Вацлав Подзимек - Стальная рапсодия
Двери кабинета неожиданно широко распахнулись, и появился мой отец. Я вскочил со стула… и это было все, что я сделал. Дело в том, что я заметил за спиной отца надпоручика из штаба полка и никак не мог решить, как же мне себя вести в его присутствии. То ли приветствовать отца так, как положено приветствовать старшего по званию офицера, то ли просто сказать: «Здравствуй, папа». К тому же я вспомнил, что в последний раз простился с ним не совсем хорошо.
Отец понял, что со мной происходит, и поблагодарил надпоручика за сопровождение. Только после того, как он закрыл за собой дверь, я сказал: «Здравствуй, отец». Но особой теплоты в этих словах не было.
— У меня командировка в эти места, вот я и решил заехать к тебе. Посмотреть, как живешь, как справляешься с командирскими обязанностями. Когда я зашел к командиру полка сообщить о своем приезде, он сказал, что доволен тобой.
— Он пока что знает меня только по бумагам. — Я был осторожен из тактических соображений.
— Командир полка утверждает, что ты умеешь найти выход из любого положения, — не мог отец скрыть своего удовлетворения. Потом он внимательно посмотрел на меня, оглядел стопки бумаг на столе. — Но у меня нет причин быть довольным тобой. Хороший командир не сидит в кабинете. Он должен быть с солдатами. А кроме того, ты плохо выбрит. — Отец опять превращался в подполковника.
— Не я придумал все эти бумаги, скорее всего, этим занимаются там у вас, наверху. А отвечать за то, что в нашем магазине нет хороших лезвий, я не собираюсь, — резко ответил я отцу. В отношении другого какого-нибудь подполковника я бы себе этого, конечно, не позволил.
— Пойдем, покажешь, как ты живешь. — Он как будто не слышал, что я ему сказал и каким тоном. Тем не менее по его голосу я понял: он недоволен тем, что я сослался на нехватку времени.
Благодаря тому, что Прушек по утрам уходил позже меня, в нашем «доме» (как мы оба твердо верили — всего лишь временном) было прибрано.
— Прямо как в отеле, — похвалил отец. — В мое время такого не бывало. — И спросил: — Где твоя постель?
Я нехотя указал на ту, которая была лучше застлана. (Конечно, это была постель Прушека.)
— У меня сегодня много работы, — попытался я намекнуть отцу, что не собираюсь задерживаться в общежитии.
— У меня тоже, — сказал отец, но вопреки этому утверждению сел к столу и показал мне на другой стул. — Хочу тебе объяснить, зачем я приехал, — наклонился он ко мне, когда я присел к столу.
— Ты ведь уже сказал, что приехал посмотреть, как я живу, как справляюсь со своими обязанностями! — Я не собирался переходить на доверительный тон.
— Все правильно. Но я приехал еще и потому, что согласен: мама была права, когда утверждала, что я опять сказал что-то не то.
— Такое случается с каждым из нас, — великодушно принял я его извинения. — Со мной тоже так бывало.
— К полуночи моя обычная терпеливость покидает меня, — продолжал заниматься самобичеванием отец.
— У меня и с утра ее часто не бывает. — Великодушие мое не иссякало. Однако, проговорив это, я понял, что фраза получилась двусмысленной.
Отец сразу же уловил это, и потому все, что он потом сказал, было произнесено другим тоном:
— Я не откажусь ни от чего, что считаю принципиальным. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду?
— Совершенно отчетливо, — уверил я его. — Границы не могут охранять только жители Влкова. Для этого нужны и другие люди. И тот, у кого отец работает в министерстве, не смеет даже думать, что ему удастся спрятаться в кусты.
— Ну… нельзя сказать, что ты воспроизвел мои слова абсолютно точно, но в принципе именно это я и имел в виду. Что же, мы можем идти?
Но теперь уже не хотел спешить я.
— А мою Итку ты в расчет не берешь? У нее ведь тоже есть право высказать свое мнение.
— Конечно. Но если она и вправду такая хорошая девушка, как ты утверждаешь, и действительно любит тебя, она сама догадается, что правильно, а что нет.
— Командир полка сказал тебе, что я умею найти выход из любого положения. И я его найду сам. Даже если ты мне не поможешь, — произнес я упрямо.
— Если бы я был уверен, что ты найдешь правильный выход… — вздохнул отец, встал и подал мне руку. Потом он вышел из комнаты, испытывая, наверное, угрызения совести из-за того, что потратил часть рабочего времени на дела сугубо семейные.
А может, все это и не было сугубо семейным делом? Что это, собственно, такое — дела личные и дела общественные? Не случается ли порой так, что мы принимаем личное за общественное? Как и возможно ли разделить их? Обо всем этом я думал, возвращаясь в роту. А в роте меня ждало сообщение, что надо прибыть на КПП, — кто-то пришел ко мне.
— Гости сегодня сыплются как из рога изобилия, — в сердцах произнес я и тут же устыдился своих слов. Разве можно отца, приехавшего навестить сына, назвать гостем?
Девушка, которая ждала меня у ворот, была невысокого роста, но, как видно, она не слишком заботилась о том, чтобы не потолстеть. Ее прекрасные черные волосы спускались к плечам. Я сразу понял, что где-то с ней встречался, но все мои попытки вспомнить, где это было и при каких обстоятельствах, оказались безрезультатными.
— Моя фамилия Добешова, — представилась она. — Я старшая пионервожатая из девятилетней школы во Влкове. Мне стало известно, что вы не хотите отпускать свободника Душека — пионервожатого отряда — на субботние соревнования по ориентированию на местности.
Она пыталась придать своему голосу официальность, огорченная, по-видимому, тем, что кто-то может не понимать значимости работы пионерской организации по оборонно-массовой работе с подрастающим поколением.
На меня же это не произвело совершенно никакого впечатления, потому что именно в этот момент я вспомнил, откуда знаю эту девушку, старающуюся сейчас держаться как можно более официально.
Она очень живо рассказала мне, что свободник Душек умело ориентируется на местности, что школьники очень любят его и что соревнования никак нельзя провести без него.
— Он действительно хорошо умеет ориентироваться, — согласился я с ней. — И на местности, и вообще где угодно. И все же в субботу я никуда его не пущу. И не только в субботу. Придется мне подыскать среди солдат другого пионервожатого.
— Вы этого не сделаете! — воскликнула она, и в ее голосе не осталось даже оттенка официальности. Видно было, что ей с трудом удается сдерживать слезы. Но самообладание вернулось к ней.
— Вам придется это обосновать, товарищ поручик. Свободник Душек — один из лучших вожатых, с большим опытом работы. И кроме того, он отличный парень.
— Уважаемая товарищ Добешова, — произнес я, чувствуя свое превосходство, — я нисколько не сомневаюсь, что у него очень большой опыт. И парень он неплохой. Но свое решение я менять не собираюсь.
— Значит, о причинах своего решения вы говорить не хотите. — В голосе ее послышалась злость, но выкатившиеся из глаз слезы говорили о том, что ею руководила не столько злоба, сколько сожаление, утраченная надежда и вообще весь тот комплекс чувств, который называется любовью.
А я опять вспомнил Юцку… и поспешил отвести глаза от лица Добешовой. Разве не может случиться так, что и у твердого, решительного поручика растает сердце?
— Почему же я не хочу говорить о причинах? — сказал я, немного помолчав. Правильное решение пришло как-то само собой. — Я просто не могу говорить об этом. Ни с вами, ни с кем-нибудь другим. Это военная тайна.
— Военная тайна? — прошептала она голосом, полным сожаления и безнадежности. Она поняла, что против военной тайны ничего предпринять нельзя, и ей пришлось уйти ни с чем.
Воин Кочка, который в тот день дежурил на КПП, потом рассказывал всем, что я, видимо, очень обидел девушку, потому что она долго плакала перед воротами. Объясняться с Кочкой по этому поводу я не стал. Это было бы ниже моего достоинства. Да, с этим сложным комплексом чувств нужно обращаться очень осторожно…
Свободника Душека, наводчика своего танка, я вызвал к себе сразу после занятий.
— Она была у меня, — сообщил я ему, не вдаваясь в подробности.
— Что-нибудь случилось? — заволновался он.
— Сказала, что вы отличный парень, с большим опытом и необыкновенными способностями в ориентировании на местности.
— И ради этого она приехала в такую даль? — удивился Душек.
— Не приехала, а пришла. Эта девушка отсюда, из Влкова. Старшая пионервожатая.
— И что вы ей сказали?
— Сказал, что ни на какие соревнования по ориентированию вас не отпущу и найду для них другого пионервожатого.
— Мы готовились к этим соревнованиям целый месяц.
— Знаю. Непосредственно на местности, иногда даже при свете луны. И я не удивлюсь, если узнаю, что вы, занимаясь такой напряженной работой, забыли сказать ей, что у вас есть невеста.
