Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.
В палатке геофизиков он долго не задерживается. Выслушивает доклад командира группы, заглядывает через головы вычислителей на однообразные близнецы-графики и устало усмехается:
— Как под копирку…
— Да, — огорченно подтверждает старший геофизик. — Такой регион. Работать скучно.
Записав в блокнот первоочередные отрядные нужды, Селивестров прощается с бойцами и едет дальше.
На первой структурной скважине майор задерживается еще меньше. Похвалив уставшего Крутоярцева за быстрое завершение строительства и монтажа вышки, Селивестров собирается было следовать на следующую скважину, но заместитель останавливает его:
— Петр Христофорович, утром звонил Купревич. Просил вас прибыть на совещание.
— Куда? — недовольно морщится Селивестров. — К кому?
— К Батышеву. Пропуск заказан. — Крутоярцев глядит на майора сочувственно, ему известно, что тот недолюбливает директора комбината и избегает встреч с ним. — Просил прибыть обязательно.
— Так… — Селивестров смотрит на часы с еще большим неудовольствием — попасть сегодня к Гибадуллину не удастся.
Но еще сильней раздосадован майор предстоящей встречей с Батышевым. Его он в самом деле не жалует. И не только из-за первой неласковой встречи на вокзале. Еще в Москве Селивестров навел справки о директоре и уже тогда насторожился.
«Зубр!» — говорили про Батышева одни, «фигура!» — вторили другие, «хозяйственник союзного масштаба!» — восхищались третьи, «самодержец, феодал, но талантлив, каналья», — вздыхали четвертые.
Селивестров недаром многие годы проработал начальником геологоразведочной партии. Сталкивался с руководителями многих ведомств, заводов. Он понимал, что значат такие отзывы. Прояви один раз слабость — и подомнет тебя под свое авторитетное копыто этакий матерый «зубр», снизойдешь ты до положения «подсобного геологишки». Как-никак, а у такого вот Батышева многомиллионные объемы строительно-монтажных работ, тысячи людей в подчинении, и, что греха таить, часто ему не до мелких «подсобников». Знал майор, что первая же его встреча с директором комбината приведет к столкновению, ибо отступать от своих требований или планов он был не намерен, а приспосабливаться вообще не умел (хотя это иногда полезно). Потому и избегал этой первой встречи.
* * *Совещание действительно представительное и важное. В кабинете помимо Батышева и Купревича находятся Дубровин, Кардаш и худой, сутулый полковник с бледным, нервным лицом. Начальники производств докладывают о готовности своих комплексов. Особенно долго выступает директор завода спецпорохов, которого, кстати, и ругают больше прочих, так как полной готовности предприятие еще не достигло.
Селивестрова мало интересуют технологические тонкости строителей, монтажников и эксплуатационников. Он обдумывает предстоящее свое сообщение (которое — ясное дело — с него скоро потребуют) и глядит на Купревича, не виделся с которым со дня приезда в Песчанку. Замечает, что молодой его товарищ сегодня бледен, чем-то удручен. Он тоже почти не слушает ораторов. «Достается, однако, ему, — сочувственно думает майор. — Видать, у них на комбинате тоже не все гладко…»
Селивестров ошибается, хотя забот у Купревича и в самом деле выше головы. На заводах не хватает свинца и необиевых сплавов для завершения кислотоупорных сооружений. Сырье поступает не той чистоты, какая требуется, тончайшие катализаторы должны быть из ванадия или платиновых металлов, а их не хватает… Сегодня Дубровин с Кардашем устроили разнос и Батышеву и ему, Купревичу, за то, что кислотоупорные лавы второй очереди до сих пор не готовы к эксплуатации…
И все-таки удручен Купревич не этим. Исправимо. Все производственные недостатки в ближайшее время будут устранены. Мысли его витают вокруг письма, которое он получил утром. Брат сообщил, что пришла похоронная на Лену… Сообщение это было для Купревича подобно взрыву бомбы. Даже гибель отца, ушедшего прошлой осенью в народное ополчение, не потрясла его так, как сегодняшнее известие. Все же мужчина есть мужчина. А Лена… Жизнерадостная, непоседливая Ленка… Она так любила жить! Жила так шумно и весело… И вдруг ушла в небытие. Уже никогда не запустит она свои подвижные, озорные пальцы в густой чуб Купревича, никогда не назовет его лежебокой, интеллигентской простоквашей, не наградит каким-либо иным шутливо-ласковым прозвищем, на изобретение которых была великая мастерица. Теперь ее нет. Она навсегда ушла из-под ясного земного неба. Купревич до сих пор не может поверить в это. Ему так больно и тошно, что хочется вскочить и зареветь во весь голос. Но идет важное совещание — надо терпеть и даже вслушиваться, реагировать на что-то…
После обсуждения строительных вопросов выступает бледнолицый, сутулый полковник. Оказывается, это представитель Наркомата минометной промышленности. Он особенно заинтересован в скорейшем пуске завода спецпорохов. Нервно взмахивая худыми руками, полковник требует быстрейшего пуска всего комбината, и завода спецпорохов в частности.
Теперь Селивестрову понятно, зачем полковника пригласили на совещание.
— Поймите, товарищи, тянуть дальше некуда! — горячится полковник. — Мы дожили до такой жизни, что с повестки дня временно снимается вопрос о формировании новых дивизионов гвардейских минометов. Дай бог обеспечить реактивными снарядами уже созданные части.
Селивестров хмурится. Ему ясно, что темпераментная речь «минометчика» в нынешней обстановке никому ничем помочь не может. И без его жарких слов всем присутствующим ясны тяжесть положения и задачи, стоящие перед каждым. «Подстегнуть приехал, поддать пару, — мрачно думает Селивестров. — Тут ведь несознательные, бездельники собрались!»
Дубровин с Кардашем тоже хмуры и молчаливы. Оживляются они лишь тогда, когда Батышев просит Селивестрова сообщить о результатах своей деятельности.
Формулировка вопроса не нравится майору, но он не подает виду и немногословно докладывает о том, что формирование подразделения закончено, а затем рассказывает о своих выводах.
— Ого! — иронически усмехается полковник. — Мы ждем готовую продукцию, а тут, оказывается, только-только начинают думать, где искать воду! Здорово! Обрадую я в Москве…
Селивестров оставляет реплику без ответа.
— Речь, достойная гидрогеолога, — после недолгого молчания внушительно произносит Батышев. — Вода, а не сообщение. Нас же интересует вещь конкретная — действительная пресная вода. Когда, где и в каком количестве она будет?
Селивестров напрягается:
— Меня это тоже интересует.
— Говорите конкретно.
— Рано.
— Это как понимать?
— Буквально, — Селивестров отчетливо видит, как в выпуклых зеленых глазах Батышева закипает гнев — он вспыльчив, этот седой, коренастый человек.
— Вы сии дипломатические штучки бросьте, майор. Нас интересует срок, количество, место — говорите в этом плане.
— Рано говорить об этом, — внешне спокойно повторяет Селивестров. — Еще не время.
— А когда придет это время? — Батышев подымается со стула. — Это вы можете сказать?
— И этого не могу.
— Вот так солдатский разговор! — Батышев возмущенно разводит руками.
— Да, я солдат. Поэтому пальцем в небо тыкать и не желаю, и не умею.
— Глеб Матвеевич, — укоризненно качает головой Кардаш.
— Что Глеб Матвеевич?.. — дергает плечами Батышев. — Вы же сами требуете: дай для снарядов и бомб взрывчатку, дайте промышленности специальные пороха! А я вам что? Палец в небо?! — Директор говорит вроде бы Кардашу, а сам смотрит на Селивестрова.
Майор невозмутимо выдерживает батышевский гневный взгляд.
— Хватит! — Дубровин стукает пухлым кулаком по столу, тяжело поднимается. — Без истерик. Петр Христофорович прав, — негромко говорит он, кивнув Батышеву, чтобы садился.
Директор покорно опускается на стул.
— В самом деле, слишком рано требовать от гидрогеологов конкретный план дальнейшего ведения работ, — по-прежнему тихо и бесстрастно продолжает Дубровин. — В таком деле пара недель — не срок.
— Безусловно, — произносит очнувшийся от своей отрешенности Купревич.
Селивестров остается внешне бесстрастным, а сам недоумевает. Ему понятна озабоченность директора, которому позарез нужна вода, но почему Батышев вдруг невзлюбил его — майор понять не может.
Селивестров недалек от истины. Он в самом деле не понравился директору с первого взгляда. Еще на вокзале, увидев рядом с Купревичем высоченного, бравого майора, Батышев сразу почувствовал смутное раздражение. Подобных породистых молодчиков он навидался на своем веку. Такие, по его мнению, обычно околачиваются при высших штабах в должностях начальника почетного караула, ответственного дежурного, ассистента при знамени… Держат их для «представительности», для смотров. Привыкший верить своему цепкому, наметанному глазу, Батышев именно так и подумал тогда о приехавшем с Купревичем майоре. Конечно, болтался в былые довоенные годы при каком-нибудь штабе, а теперь, когда парадные времена кончились, сумел выпроситься на должность командира безопасного тылового подразделения. А у самого Батышева оба сына на фронте, и от одного уже пять месяцев ни слуху ни духу, зять — муж дочери — лежит в госпитале без обеих ног…
