Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.3. Дружба
«Юнкерсы», сбросив бомбы на переправу, уходили обратно. Вспышки зениток, передававших их от батареи к батарее, обозначили трассу налета. Запах гари и пороха наполнял пыльный воздух, в котором звучал сигнал отбоя. Снова стало темно, только отсветы пожара пробегали по изрытой земле, и Ивану Ивановичу казалось, что она шевелилась: горело что-то около переправы. На багровом дымном облаке резко чернели очертания причалов и маленькие мечущиеся фигурки людей. Горело и на далекой излучине Волги в нижнем конце города — Красноармейске, и, как громадный факел, плыла мимо баржа-нефтянка, выбрасывая красно-золотые фонтаны, отраженные рекой.
В неровном свете этого факела Иван Иванович вдруг увидел катер, только что приткнувшийся к мосткам, и тоненькую девушку в гимнастерке, короткой юбке и сапогах, с большим узлом волос под пилоткой. Она сбегала по сходням с санитарной сумкой на боку, лишь на миг промелькнув среди сходивших на берег солдат, но Иван Иванович сразу узнал ее.
— Варя! — крикнул он и побежал к ней.
Путь ему преградил поток раненых — кто брел сам, кого несли на носилках, Иван Иванович, ощутив острый запах лекарств, попытался зайти с другой стороны, но девушка находилась теперь в середине толпы, которая стремилась к причалу, где приставала баржа, приведенная катером. Стоя у самой воды, доктор снова увидел Варю: она вела рослого красноармейца, крепко обхватив его в поясе, закинув его руку через свое свободное плечо.
Катер вернулся с баржей из очередного рейса и, несмотря на возможность нового налета, начал погрузку. Иван Иванович стал помогать дружинницам и санитарам переносить раненых. Когда он увидел вблизи Варю, то с радостью всмотрелся в осунувшееся, усталое, но такое знакомое лицо с блестевшими в полутьме миндалевидными глазами и остреньким подбородком.
— Варенька! — окликнул он дрогнувшим от нахлынувших воспоминаний голосом.
Варя тоже вздрогнула, но внимание ее было сосредоточено в этот миг на раненом, которого она вела, споткнувшемся на загруженной палубе. Иван Иванович, хотя и заволновался, успел вовремя поддержать ослабевшего бойца. Вдвоем они довели его, и только тогда Варя посмотрела на доктора так, как будто ничего удивительного не произошло, как будто только вчера они расстались и встреча их была совершенно неизбежна…
— Я знала, что встречу вас, потому что специально просила назначение сюда, — сказала девушка звонким, но невеселым голосом. — Дорогой Иван Иванович, какой это ужас — война! Я думала, сейчас у меня сердце выскочит, так оно билось! Не могу привыкнуть к бомбежкам. А вчера рядом разломилась баржа, и люди стали тонуть. Мы подобрали двадцать шесть человек, но сколько погибло! А что творилось на реке сегодня! Ой, мне надо работать, я теперь в эвакоприемнике, который обслуживает переправу. — Варя рванулась к сходням, но замедлила и прежним голосом, нежным и робким, сказала: — Поцелуйте меня, а то, может быть, больше не увидимся.
Иван Иванович молча бережно обнял ее и с чувством признательности поцеловал прямо в губы. Глаза ее ярко заблестели перед его лицом, на минуточку она прижалась к нему и сразу оторвалась — заспешила на берег, откуда несли и несли раненых.
Иван Иванович сошел следом за нею, и опять его оттерли в сторону. Когда он вспомнил поручение Наташи, катер, постукивая и пыхтя, уже делал разворот, и переполненная народом баржа отвалила от причала. Доктор опять приблизился к самой воде и громко крикнул:
— Варя! Тебя просили зайти на Московскую улицу, двадцать пять, квартира пять.
— А кто? — серьезно отозвался с баржи мужской голос.
— Наташа Чистякова.
И уже издали до Ивана Ивановича донеслось заглушаемое шумом мотора и плеском волн у пристани:
— Сестрица, тебя просили… Московская… квартира пять.
19Во время налета на переправу ни одной бомбы в центре города не упало. После сигнала «отбой» дружинницы вернулись в казарму. Некоторые сразу улеглись спать. Свернувшись комочком, заснула на неразобранной постели Галиева.
— Нездоровится ей, — сказала Тамара, прикрывая своего командира краем одеяла. — А я не хочу спать. Девчата, милые! Уж я Петю целовала, целовала, уж я ревела, ревела, а домой с ним так и не зашли. Очень он торопился, а тут тревога… Вот тебе и «личные часы»!
Тамара подсела к Лине и Наташе, смирно сидевшим на одной койке, смуглое курносенькое лицо ее при свете синей лампочки казалось очень бледным, глаза припухли от слез.
— Знаешь, Линочка, как мне тяжело. Да еще свиданье такое нескладное, — продолжала она жаловаться, громко вздыхая. — Стал Петя уходить, взял меня за руки и говорит: «Ну, прощай, девка!» Я — опять в слезы. Мы с ним на Белорусском фронте были, под Москвой вместе воевали, а теперь я отстала.
— Трудно было там? — спросила Лина, необычно притихшая и задумчивая.
— А то?! Я в полевой кухне поваром работала, горячие обеды на передний край возила. Еду, бывало, на своей кухне — такая повозка двухколесная с котлом и топочкой, — везу щи, кашу или чай. Перед наступлением сухие пайки доставляла. Лошадь мне дали умную, смирную. Попадем под обстрел — сверну к овражку или перелеску, она ноги подогнет и ляжет в оглоблях, я — рядом. Это уж когда обтерпелась, а сначала, в первый-то раз, как загудели надо мной снаряды, я соскочила с повозки, нагнулась и голову под кухню спрятала. Хорошо, лошадь обстрелянная попалась, а будь другая… Дернула бы с места, и оторвала бы мне голову. Потом ребята, которые со стороны мои подвиги наблюдали, очень смеялись. А раз я прямо на немецкий патруль наехала: не в ту сторону свернула. Ка-ак он крикнет по-своему! Я испугалась, волосы дыбом, аж пилотка слетела. Лошадь бью, обратно поворачиваю. Ладно, он стрелять не стал, какой-то еще порядочный попался! Видит, баба. А я гнала!.. Так с ходу и заскакала в окоп, и кухню поломала. Хорошо, хоть конь уцелел. Сама ушиблась, конечно, но уж о том не плакалась…
— Ты тоже на свиданье сегодня ходила? — неожиданно спросила Тамара, разглядывая новое платье Лины.
Лина задорно тряхнула рыжими кудрями.
— Ходила! — Она помедлила, в раздумье, искоса взглянула на Наташу. — Сеня просит расписаться с ним в загсе, а я не решаюсь. Ну, какая будет семейная жизнь?! Его в одну сторону пошлют, меня — в другую. И отказаться не могу: жалко его. Он говорит: «Пойду на любое задание с мыслью, что ты меня ждешь».
— Как же ты все-таки думаешь? — спросила Тамара с живым участием.
— Пока ничего не придумала, а посоветоваться не с кем: одна у меня Наташенька, и та любви не признает.
— С мамой посоветуйся.
Лина приехала в Сталинград из Одессы, где выросла в детдоме, и сразу прижилась в семье Чистяковых. Наташа относилась к девушке, как к младшей сестренке, хотя та была старше ее на целых два года.
— Мама все поймет и рассудит. — Наташа встала, плечистая, крепкая, с ясным взглядом девочки, еще ни разу не испытавшей сердечного увлечения.
— Куда ты? Поспала бы, отдохнула, — заговорили в голос Тамара и Лина.
— Пойду в госпиталь. Комиссар просил зайти, раненые ждут.
— На Гоголевскую пойдешь?
— Нет, в наш, на Московской.
Казармы дружинниц тоже находились на Московской улице, и Наташа, выйдя в ночной мрак, снова пошла по шелково шелестящей кленовой аллее. Она знала: несмотря на позднее время, город не спал.
Напряженно круглые сутки работали его гиганты заводы и переправы на Волге. В штабах армии и флота, в обкоме партии и городском комитете обороны решались военные дела; в госпиталях хирурги, стоя у операционных столов, спасали жизнь тысячам раненых. Сейчас Наташа испытывала особенную любовь к родному городу, к которому рвался враг.
«Неужели будет так, как думает Галиева, и фашисты дойдут до Сталинграда? — с болью в сердце гадала она. — Ведь они все тогда разрушат: и сады наши, и школы, и дворцы… А что же я? На что я пригожусь в обороне? — И сразу Наташа ответила себе, шагая по тротуару вдоль живой изгороди, образованной кустами подстриженной акации: — Буду работать в медсанбате. Если понадобится, пойду в разведку. Везде проберусь, я ведь знаю пригородные районы до самого Дона».
От этих мыслей холодок волнения так и пробегал по коже девушки. Наташа жаждала подвига не ради славы, а потому что решительные действия стали сейчас жизненной необходимостью.
Навстречу двигались люди к переправе, посреди мостовой шли воинские части. Вот и здание госпиталя, как черный утес над непрестанно шумящей рекой-улицей. На мемориальной доске между балконами надпись: «В этом доме в 1918 году был штаб Десятой армии и Военный совет». Вверху по фасаду большими позолоченными буквами эти же слова. Но сейчас ничего не видно: ни узорных решеток балконов, ни надписи: все скрыто тьмой.
Возле главного входа девушки второй дружины медико-санитарного подразделения выносили раненых из автобуса. Эти сутки на вокзале дежурили они. Наташа вошла в вестибюль, оставила на вешалке сумку и противогаз и, на ходу надевая полученный халат, направилась в палаты. Раньше раненые лежали здесь по пять месяцев, теперь срок перед эвакуацией сократился до пяти дней.
