Михаил Демиденко - Приключения Альберта Козлова
В стороне стоял броневичок. Около него прохаживался капитан. Мы с любопытством присмотрелись, к броневичку.
— Я «Молодец»! Я «Молодец»! — еще раз похвастался майор и бросил трубку.
Наверное, на том конце провода ему не поверили.
— Явились! — уставился на нас майор. — Где были?
— А! — поморщился Хасан. — Шалтай-болтай.
— Так и думал, — ответил майор. — Вот видите броневичок?
— Да…
— Идите к нему. Бегом, и чтоб через минуту духа вашего не было.
— Мы хотим остаться, — сказал я.
Нам, конечно, хотелось прокатиться на броневичке, но мы поняли, что нас гонят в тыл, и с этим были не согласны.
— Мы тут будем маму ждать, — сказал Рогдай и заревел в три ручья.
— Вояки! — сплюнул с презрением майор. — Ревут… О вояки! Рева-корова, сена поела, опять заревела. Капитан, идите сюда. Вы, кажется, педагог.
Подошел капитан, поправил очки на носу и сказал:
— Пойдете со мной — и никаких разговоров.
Он сел рядом с шофером, мы — на задних сиденьях. В мирное время броневичок был рядовой райкомовской «эмкой», возил районное начальство по колхозам. Пришла война, райкомовских работников призвали комиссарами в армию, осиротевшую «эмку» тоже мобилизовали, надели на нее военный «мундир» из тонкой стали. Броня могла защищать разве что от мелких осколков, любая бронебойная пуля прошивала броневичок насквозь, но мы не были искушенными в боевой технике, и машина привела нас в восторг, тем более что капитан разрешил встать, смотреть сквозь смотровые щели.
— Только ничего не трогайте, — приказал капитан.
Броневичок, поскрипывая броневыми ребрами, ехал в тыл. Дорога была забита народом. По правой стороне дороги, по обочине, навстречу шли бесконечные роты солдат. Лошади тянули артиллерию. Проехали три машины, покрытые брезентом.
— «Катюши»! «Катюши»! — закричал Рогдай.
— Ишь ты! — отозвался капитан. — Стрелять-то умеете, вояки? Затвор у винтовки разобрать сможете?
— Разбирали затвор в пионерском лагере. И стреляли. Из малокалиберки, — похвастался я.
— Я из духового ружья в тире стрелял, — похвастался Рогдай.
— Воздух!.. — вдруг закричал шофер.
Машина свернула с дороги, заехала в рожь.
— Вытряхивайся! И бегом в хлеб! Скорее!
Драпали резво, упали на землю. Над дорогой пронесся самолет, раздались взрывы.
Откуда-то сбоку вылетели три тупорылых «ястребка» — И-16. В небе началась кутерьма. Два самолета немецких, три наших.
Самолеты носились друг за другим, и вот из одного брызнул дым и потянулся, как пыль за машиной.
— Ура! — заорали во ржи. — «Юнкерса» подбили! Ура!..
Самолеты, точно испугавшись криков, улетели.
Все смотрели, как из горящего «юнкерса» выпрыгнул человек, как раскрылся парашют, немецкий самолет ударился о землю за леском.
Топча хлеб, сотни людей побежали к месту приземления парашютиста. Со стороны деревни тоже бежали люди с косами, граблями, палками.
Немецкий летчик приземлился неудачно: часть купола парашюта упала на деревья, немца ударило о ствол, но он сумел отстегнуть ремни, выхватил пистолет и, прихрамывая, побежал. Зря бежал, бежать-то было некуда.
Его в момент окружили.
Образовался круг диаметром метров в двести. В середине стоял живой фашист с пистолетом. В шлеме, комбинезоне, на боку планшетка. Он пошел. И круг людей двинулся, за ним в полном молчании. Немец шел в середине круга. Злобы ни у кого не было. Было любопытство.
Когда в город приезжал бродячий зоопарк, в «Милицейском саду» ставили клетки, в них показывали диких зверей. Посетители ходили от клетки к клетке, смотрели. У клеток с обезьянами смеялись, бросали конфеты, яблоки. В гостях у слона вели себя тихо, тоже одаривали подарками и восхищались хоботом: «Говорят, иголку поднять с земли может». У клеток, в которых содержались крокодилы, размышляли: «Что за зверь? Кожа в буграх, глаза закрытые. Может, помер? Хитрый, гад! Притворяется. Попробуй войди в клетку — мигом хапнет. Хапнет как пить дать! Живодер! Особенно на воле свирепый!»
Точно так же сейчас люди смотрели на немца.
Вроде и человек… Две ноги, две руки, голова. Похож на человека. Чего же он бомбил, стрелял из пулеметов, убивал ребятишек? Во гад! Фашист! Опасный на воле, хапнет, только попадись в лапы.
— Ахтунг, их бин… — раздался женский голос.
Первые слова я понял, потом, естественно, — ни бельмеса. В круг вошла женщина. Люди ахнули: «Осмелела гражданочка. Ты гляди, заговорила с фашистом!»
— Тетя Клара! — закричал Рогдай. Это была она, наша соседка, наша дорогая тетя Кларочка, наша любимая!
Мы попытались подбежать к ней, но нас не пустили.
— Спугнете, — зашикали на нас. — Смотрите, тетка-то идет к нему, идет… Не стреляет. Испугался.
— Знакомая ваша, что ли? Учительница по немецкому, да?
— Учительница, учительница… — разошлось по кругу. — Чего это она балакает?
— Тихо, не мешай слушать, — зашикали кругом.
Хотя никто ничего по-немецки не понимал, слушали беседу тети Клары с фашистам внимательно.
— Говорит, говорит… Ругает небось. Так его, так, паразита, чтобы не бомбил! Гражданка, скажи ему, что все равно победим. Скажи, что Гитлер дурак!
— Тише, товарищи. Не мешайте! Гляди, гляди, отвечает.
— Понял, мать честная, понял!
— Глазами-то, глазами-то зыркает… Совесть заела!
— Она ему сейчас… Знаете как! — распространялись в свою очередь мы с братом. — Она строгая… Как начнет ругаться, так все слушаются. Во какая она строгая!
— Разойдись! — послышалось сзади. Это подбежали бойцы с винтовками наперевес.
— Брать живьем! Живьем его! Допрашивать будем!
Немец занервничал, вскинул пистолет…
— Ложись!.. — раздалась команда.
И все попадали на землю. Остались стоять лишь тетя Клара и немец.
— Товарищи, — обернулась она в ту сторону, где лежали бойцы. — Не стреляйте. Я его уговорю. Не стреляйте!
Она заговорила быстро-быстро по-немецки. Она медленно двигалась к немцу. Тот слушал ее. Замотал головой, поднес пистолет к виску.
— Нихт! Нихт!.. — заговорила еще быстрее тетя Клара. Она подбежала к немцу, положила руку на пистолет.
Пистолет опустился. Немец огляделся, что-то сказал и отшвырнул оружие в сторону.
— Бей его! — вскочил мужик с топором.
— Назад! Ни с места! Кто тронет пальцем пленного, пойдет под трибунал!
Люди встали, рожь осталась примятой. К немцу подошел капитан с броневичка. Немец выпрямился, встал по команде «смирно», откозырял. Капитан не ответил на приветствие.
Вели пленного по дороге кагалом. Люди вспоминали подробности пленения врага, восхищались мужеством тети Клары. Мы еле-еле пробились к ней.
— Мальчики мои! — заплакала она. — Мальчики мои!..
Она стала целовать нас. И чего плакала? Даже неудобно… Такой герой — и плачет. Немца уговорила в плен сдаться — не плакала. Увидела нас — плачет.
Бойцы, закинув винтовки за спины, тоже было присоединились к ликующей толпе, но им скомандовали:
— Скройся! Равняйсь! Кончай базар! На ваш век пленных хватит. Шагом арш! Запевай!
И солдаты запели:
Стоим на страже всегда, всегда.
И если скажет страна труда…
— Клара Никитишна, — улыбнулся капитан. — Великая просьба: будьте переводчиком. Поверьте опыту — он даст показания. Очень нужно. Для командования…
Немец шел прихрамывая, боязливо поглядывая на окружающих его людей. Оказывается, враги тоже боятся.
В броневичке сидели в два слоя: немец с шофером, я на коленях у капитана, Рогдай на коленях у тети Клары.
— Сюрприз! — радовался капитан. — А вы немка?
— Нет, — сухо ответила тетя Клара.
Я изучал затылок пленного. По затылку никак нельзя было поверить, что впереди сидит фашист. От него пахло бензином. Он достал сигареты, закурил, пепел стряхивал в кулечек из бумаги. Когда машину тормозило, я утыкался в его спину. Он ничего… Не кусался, не брыкался, что было весьма удивительно.
— Откуда язык знаете? — продолжал разговор капитан.
— Учила, — ответила тетя Клара.
— Где?
— Давно… Немецкий и французский… Разговариваю свободно. Я и братья…
— Где братья сейчас? Воюют? На каком фронте?
— Старший отвоевался. Умер от тифа. Младший… говорят, застрелился в Стамбуле. Может быть… Он у нас был слабохарактерный… Это что, допрос?
— Да нет, — смутился капитан. Он замолчал и перестал стучать по моей спине пальцем.
Часть вторая
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой рассказывается о тете Груше, ее сыне и дочке.
Человек привыкает ко всему. Он может мириться или не мириться с тем, что происходит, но привыкать — он привыкает со временем ко всему, приспосабливается. И мы с братом начали привыкать к положению сирот… Обидное слово — сирота; если вдуматься в его смысл, выть хочется… Великим счастьем было то, что встретилась тетя Клара. Я не представляю, как бы сложилась наша судьба, если бы «ишачок» не сбил немецкий самолет. Тогда люди, что прятались от бомбежки по обе стороны дороги, не побежали бы ловить немецкого летчика, не образовался бы круг с фашистом в середине, тетя Клара не вызвалась бы уговорить немца сдаться в плен, и, мы бы разминулись.
