Борис Азбукин - Будни Севастопольского подполья
Оранжевое пятно на стене поблекло и растаяло. И вместе с угасшим лучом померкла в Петькиной душе надежда вырваться из этого каменного мешка. Забьют его здесь до смерти. Вот мать станет убиваться! И гордиться будет. «Сын мой все стерпел, — скажет она, — и побои, и пытки, и никого не предал…» Две слезы скатились по грязным исхудавшим Петькиным щекам.
Щелкнул ключ в замке, скрипнула дверь. В камеру вошли двое. Петька поспешил вытереть рукавом слезы.
— Выходи! — сказал Сережка. — Поедем прокатимся.
Темная южная ночь нависла над развалинами улиц, каменистыми холмами, притихшим рейдом, уснувшей бухтой. Большие дрожащие звезды рассыпались над головой в бездонной тьме.
Но Петьке было не до красот ночи. Его руку, вывернутую назад, точно клещами, сжимал конвойный. Петьке было больно, но он терпел. Неужто его сейчас отправят на Лабораторную, чтобы кто-нибудь опознал? Ведь там каждый его знает. Или, может, повезут за город, на четвертый километр? Пусть уж лучше убьют его тут, на улице, чем пристрелят там, как собаку, и бросят в ров. Бежать! Может, промажут?..
Конвойный втолкнул Петьку в темный коридор комендатуры. Этот коридор Петька хорошо изучил, когда его водили на допросы. Коридор сквозной, выход на улицу и выход во двор свободный; по обе стороны — служебные комнаты; вторая дверь слева — к следователю. На этот раз Сережка остановился у первой двери. Во дворе стояла черная машина с железной решеткой, при виде которой сердце Петьки судорожно забилось. Уж кто-кто, а он-то знал, куда эта машина ночью возит арестованных.
В комнате, куда его ввели, кроме дежурного, за столом сидели еще двое жандармов с автоматами в руках. Сережка что-то сказал по-немецки, и один из жандармов выскочил в коридор. Со двора донесся гул мотора. Сережка тоже вышел во двор.
Петька шагнул в коридор и вдруг услышал, что дежурный окликнул конвойного, и тот замешкался в комнате, что-то шаря в карманах.
Петька мгновенно оценил обстановку. Не раздумывая, он метнулся к двери, выскочил на улицу, в несколько прыжков пересек мостовую и юркнул в развалины дома. Тут ему каждый камень был знаком. Сколько раз по заданию дядя Саши он прятался в этих развалинах, следя за комендатурой!
Но сейчас он не намеревался прятаться здесь. Бежать! Бежать! Обогнув разрушенный дом, он по каменной дворовой лестнице поднялся на узенькую горную улочку, пересек ее и продолжал взбираться все выше и выше. Едва не задохнувшись, Петька выскочил наконец на вершину горы.
Внизу слышались пистолетные выстрелы, прострочила автоматная очередь.
Погоня!
— Ну, гады, теперь я вам не дамся!
Петька погрозил во тьму кулаком и, сорвавшись с места, помчался к спуску. Через четверть часа он достиг окраины и, задыхаясь, повалился наземь у кладбищенской стены. Сердце билось, как пойманная чайка в руках. Куда бежать? На Артиллерийскую? На Куликово поле? И там, и там у него есть надежные подвалы. Но в них с голоду помрешь. А у него и так живот к спине присох. Нет, уж лучше бежать на Лагерную. Колька как-то хвастал, что у них такой тайник, какого нигде не сыщешь.
Петька вскочил на ноги, потуже затянул ремень на животе. Ну и задаст же он работы жандармам и полицаям!
Чтобы запутать следы, он бежал через дворы и развалины слободки, пересекал улицы и снова исчезал в грудах камней. Когда перед ним возникали полуобвалившиеся стены, он не обходил их, а влезал наверх и пробирался по ним. Пусть-ка поищут! Он злорадно сопел, представляя себе, как жандармы бесятся от злости.
Вдали, за инкерманскими скалами и Сапун-горой, зарделась розовая полоска зари, когда Петька прошмыгнул вдоль восточной стены Исторического бульвара и спустился на Лагерную.
III
Пока Петька рассказывал, жадно глотая куски хлеба и истекающие соком помидоры, Коля хмурился и молча слушал. Когда Петька наелся до икоты, он принес ему из хаты свою рубаху переодеться и, проводив в бомбоубежище, предупредил:
— Сиди тут и не вздумай драпануть!
— А что?
— А ты глянь на себя. С такой рожей враз засыпешься и нас всех завалишь.
Петька взял осколок зеркала, протянутый ему Колей, и стал разглядывать себя. Левый глаз заплыл лиловой опухолью, отчего лицо перекосилось, от скулы до верхней губы растекся кровавый шрам. Правый глаз, подкрашенный багровой полосой, смотрел колюче и зло.
Зная своевольный нрав товарища, Коля на всякий случай закрыл дверь убежища на задвижку, выскочил за калитку и спустился на Портовую улицу, намереваясь сбегать к Ревякину.
Где же Колька собирается его спрятать? Петька окинул взглядом пещеру. Каменные стены обтесаны и от пола до половины обшиты досками, покрашенными зеленой краской, справа от входа — самодельный шкафчик такого же цвета, а на полу — два старых, дырявых матраца и грубо сколоченный стол с табуреткой. Все здесь выглядело так, как в других убежищах жителей слободок, которым приходилось переносить бомбежки. Где же хваленый Колькин тайник? Куда деваться, если нагрянет облава?
В это время стукнула калитка и раздались шаги. Петька притаился около стены у выхода. В убежище вскочил запыхавшийся Коля.
— Жандармы на Портовой! Скорей хоронись! — выпалил он.
— Где ж тут хорониться? — вскипел Петька. — Что я, мышь, что ли?
Коля присел на корточки возле шкафа, вытащил снизу какой-то клин, и задняя стенка шкафа бесшумно отделилась от деревянной обшивки, образуя проход.
— На, держи! — Коля сунул Петьке электрический фонарь, втолкнул его в подземелье, и стенка так же бесшумно захлопнулась.
Петька засветил фонарик и замер. Он знал толк в потайных местах. Но то, что он увидел, его поразило. Он находился в небольшой пещере, выдолбленной в скале. В ней свободно могли разминуться два человека. Потолок едва достанешь рукой. Пройдя вдоль стены, он обнаружил поворот налево, луч света уперся в желтую известняковую стену ниши, на полу которой стояли обитый жестью сундучок и небольшой ящик. Петька сел на ящик и, погасив фонарь, затаил дыхание.
Тьма и давящая тишина подземелья окутали его. Минут пять он сидел не шевелясь, ожидая вот-вот услышать стук кованых сапог и собачий лай. Но ни звука. Только сердце гулко билось в груди. В пещере пахло горечью застоявшегося табачного перегара.
Он зажег фонарь. Весь пол пестрел «бычками» недокуренных махорочных самокруток. Так вот где скрывались подпольщики и матросы! А что у Кольки в сундуке? Петька поколебался, но потом решительно спустил руку и нащупал висячий замок. Не иначе в нем добро спрятано от немцев. Мать тоже, что подороже, хоронит в погребе или зарывает в саду. А что в ящике? Он встал и приподнял дощатую крышку. Ай да Колька! Запаслив! Револьвер, полон ящик автоматных патронов. А молчал!
Он положил револьвер и вдруг насторожился: кто-то дергал деревянную обшивку убежища. Дрожь током пронзила Петьку.
— Не бойсь! Это я, — послышался голос Коли. Дверца в убежище распахнулась. — Жандармы уже прошли. Обыски сейчас на Зеленой горке…
Петька облегченно вздохнул.
IV
На другой день на Лагерную пришел Ревякин. Его интересовало: какие Петьке предъявляли улики, как ему удалось вырваться из лап жандармов?
И Петька, видя, с каким вниманием Ревякин слушает его, напрягал память, стараясь вспомнить и выложить все подробности. Уж очень он уважал дядю Сашу.
Когда Петька наконец умолк, Ревякин положил руку ему на плечо и сказал:
— Это тебе урок. И нам всем. Осторожность прежде всего. — Он вспомнил рассказ подпольщицы, работавшей в полиции, и добавил: — А при допросах ты держался молодцом! Никого не выдал!
— А кто говорил? — Петька покраснел от похвалы.
— Это тебе знать не следует. А за побег хвалю. Не раскис, не растерялся. В нашем деле, Петя, как в бою.
— А домой мне теперь можно?
— Не спеши. Посиди тут недельку, другую. Мать всем говорит, что ты поехал в деревню мешочничать. Да и как ты появишься с такими фонарями? Полицаи сразу приметят. И от расспросов ребят не увильнешь. Народ дошлый — сразу догадаются.
— Тут сидеть — с тоски подохнешь. Листовки-то ведь я могу клеить? Ночью моих фонарей никто не увидит.
— Потерпи, потерпи. Когда нужно, к тебе зайдут Костя с Саней, с ними и пойдешь в ночной рейд. А днем — никуда!
Скучно было Петьке сидеть в заточении.
Коля наведывался к нему в убежище, приносил еду, однако долго не засиживался, часто куда-то исчезал. Он был явно чем-то озабочен. На вопросы отмалчивался, и только глаза его посмеивались. Петька злился, укорял товарища, но это не помогало.
Однажды Коля пропадал целый день. Вернулся под вечер усталый и, когда Петька опять пристал с расспросами, вдруг разоткровенничался. И тут Петька узнал такое, что у него дух захватило.
Оказывается, Костя Белоконь раздобыл четыре пуда шрифта! Кто бы мог подумать, что он такой ловкач! А теперь Колька жег толь во дворе у Сани Калганова и собирал сажу и копоть с железного листа. Когда Анзин развел эту сажу глицерином, получилась хорошая типографская краска.
