Сергей Поляков - Партизанская искра
— А дядько Степан?
— Эге-ж, — глухо, будто издалека прогудел высокий, могучего сложения плотник Степан Квач. Он носил широкую, дремучую с проседью бороду, большие сивые усы, как у всех курящих стариков, подернутые желтизной. Над круглыми карими глазами его нависали густые пучки бровей.
— Вам задание такое. Явиться сюда через час с инструментом. Будете делать перегородки тут в клубе для жандармского управления. Поняли?
Старики мялись, поглядывая по сторонам, как бы спрашивая согласия односельчан — подходящее ли это дело — портить сельский клуб? Но видя, что крымчане явно не одобряют этого, старики попытались как-нибудь отделаться от работы.
— Какой уж я плотник, Семен, — первым начал дед Степан.
— Да и я тоже. Очи у меня плохо видят, руки ноют, ревматизма мучает. Я и топора не удержу, — вставил дед Митрий.
— Отставить разговоры! — рявкнул Романенко. — Я знаю, какие вы плотники. Ты, дядько Степан, не хитри. Я знаю, как ты в колхозе работал и как на районной доске почета твоя фотография висела, тоже помню А что ревматизм или какие там другие болячки открылись, то это мы живо поправим. Вот приложу термомент и сразу ваша хвороба пропадет. — Романенко поднял над головою вишневый дрючок.
— Это что же, Семен, самый новый порядок и есть? — спросил Карп Гречаный, кивнув на палку в руке Семена.
— С вами иначе нельзя, — бросил косой взгляд Семен и громко крикнул:
— Приказ всем ясен?
— Как стеклышко! — отозвался Андрей язвительно.
— Тогда гуртом к школе. А вы, — указал он на группу хлопцев, — останетесь помогать плотникам.
— Что же ты, Семен, дрючком размахиваешь? Ты у них ружье попроси, они тебе дадут! — кричал кто-то вслед уходящему «бульдогу».
Но Семен Романенко не обернулся. Он боялся недоброго народного смеха, что хлестал сильнее бича. Он глушил в себе ярость, но односельчане видели, как судорожно сжимали вишневый дрючок за спиной его куцые толстые пальцы.
Когда народ стал расходиться, к группе ребят, оставленных помогать плотникам, подошел одноклассник Парфентия Сашка Брижатый. Он смущенно поздоровался.
— Ты что, брат, откололся от нас? — полушутя спросил Парфентий. — Уж не в начальство ли метишь, вроде Семена Романенко и… — у Парфентия чуть не сорвалось с языка «твоего батьки», но он сдержался, подумав, что Сашка за отца не ответчик.
Брижатому и самому было неловко перед хлопцами и за поведение отца, и за то, что он был там рядом с отцом.
— Не отпускал меня батько от себя, — оправдывался Брижатый, — стой, говорит, около меня, нечего тебе там делать. А после, как вы стали кричать, сказал мне, что это до добра не доведет.
— Бдительный у тебя батько, — иронически заметил Митя Попик.
— А как же он сейчас тебя отпустил?
— Дядько Семен перегородки оставил делать с вами.
Вышел Романенко.
— Вы тоже все на регистрацию! — крикнул он хлопцам. — Вас в первую очередь пропустят. Только сразу же марш обратно сюда!
— Дядько Семен, а пальцы там отпечатывать не будут? — спросил Андрей Бурятинский.
— Я вот тебе отпечатаю! — взмахнул дрючком Романенко.
От клуба к школе крымчане и катериновцы шли группами. Позади всех, как бы замыкая шествие, шли трое: Семен Романенко, уже в полной мере вошедший в доверие к начальству, Яков Брижатый, который прилагал все усилия, чтобы войти в доверие, и Никифор Попик, упорно думавший, каким способом это сделать.
Яков Брижатый незаметно отделился от своей группы и словно невзначай догнал Карпа Гречаного, идущего вместе с дедом Григорием.
— Слышь, Карпо, вроде все хорошо налаживается. Только бы этих колхозов не было, а землю бы роздали законным хозяевам.
— Ты, Яков, еще не забыл про землю про свою? Какой ты, брат, памятливый, — со злой усмешкой заметил дед Григорий.
— А разве справедливо это было? Человек, можно сказать, владел землей по закону от дедов, а тут взяли да отняли, нашлись охотники до чужой земли. Верно я говорю?
— Нет, Яков, неверно.
— Это почему же? — удивился Брижатый. Он считал свои доводы оснозательными.
— А кто этот закон составлял? Царь да помещики, — усмехнулся Карп Данилович.
Дед Григорий рассмеялся.
Брижатый покосился на собеседников и, что-то буркнув себе под нос, отстал.
— Вот этот хотел, чтобы пришли чужинцы, ждал их, видно, с нетерпением, — заметил дед Григорий.
— А теперь дождался и будет служить им верой и правдой. Видно, надеется, что новые хозяева дом ему вернут и мельницу, и землю, — добавил Карп Гречаный.
— Как видно. Ну что ж, пойди, Яков, в поле и выбери себе землицы аршина три, да смотри, которая получше, чтоб сгнил ты в ней поскорее, — приговаривал дед Григорий, чувствуя позади злой, сверлящий взгляд рысьих глаз Брижатого.
В прошлом Яков Брижатый принадлежал к числу богатеев на селе. Он имел большой надел земли, мельницу в Крымке. В дни коллективизации был раскулачен и за сопротивление сослан. Потом вернулся в Крымку тихий и смирный. Жил, работал, молчал. Но в глубине души он вынашивал надежду, что, может быть, изменится все и вернется прежний порядок, а вместе с ним и земля, которой владел, и мельница, и дом.
В последние дни перед приходом оккупантов Яков Брижатый начал ловить свою мечту за хвост, как жар-птицу. На собрании он открыто стал протестовать против эвакуации колхозных ценностей, вместе с Семеном Романенко возражал против отправки колхозного скота на восток и предлагал раздать его по дворам. Яков потерпел поражение, колхозники не разделили его взглядов. Но это не изменило убеждений человека, который был и остался кулаком.
Приход оккупантов развязал руки Брижатому. Яков метался по селу, ставил к себе на квартиру приезжее и проезжее румынское и немецкое начальство, щедро, хотя и был алчен по натуре, угощал самогоном. Не прекращалось пьяное веселье в доме Брижатого, который был милостиво возвращен ему «новыми хозяевами».
К клубу, как и было приказано, старики явились с инструментами. Пришли и хлопцы.
Начальник жандармерии сам планировал перестройку клубного помещения. Он мелом по полу расчерчивал будущие перегородки и писал название каждой клетки.
— Вот здесь — мой кабинет. Это — приемная, коридор, а вот это будет моя квартира, — пояснял он Семену надписи, выведенные по-румынски.
— Семен, ты бутешь инженер, — хлопал офицер по плечу Романенко. Польщенный Семен суетился, хлопотал, словом, лез из кожи вон.
— Ну, деды, нажмем. Надо с первого дня угодить начальству.
— А где же лес брать, Семен? — спросил Степан Квач.
Романенко на минуту задумался, осмотрелся кругом.
— А вот, рядом, — указал он на рощу перед клубом. — Прямо с этого конца и пилите, тут покрупнее.
Никто не двинулся с места. Плотники неловко мялись, растерянно поглядывая то на недвижно стоящих хлопцев, то на Семена.
И вдруг кто-то спокойно спросил:
— Это зачем же рощу пилить?
— Я тебя не спрашиваю, а приказываю! — крикнул Романенко, не зная сам, к кому это относится.
— Рощу мы губить не будем и никому не позволим.
На мгновение Романенко опешил. Он не ожидал, такого ответа. Но вдруг угреватое лицо его преобразилось, нижняя челюсть выдвинулась вперед, обнаружив разительное сходство его с бульдогом, готовым наброситься.
— Кому это жалко рощу? — прохрипел он, нащупывая ногой ступеньку ниже.
— Всем, — коротко ответил Парфентий.
— Ах, это тебе, Гречаный, жалко?
— Я сказал — всем.
Бульдог сошел с крыльца.
— А ну, выйди сюда!
— Зачем?
— Выйди, говорят!
Парфентий сделал шаг вперед, за ним все хлопцы.
— Ничего, — обернулся он к товарищам и уже один сытел вперед.
Несколько секунд они молча стояли друг перед другом. Юноша смотрел на бульдожью морду Романенко и не мог определить, какое же чувство он испытывал к этому выродку, почему-то называвшемуся человеком. По какому праву этот гад сейчас распоряжается рощей, ими самими? Ну что может сделать этот презренный предатель? Ударить? Пусть попробует!
Романенко занес дрючок над головой Парфентия. Ни один мускул не дрогнул на лице юноши. Он только чуть поднял голову и прищурил глаза.
Семен опустил палку и куцей корявой пятерней левой руки наотмашь ударил Парфентия по лицу.
Позади стояли товарищи. Они ждали, что произойдет в следующую минуту. Гнев захлестывал и сами сжимались кулаки. Если бы в этот миг кто-нибудь проронил слово «бей», произошла бы, может быть, непоправимая ошибка. Но было тихо, и в этой тишине спокойный вопрос:
— За что?
— За язык длинный, — сказал Семен и поднялся на ступеньку.
— А рощу пилить все равно не будем, — тихо произнес Парфентий и громче добавил: — и никому не дадим. Она наша.
Парфентий глядел в побагровевшее лицо Романенко, только две крупные слезы горели на щеках у юноши. Он обернулся к товарищам и громко, чтобы слышал Романенко, сказал:
