Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)
— А вы ещё можете краснеть, лейтенант. Это хорошо: значит вы ещё не совсем потерянный человек. И раз уж вы такой застенчивый, я вам откровенно признаюсь: я не замужем.
Глаза Василия радостно блеснули, и он, близко склонившись к уху Алины, шепнул ей, внезапно даже для себя:
— Давайте на некоторое время сбежим отсюда. Душно здесь.
Алина внимательно посмотрела в глаза лейтенанта, как бы рентгеном проверяя его душу и мысли на качество, и, к удивлению Василия, согласно кивнула головой.
Было начало марта, но весной как таковой, естественно, и не пахло. Однако Алине и Василию в эти минуты на холод было совершенно наплевать. Они бродили по снегу не отходя далеко от домика медиков и по очереди рассказывали друг другу о себе, о предвоенных годах. Около высокой н красивой ели Василий внезапно остановился.
— Вы чего, лейтенант? — непонимающе уставилась на него Алина. — Вы чего остановились?
— Алина, можно я вас поцелую? — срывающимся от волнения голосом спросил он.
Алина пристально смотрела в лицо лейтенанта и молчала. Тот расценил это молчание как знак немого укора, как знак безмолвного отказа и поэтому глухо, и даже с долей некоторой своей вины произнёс:
— Понятно, — и тяжело вздохнул. — Я вас обидел. Извините, я больше не буду…
— Дурачок вы, лейтенант, — улыбнулась Алина и, взяв его обеими руками за голову, приблизила свои губы к затрепетавшим губам Василия.
… Валентин в это время танцевал с Фаиной. В отлично от Василия, он был более робким и всё боялся первым завести разговор. И начать его пришлось девушке.
— Ах, лейтенант, я впервые вижу перед собой тройнят! Бесподобное зрелище!.. Кто же из вас первым увидел свет божий?
Валентин покраснел, неловко пожал плечами, не зная, что ответить.
— А-а, — заговорщицки рассмеялась Фаина и, тотчас сделав серьёзное лицо, приложила палец к губам, — понимаю: страшная военная тайна!..
Валентин покраснел ещё больше, хотел что-то ответить, но тут танец окончился. Фаина лукаво взглянула ему в глаза:
— Надеюсь, вы меня ещё раз пригласите, лейтенант: хочу, чтобы вы всё-таки сказали мне пару слов. А то у меня, ей-Богу, создаётся впечатление, что вы немой, что вы вообще не умеете говорить.
— Да, — протянул растерявшийся вконец Валентин, — конечно…
Но тут к ним петухом подскочил капитан Зенин, галантно взял Фаину под руку:
— Следующий танец, прекраснейшая из медсестёр, вы потанцуете со мной. А лейтенант пусть отдохнёт. Или, лучше всего, пусть сочинит какой-нибудь стих.
— Стих? — Фаина округлила глаза. — Валентин пишет стихи?
— Да, — небрежно бросил Зенин, — пописывает…
— Я очень люблю стихотворения и хочу услышать… Товарищи, я только что узнала, что лейтенант Валентин Кошляков имеет поэтический дар. Давайте дружно попросим его прочесть что-нибудь!..
Валентин пытался отказаться, стесняясь дамского общества, но майор-медик сразу же переубедил его:
— Валька, не дури… Некрасиво!.. Тем более, если женщина просит…
— Ладно, уговорили, я прочту одно стихотворение. «Отпущение грехов» оно называется.
— Погоди! — крикнул ему весёлый младший лейтенант и поставил перед ним табурет. Залезай, Валька, на сцену! Помогите мне его подсадить, товарищи!
И Валентин, несмотря на сопротивление, был водружён на табурет. Он прищурил глаза на огонь лампы и начал:
Я пришёл к отцу святому
Замолить свои грехи.
Но — увы! — отец уехал,
Ещё спали петухи.
На крыльцо взошла в томленьи
Молодая попадья
На неё взглянул и понял —
Буду больше грешен я…
Попадья же предложила:
«Что стоишь как столб в дыму?…
Я за батюшку, пожалуй,
Все грехи твои сниму».
Не степенно, не дородно
Стан свой в избу понесла,
А игривой, сытой кошкой…
И смятение внесла…
В избе — сумрак, лишь огонь
Тускло зрит из поддувала…
Здесь младая попадья
В первый раз поцеловала.
«Слушай, матушка, постой!..» —
Лицо к долу опускаю.
«Милый! Милый! Обними…
Все грехи твои прощаю…»
Я забыл зачем пришёл:
Тут уж кровь моя взыграла
На постели попадья
Всю любовь мою забрала.
Ах, младая попадья!..
Твои груди — словно скалы…
Три часа, — грехи снимая, —
Страстно ты меня ласкала,
Я пришёл к отцу святому
Замолить свои грехи,
А ушёл довольно поздно —
Уже спали петухи.
— Браво! — первом закричала Фаина, когда Валентин окончил чтение. — Валентин, можно я вас за это поцелую? Да слезайте же скорее!
И ома звонко чмокнула раскрасневшегося лейтенанта в щёку.
— А теперь — снова танцы! — весело выкрикнула Фаина и схватила Валентина за руку. — Дамы приглашают кавалеров! Я, можете себе представить, приглашаю вас, великим молчальник!
— Я прошу прошения, но, Фаина, дорогая моя, о чём это ты щебечешь, пташка моя? По-моему, этот танец ты обещала мне? Не так ли?
— Всё так, но извините, капитан, я — передумала и своё обещание беру обратно.
Никанор побледнел. То ли от неловкого положения, и котором он оказался и, видимо, впервые, то ли от ярости.
— Ну ты! — прошипел он сквозь зубы. — Я подобных шуточек не люблю… Иди сюда!..
И он грубо схватил Фаину за руку, дёрнул к себе. И туг вмешался сбросивший с себя чувство смущения Валентин.
— А ну-ка, брось её руку, Никанор! Это дамский танец…
— Чего?
— Отпусти руку девушки, я сказал! Иначе…
Зенин отпустил руку Фаины и грудью полез на Валентина:
— Ты, стихоплёт несчастный, да я тебя сейчас так врежу по мозгам, все рифмы свои растеряешь!
Валентин побелел как мел и, сжав кулаки, шагнул к шипящему от ярости капитану. И тут распахнулась дверь, и под крик майора-медика «Смирно!» вошёл командир батальона майор Чупрынин.
— Вольно, товарищи офицеры! — скомандовал он и, присев на табурет, огляделся. — По какому случаю столь грандиозный банкет?
И не дожидаясь ответа на этот вопрос, снова спросил:
— А чего эти задиристые петушки — капитан и лейтенант— не поделили? Хмель в голову вдарил или ещё чего?… С немцами надо воевать, — он вздохнул тяжело, — с немцами, а не друг с другом. Понятно вам, товарищи офицеры? А если вам уж так приспичило, что просто необходимо подраться, то разрешаю вам это сделать. Подеритесь, но только… после войны.
— Товарищ комбат, — нагнулся к уху Чупрынина майор-медик, — наркомовские употребите? За компанию. Повод для этого вполне хороший.
Комбат насмешливо взглянул на майора и озорно почесал кадык:
— Чёрт с вами, наливайте! Пока мы не замяты в боевых действиях, думаю, что можно себе позволить такое удовольствие.
Но выпить Чупрынин так и не успел: снова распахнулась дверь и в помещение буквально ворвались Василий Котляков и Алина. Алина, загородив рот и нос ладонью, всхлипывала. А лейтенант кинул ладонь к виску:
— Товарищ комбат, разрешите доложить!
— Разрешаю, лейтенант, докладывайте!
— Мы с медсестрой только что, сейчас вот, прогуливались и обнаружили рядового Ядренко. Мёртвого…
— Что? — вскинулся Чупрынин, передёрнув бровями.
— Рядовой Ядренко мёртв. Зарезан ножом. За противотанковом пушкой.
— Чёрт побери, это же ЧП. Теперь пойдут разборы да дознания, кто и за что его зарезал… Так, ладно, идите за мной, лейтенант! Покажете! — приказал комбат и стремительно вышел вон.
Офицеры поспешили за ним. Валентин на ходу, ни к кому специально не обращаясь, произнёс:
— А ведь Ядренко этот, я вам скажу, предчувствовал свою гибель.
— Как это предчувствовал? — поинтересовался майор-медик.
— Да очень просто: он много раз рассказывал нам о своих снах, в которых его непременно зарезают.
— Да, — буркнул всё ещё не остывший от гнева Зенин, — я тоже много раз слышал об этих его снах от него лично.
А Василий добавил:
— Только бедный Ядренко в снах никак не мог установить — кто же его зарежет: то ли свои братья-славяне, то ли немцы.
Рядовой Ядренко, неловко поджав под себя руку, лежал ничком; шинель на спине была располосована и обагрена его кровью.
— Ах, Ядренко-Ядренко! — с горечью вздохнул Валентин.
— Гак и не добрался ты до своей… как её? Забыл…
— До Прохоровки какой-то, — подсказал Василий. — Он из-под неё родом.
— Вот-вот, до Прохоровки своей, до своей малой Родины. Чертовщина какая-то…
Зенин, бросив презрительный взгляд на Валентина, насмешливо хохотнул:
— У нас у каждого своя Прохоровка, и никто из нас не знает, доберёмся ли мы когда-нибудь до неё живыми…
— Отставить разговоры! — прикрикнул комбат. — Давайте перенесём рядового отсюда…
