — костер, в костре пеклась бы картошка. А вечером у клуба — песни, танцы под гармонь.
— Эх, если бы не война, растянул бы и я свою двухрядку, — с грустью произнес солдат и посмотрел на Нарджигитова, поправлявшего бруствер окопа.
— Ты посмотри, красота–то какая!
Прямо перед окопом поднималась высота со сбитым самолетом на вершине, справа на песчаных холмах — две ветряные мельницы, за ними виднелись крыши домов деревни Григоровка. Сзади Днепр, а слева, вплотную к картофельному полю, подступала яркая в осеннем убранстве роща.
В роще враг. На высоте — тоже. Уже две недели идут бои за эту высоту. Несколько раз она переходила рук в руки. Много крови пролито на ней — и нашей крови, и вражеской. И самолет на ней фашистский «рама», разведчик. Ловко его наши пулеметчики подрезали, хотя и говорят, что он бронирован и пуля его не берет. Сбили как раз в тот день, когда группа гитлеровцев просочилась в тыл батальона… Тогда и гармонь Василия Волкова пропала. Не до гармони было! А вот сегодня затишье. Совсем тихо. Давно уже такого не было. Даже слышно, как сороки в роще стрекочут. Вон и сойка кричит. А это что за звуки? Гармонь!..
Прислушался солдат — да, гармонь. Где–то там, в фашистских окопах. И не губная, не аккордеон, а русская двухрядка. Один фашист играл, — а другой напевал дребезжащим тенором. Не знал Василий немецкого языка, слов, конечно, понять не мог, но концовка получилась у фашиста вроде так:
…Нах айнемм децембер,
коммт видер айн май.
— Фашисты запели! — выкрикнул сосед Волкова и схватился за оружие.
— Не спеши, — остановил его Волков. — Куда стрелять–то будешь? Разобраться надо, да из миномета и накрыть.
И вдруг на самом левом фланге обороны, у Днепра, возникла торжественная мелодия и, нарастая, усиливаясь, заглушила немца. Обладатель сочного баритона не жалел голоса, и над тихим Днепром, над нашим маленьким плацдармом поплыли волнующие слова:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек…
Вот к баритону присоединился голос повыше, еще один и еще. Пели уже хором, пусть и не очень стройным. Песня набирала силу, распространялась по окопам. Солдаты подхватили песню и, кто стоя, кто сидя в окопе на самом переднем крае, как победный гимн, как призыв к борьбе, выводили:
Человек проходит как хозяин
Необъятной Родины своей.
Песня кончилась так же внезапно, как и началась. Тихо было в фашистских окопах. Волков тяжело вздохнул и кивком показал в сторону немцев:
— Унесли гармонь, сволочи, а пользоваться не умеют. Ну, погодите, «артисты», я вас научу на гармошке играть!
Раньше Волкову не приходила мысль о том, что его гармонь могли унести фашисты. А теперь он был почти уверен, что так оно и было и что сейчас он слышал голос именно своей двухрядки.
В конце октября нашу армию скрытно сняли и перебросили па Лютежский плацдарм. Затем пошли тяжелые наступательные бои за освобождение Киева, Фастова. И, конечно, забыл Волков эпизод с гармонью.
В декабре мы были уже под Житомиром. Командование ожидало на этом участке контрудара врага. Были сведения, что Гитлер подбросил сюда свежие силы. Но что это были за части — установить пока не удалось. Два раза ходили в поиск и оба раза неудачно. Но вот, вернувшись из боевого охранения, солдаты заявили, что вечером в деревне Борки фашисты играли на гармони и пели. Раньше ни песен, ни гармошки там не было слышно. Рассказ этот заинтересовал Волкова, уже получившего погоны сержанта. Утром он отправился в блиндаж командира роты и, вернувшись в отделение, приказал:
— Нарджигитов и Логунов, приготовьтесь в разведку. Вечером выступаем.
С наступлением темноты группа Волкова пробралась на огороды Борок и затаилась под плетнями.
В восемь часов на улице послышались звуки гармони. Волков насторожился. Ему показалось, что он слышит тот же инструмент, который слышал у Григоровки, — свой инструмент. Играли где–то в середине деревни. Минут через пять к гармошке присоединился дребезжащий тенор. Тихая морозная ночь отчетливо доносила до разведчиков слова песни:
…Нах айнем децембер,
Коммт видер айн май.
Нарджигитов вздрогнул и прошептал:
— Артисты с плацдарма!
Далеко за полночь вернулись разведчики в подразделение, Волков коротко доложил командиру о наблюдениях и попросил еще две ночи:
— Возьмем стоящего языка, товарищ лейтенант.
К утру третьего дня Волков знал, что в Борках расположена пехотная часть, усиленная танками, знал, где находится штаб, как охраняется деревня, знал даже, что гармонист, высокий детина, — денщик лейтенанта и живет с ним в домике с голубыми ставнями. Но установить номер части, узнать, откуда она прибыла, можно было, только взяв пленного.
Весь этот день, укрывшись на огороде в бурьянах, Волков что–то чертил, записывал и высчитывал, а на закате объявил товарищам план действий. Он решил захватить долговязого гармониста, когда тот выйдет на улицу и будет ждать тенора.
Удача, казалось, сопутствовала разведчикам. Небо заволокло низкими серыми тучами, потянул влажный ветер, и земля, скованная морозом, оттаяла. В половине восьмого разведчики ползком отправились к домику с голубыми ставнями. Без пяти восемь мимо домика к окраине деревни размеренным шагом прошли два солдата с автоматами. «Патруль», — отметил сержант. В деревне тихо. Ни звука. Волков с волнением вглядывается в циферблат часов. Ровно восемь.
«Сейчас», — думает Волков и весь напрягается.
В домике хлопнула дверь. Шаги по коридору. Скрипят ступеньки деревянного крыльца. Это выходит долговязый. Волков молча поднимается и, стараясь казаться спокойным, неторопливо шагает вдоль палисадника, рядом с ним идет Логунов. Нарджигитов остался за углом, в резерве.
У калитки, разведчики встретились с долговязым. Волков прижал дуло автомата к животу фашиста и тихо приказал:
— Хенде хох!
В следующий момент произошло то, чего разведчики меньше всего ожидали. Фашист быстро взмахнул гармонью и ее острым углом ударил Волкова в темя. Сержант глухо охнул и опустился на колени. Логунов ударил гитлеровца ножом в бок и бросился на помощь товарищу. Опираясь руками о гармонь, Волков поднялся на ноги. По его лицу ручейками стекала кровь. Логунов подхватил сержанта под руки.
— Сможешь идти сам?
— Постой… Дай гармонь… Немца в палисадник… Нарджигитова сюда… Спрячьтесь за калиткой… Без языка нельзя.
Прислонившись спиной к ограде палисадника, Волков нервно перебирал лады гармони, почти не растягивая меха. Но вот гармонь как будто вздохнула и неожиданно заиграла затрепанный немецкий мотивчик.
Где–то совсем недалеко послышались приближающиеся шаги. Волков оторвался от ограды и, тяжело переставляя ноги; пошел в противоположную сторону.
Когда обладатель тенора поравнялся с калиткой, Логунов накинул ему на голову шинель и всей тяжестью тела придавил к земле.
…Часов в одиннадцать ночи Логунов и Нарджигитов принесли гитлеровца к начальнику разведки и доложили, что сержант Волков ранен, остался в боевом охранении, а им приказал срочно тащить пленного.
Капитан поднялся с табуретки и, едва сдерживая себя, тихо произнес:
— Да как же это так? Товарищ Логунов, товарищ Нарджигитов, вы же опытные воины… — И, уже повышая голос, почти выкрикнул:
— Оставили раненого командира на морозе, а паршивого фрица притащили на себе! Сейчас же берите санинструктора и бегом… Погодите!
Капитан позвонил в медсанвзвод, коротко сообщил о случившемся и попросил послать к разведчикам врача. Затем повернулся к Логунову:
— Вы помоложе. Быстро в медсанвзвод. Проводите врача и санитаров.
…Дребезжащий тенор оказался осведомленным, но не очень разговорчивым языком. И все–таки он подтвердил предположение Волкова, что это та самая часть, что пыталась сбросить нас с Букринского плацдарма.
