Ариадна Делианич - Вольфсберг-373
Рассмотрев мою «бумажку», меня отпустили, а ротмистру приказали повернуть телегу и, усадив к нему конвойного, отправили обратно в Сирниц.
Дорога вилась вниз. От нее отходили тропинки-перепутки, по которым я сокращала расстояние. Временами я шла через дремучий лес. Огромные сосны крепко в сестринском объятии сплетались ветвями — через них не проникал ни один солнечный луч, и царил странный полусвет-полутьма. Пахло хвоей, грибами и седым мхом, которым плотно, как одеждой, были покрыты все толстые стволы деревьев с северной стороны.
Настилка хвои была невероятно толстой. Я скользила по этому подвижному ковру и несколько раз скатывалась на несколько сажен, рискуя сломать шею в столкновении с большими острыми камнями. Переходила вброд через бурные горные ручьи. Однако, лес безлюдным не был. Не раз я чувствовала на себе взгляды тех, кто прятался в оврагах, натыкалась на брошенное оружие, винтовки с разбитыми прикладами, разобранные и на все стороны разметанные части автоматов. На одной поляне встретилась лицом к лицу с группой эсэсовцев. Обросшие бородами, в мятых, отсырелых формах, они не были похожи на гордых питомцев Гитлера. Задержалась с ними в разговоре. Расспрашивали они, не знавшие, что творится во внешнем мире. Я им отдала мои консервы из рюкзака, а они мне большую пачку эрзац-сигар.
Только к вечеру вышла я на шоссе вблизи села Обер-Феллах и сразу встретила тех же солдат, которые меня сняли с облучка телеги ротмистра.
Капрал отвел меня на допрос к коменданту места, щупленькому капитану с непомерно большим носом, в бархатной пилотке малинового цвета. Он прекрасно говорил по-немецки.
Допрос был очень коротким. Капитан, близоруко поднеся мою липовую бумажку к носу, прочитал содержание, переспросил меня, к какой части я принадлежу. По совету Вагнера, я сказала — домановской дивизии. Капитан поцокал сочувственно языком, заявил, что мои ответы его вполне удовлетворили, и приказал следовать за ним.
Он привел меня в сельский «бирцхаус», в котором находилась английская кантина.
Меня посадили в углу кухни, в которой пили и веселились уже далеко не трезвые солдаты. Передо мной, по приказанию маленького капитана, поставили кружку, наполовину налитую брэнди, необычно белый ватный хлеб, салат с майонезом и бледно-розовую нежную ветчину. Я не могла проглотить ни кусочка, несмотря на то, что со вчерашнего вечера ничего не ела. Не смею пожаловаться на солдат: они видели во мне просто сильно усталую женщину, военнослужащую, какие были и в их частях. Многие даже проявили некоторую грубую сердечность, похлопав меня по плечу и участливо спросив, почему я не ем. Совсем молоденький мальчик, немного старше моего сына, поднес мне кружку крепкого чая с молоком и вынул из кармана пачку папирос.
Чай я выпила с наслаждением. За время всей войны у нас его не было, и как раз, когда я его кончала, в кухню из офицерского отделения вошел носатый капитан и подсел за мой стол. В его взгляде была нескрываемая ирония. — Ешьте! — сказал он, криво усмехаясь. — Не каждый день масленица. Все равно, то, что не будет съедено, мы не оставим немецким свиньям: выбросим в мусорную яму, обольем керосином и подожжем.
Как только я опустила пустую кружку на стол, капитан приказал мне встать и идти за ним. Отвел меня на чей-то сеновал, запер за мной дверь на засов и ключ и насмешливо крикнул: — Гуте нахт, гнедиге фрау! Спите спокойно. Я вас запер, чтобы вас кто-нибудь не украл.
…Опять ночь без сна. Глаза — как песком засыпаны. Все тело ныло. Долго сидела и курила английские душистые папиросы, следя за тем, чтобы не поджечь солому. Через высокое слуховое окно ко мне заглядывала полная луна. Сначала мимо сеновала по улице проходили горланящие солдаты, затем все стихло.
Меня смущал засов и замок. Что это: арест? Мысли роились в голове, как беспокойные мухи. Прилегла, подложив рюкзак под голову, но заснуть все же не могла, думая о завтрашнем дне.
Он пришел, этот день, 25-го мая 1945 года. Часов до девяти я маялась, запертая в сеновале. Очевидно, отоспавшись, позавтракав, свеже побритый капитан сам пришел за мной. На лице его была приторно любезная улыбка. Не дал мне поднять мой мешок, взял его сам и, перебросив через плечо, жестом джентльмена предложил идти вперед, сказав: — Апре ву, мадам!
На улице стоял небольшой грузовик, покрытый брезентом. Капитан подсадил меня в машину и очень вежливо пожелал счастливого пути, прибавив, что меня везут до главной дороги, и что я, по всей вероятности, очень скоро найду свой полк.
Солдаты опустили полы покрышки, затянули ремешки и, крикнув: «О-кэй!» прыгнули в будку к шоферу. Заработал мотор, и мы двинулись в путь.
Я сидела одна, в полумраке. Приникла глазом к дырке в брезенте. Мимо мелькали скалы, деревья, столбы, какие-то поселки и отдельные фольверки. Куда мы ехали, я не имела представления и не могла догадаться, не зная местности. Вынула из мешка карту, нашла на ней Обер-Феллах и старалась предположить направление. Все было тщетно. Незаметно меня стало укачивать, как в колыбели, и, опустившись на деревянную скамейку, я заснула крепким сном.
* * *Проснулась от толчка и внезапной тишины. Мотор автомобиля не работал. Мы только что где-то остановились. Я услышала скрип ворот, голоса, громкий говор по-английски. Кто-то отдернул полы покрышки, и меня на секунду ослепил яркий солнечный свет.
Грузовик стоял перед воротами грандиозного лагеря, обнесенного густыми рядами колючей проволоки. Кругом улицы, осененные большими каштанами. Перед машиной стояли две пожилые англичанки в военных формах, обе рыжие и некрасивые. У обеих в кобурах тяжелые револьверы. Подняла взгляд. Над воротами доска, и на ней выведено:
«Репатриационный лагерь граждан СССР».
* * *…У меня потемнело в глазах. От ужаса горлу подкатила тошнота. — Вот куда меня прислал носатый каштан «для встречи с полком»!
Одна из рыжих женщин в чине майора махнула мне рукой, заметив мой взгляд, и крикнула резко: — Джамп даун!
Схватив рюкзак за ремни, я спрыгнула на землю и одним взглядом охватила две сторожевые будки по обе стороны ворот, длинный ряд черных, как сажа, бараков, кишащую массу мужчин и женщин, походные кухни и метрах в десяти от нас группу военных в советских формах.
Привезший меня грузовик дал ход назад и на момент скрыл от меня рыжих англичанок. Мозг прорезала мысль: — бежать!
Подхватив покрепче мешок, я бросилась через улицу. Летела, как стрела; передо мной машинально отскакивали встречные пешеходы, а сзади слышались крики: — Халт! Халт! и слышался топот ног.
В жизни не забуду этого бегства по улицам незнакомого города! Я сбила с ног какую-то старушку, чуть не попала под колеса мчавшегося автомобиля и, свернув направо, выскочила на площадь. Мне в глаза бросилось здание с парными часовыми около входа и надписью «Таунмэджер», а под ней крупными буквами «Виллах». Инстинктивно бросилась туда, в темный подъезд, мимо оторопевших часовых, вверх по лестнице, в большую переднюю и прямо в приоткрытые двери кабинета.
За письменным столом сидел красивый блондин с холеными усами и моноклем в глазу. Английский майор. Он окинул меня взглядом и с нескрываемым юмором по-немецки спросил: — Вас ист лос? Где-нибудь пожар?..
Потная, мятая, растрепанная, с «бергмютце» на самом затылке, с бьющимся, как у загнанного зверя, сердцем, прерывающимся дыханием и вытаращенными глазами, вероятно, я казалась очень забавной фигурой.
Майор привстал и указал мне рукой на стул. Не садясь, заикаясь, я выдавила из себя:
— Герр майор! Я русская… Русская эмигрантка из Югославии. Меня хотели посадить в лагерь для репатриации в СССР… Я…
За мной послышались шаги, и в канцелярию «таунмэджера», стараясь держать себя с достоинством, вошли обе рыжие женщины.
Я не знала английского языка. Они что-то наперерыв тараторили майору, показывая на меня пальцем. Я следила за выражением лица майора, и у меня немного отлегло на сердце. Он держал себя высокомерно, выслушал до конца и затем указал им на двери.
Женщины с револьверами в кобурах удалились.
Мы остались одни. Майор взял меня за руку, усадил, протянул портсигар, щелкнул зажигалкой и, дав прикурить, с доброй улыбкой сказал:
— Больше волноваться нечего. Успокойтесь и расскажите, что с вами случилось.
Мой рассказ был сбивчив. Вынула и показала пропуск сержанта, объяснила, что ищу часть, от которой отстала, и через несколько минут, благодаря печати и подписи «таунмэджера» и добавлению, которое он сделал к «бумажке», это «липовое ничто» стало настоящим документом.
Майор объяснил мне, что он мне разрешил беспрепятственно передвигаться по дорогам от рассвета до захода солнца и пользоваться подвозом английских машин.
— Меньше говорите о том, что вы — русская. Лучше будьте югославянкой. Меньше риска, хотя моя подпись и гарантирует вам свободу. Идите и… счастливого вам пути!
