Захар Сорокин - Крылатые гвардейцы
Наконец наступил день, когда профессор Дженалидзе распорядился учить меня ходить на костылях.
Я давно ждал этого дня, первые шаги, и… стены, пол поплыли перед глазами, а потом бешено завертелись. Я судорожно вцепился в спинку кровати. Тяжелы были эти первые метры. Они отняли у меня сил не меньше, чем те трудные километры в тундре. Первое время сестры поддерживали меня под руки с обеих сторон, но вскоре я уже самостоятельно передвигался — сначала по палате, а затем по коридору.
Пришло время, когда я спустился со второго этажа вниз и вышел во двор госпиталя.
С каждым днем прогулки становились все длиннее. Иногда я делал по три-четыре километра. Вместе со мной этим успехам радовался и профессор Дженалидзе. Но вдруг однажды на заживших уже ранах полопались сосуды и кровь просочилась через повязки. Я испугался и сразу улегся в постель. Но профессор Дженалидзе поднял меня на смех:
— Крови испугался? Стыдно! Неженка!
Дженалидзе был неумолим.
— Ходи и терпи, это тебе только на пользу, — требовал он.
И я терпел.
Не сразу я смог сменить костыли на палку: трудно ходить, чувствуя опору только в одной руке. Но время и терпение взяли свое.
Теперь пора было подумать о возвращении в авиацию.
Нет, не отлетался
Медицинская комиссия госпиталя пришла к выводу, что по состоянию здоровья меня следует демобилизовать. Я тут же написал протест. Комиссия пересмотрела свое решение и признала меня «ограниченно годным к военной службе». Я понял, что здесь, в Кирове, ничего не добьюсь, и во второй половине декабря 1942 года уехал в Москву. Там сразу же пошел в отдел кадров Управления Военно-воздушных сил. Здесь я встретил уже знакомого мне полковника Смирнова.
— Летать хотите? — спросил он, внимательно разглядывая меня.
— Да! Хочу воевать…
— Но ведь по заключению медкомиссии вы ограниченно годны.
— Все равно я должен летать.
Полковник Смирнов посоветовал обратиться к начальнику Военно-воздушных сил Военно-Морского Флота генерал-лейтенанту авиации С. Ф. Жаворонкову. Но тот решительно отказал в моей просьбе.
Что делать? Я опять пошел к Смирнову. Он сочувственно выслушал меня. Потом сказал:
— Остается одно: пойти на прием к Народному комиссару. Желаю успеха! Действуйте, старший лейтенант!
Несколько раз я принимался писать рапорт. Но у меня получалось плохо, неубедительно. Наконец я остановился на такой редакции:
«Разрешите мне отомстить за те раны, которые нанесли нашему народу и мне фашисты. Уверен, что смогу летать на боевом самолете и уничтожать врагов в воздухе…»
И вот мой рапорт в руках дежурного офицера Наркомата Военно-Морского Флота. За ответом я должен был явиться на следующий день.
…Как только пришел, в наркомате мне сразу же вручили пропуск. Значит, дела пока что идут успешно. Настроение поднялось. В бюро пропусков я принял бодрый вид, оставил свою палку и направился в приемную Народного комиссара. Адъютант сразу же доложил обо мне. Волнение мое усилилось.
— Товарищ старший лейтенант, можете войти, — пригласил адъютант.
Я старался держаться прямо и идти молодцеватой походкой — ведь от походки многое зависело!
Народный комиссар Военно-Морского Флота поднялся навстречу, пожал руку.
— Как самочувствие, товарищ Сорокин?
— Спасибо, хожу вполне устойчиво.
— Хорошо, присаживайтесь.
Я двинулся к креслу и пошатнулся. Чтобы не упасть, пришлось схватиться за край стола. Адмирал заметил мое замешательство и улыбнулся:
— Не волнуйтесь. Скажите, что же вас заставляет так упорно стремиться вновь сесть на истребитель?
— Хочу мстить врагу… За Сафонова, за боевых друзей, за свои раны…
Подумав немного, Народный комиссар снял телефонную трубку и позвонил начальнику Военно-воздушных сил.
— У меня находится старший лейтенант Сорокин, — сказал в трубку Нарком. — Я думаю, что есть смысл послать его на медицинскую комиссию в наш Центральный госпиталь… Пусть там определят его годность к летной службе… Если признают годным, пошлем снова на Север в сафоновский полк. Вы не возражаете? Согласны? Очень хорошо.
Народный комиссар сказал мне:
— Вы пройдете комиссию, если она не обнаружит других физических недостатков, кроме неполноценных ног, разрешим вам летать. Вопросы ко мне есть?
— Все ясно, товарищ адмирал флота.
Через несколько минут я уже ехал на легковой автомашине наркомата в Центральный военно-морской госпиталь. Здесь отдал пакет с направлением дежурному врачу, и когда он разорвал конверт, я увидел под направлением подпись Наркома.
Я уже был уверен в благополучном исходе, и вдруг… снова мучительные сомнения и страх овладели мной. Гнал их прочь, убеждал себя, что все кончится благополучно, но тщетно.
В госпитале пробыл около двух недель. Здесь все очень внимательно отнеслись ко мне, а потом вместе со мной радовались документу:
«В порядке индивидуальной оценки Сорокин З. А., старший лейтенант, признан годным к летной работе на всех типах самолетов, имеющих тормозной рычаг на ручке управления, и к парашютным прыжкам на воду».
В тот же день в отделе кадров Управления Военно-воздушных сил Военно-Морского Флота я получил командировочное удостоверение и приказ о моем назначении командиром звена в сафоновский истребительный полк. Полковник Смирнов сердечно поздравил меня:
— От души рад за вас.
В Москве не задерживался. И вот стою на перроне Ярославского вокзала. В руках у меня чемодан, в одном кармане моего кителя — железнодорожный билет, в другом — пакет с документами. Поезд в Мурманск отходит через несколько минут. До сих пор не верится в счастье. Неужели я опять буду летать? Так мало было надежды — и вдруг полный успех! Я назначен в родной полк. Как я счастлив!
Мурманск встретил пронизывающим ветром, сильным морозом. От холода слипались веки, трудно было дышать. Я ожидал попутную машину. Подошла полуторка. Я поднял руку.
— Садитесь в кабину, товарищ старший лейтенант, — пригласил меня шофер.
Водитель долго всматривался в меня и наконец спросил:
— Вы Сорокин?
— Да. Разве вы меня знаете?
Шофер утвердительно кивнул.
— А у нас считали, что на Север вы уже не вернетесь…
— А я вернулся…
— Воевать будете?
— Обязательно. Рассчитаться надо с фашистами, счет у меня к ним большой…
— Вам ведь надо догонять своих друзей, — продолжал шофер уверенным баском. — Поотстали, пока по госпиталям путешествовали… Верно?
— Мне еще нужно заново учиться летать… У меня ведь стоп нет…
— Как это нет стоп?
— А вот так… ампутировали.
— А я думал, что вас только в лицо ранили… Желаю вам многих побед, — сказал шофер, стискивая на прощание мою руку.
В штабе авиаполка имени Б. Ф. Сафонова я встретил капитана Петра Сгибнева, комиссара полка Пронякова и начальника штаба майора Антонова.
— Очень рады твоему возвращению. Теперь будем воевать вместе, — приветливо сказал командир полка П. Г. Сгибнев. — Пока изучай материальную часть, а потом и летать будешь. В какую эскадрилью назначили?
— В первую, — ответил за меня начальник штаба. — Ведь до ранения, Сорокин, в первой эскадрилье служил? Вот и хорошо. Среди друзей легче будет.
Когда пришел на командный пункт эскадрильи, меня окружили летчики, техники, мотористы. Командир эскадрильи капитан Алагуров сердечно поздравил с выздоровлением. Со всех сторон посыпались вопросы:
— Погостить приехал, Захар?
— На штабную или на побывку?
— Приехал, друзья, воевать, — ответил я.
— А как же твои ноги?
— Ноги? Стометровку бегать не могу, а летать… Буду стараться.
Далеко не сразу крылатая машина подчинилась моей воле. Ведь теперь на педали нажимали не мои собственные ноги, а протезы. Трудно, почти невозможно было рассчитать давление на тормозную педаль; каждый нажим отдавался тупой болью во всем теле.
По совету командира я несколько дней тренировался, отрабатывая элементарные движения в кабине самолета, стоявшего на земле.
Я много ночей думал о том, как себя вести в воздухе. Плохо спалось мне. Короткими, тревожными были сны. Но и во сне участвуешь в воздушных схватках и даже тормозишь самолет, хотя протезы сняты и стоят под койкой.
Механики переоборудовали управление самолетом, и я стал летать. Сначала — на патрулирование. Самолет снова стал послушен мне. В воздухе я временами даже забывал о протезах.
Начались боевые будни, мои товарищи возвращались на родной аэродром с победой. Некоторые не вернулись совсем… Война! Мне же все еще не удавалось встретиться с врагом.
И вот в февральский день 1943 года, как только затихла пурга, в серое, покрытое низкими облаками небо взвилась ракета. Над аэродромом повис комок зеленоватого дыма. Техник Дубровкин выбил ногой колодки из-под колес моей машины, и она рванулась вперед.
