Алексей Соловьев - Не мир, но меч! Русский лазутчик в Золотой Орде
Тяжелым ударом ноги рослый Глеб распахнул дверь. Толпою кинулись внутрь, спотыкаясь, нашаривая лежащие на скамьях и соломе тела и начав резать их на ощупь, не дожидаясь света. Криков не было, и это было особенно страшно. Когда же по стенам заплясали отсветы прыгающего пламени, когда Макарий с перекошенным от ярости ртом и длинным узким засапожником в руке словно явил собою символ справедливости всех порубанных, распятых и обездоленных смолян, у очнувшихся и еще живых литвинов не хватило ни духу, ни времени взяться за оружие. Спустя минуты лишь хрипы умирающих и тяжелое дыхание победителей раздавались под низким потолком.
— Так вот вам… мать вашу! — сплюнул Макарий. С лезвия его ножа тягуче капали черные капли.
— Запалите свечу, что на столе стоит. Спокойно все осмотреть, собрать. Раненые есть?
В замятне непонятно кто — свой ли, чужой — полоснул сталью по плечу Глеба. Архип торопливо рвал льняное на убитом, чтобы перевязать друга. Тот же поднес ладонь к разрезу, зачем-то лизнул ее и нервно хохотнул:
— Вот же мать меня родила великаном — везде свое огрести сумею!
Смех, словно огонь по сухой соломе, побежал по москвичам. Нервное напряжение наконец получило выход, кто-то хохотал басовито, кто-то тонко и взахлеб. Успокоились не сразу.
— Онопка, ступай, покличь Славу! Пусть лошадей подгоняет. Макарка, глянь, нет ли в тороках литвинов овса либо ячменя. В амбар загляни. Что найдешь, дай нашим. Енти наверняка уже кормлены.
Москвичи выносили добытое добро к коновязи, где уже становилось тесно. Торочили новое добро, оружие, воинскую справу, продукты. Архип поманил Ивана под свет свечи.
— Глянь-кось, у этого литвина грамотка в суме была. Важная, с двумя печатями. Вскрыть?
— Ты грамоте чтения обучен? Нет? Я тоже едва аз, буки, веди разбираю. Пошто вскрывать, так отвезем. Давай ее сюда.
Ночевать в залитой кровью избе не стали, нашли другую. На улице никто так и не показался, лишь несколько собак брехали в разных концах городка. Иван разрешил вздремнуть до первой зари.
Еще мерцали звезды на черном бархате декабрьского неба, когда теперь уже два отрядика были готовы к дальнейшему походу и расставанию. Иван разлил найденную в разгромленной избе полупустую корчагу с хмельным медом:
— Спасибо вам всем, ребятки, за то, что уже сделали и еще сотворите! Пью за то, чтоб вскоре всем нам снова встретиться живыми и здоровыми! За Русь, братцы!
Словно поддерживая москвича, за дверью громко подал голос чей-то жеребец…
Глава 12
Лавина окольчуженных конных, бросив повозки и заводных лошадей, с дикими визгами и посвистом накатывалась на городок. Земля содрогалась от ударов тысяч копыт, грохот железа добавлялся в общую какофонию. Деревянная крепость на горе с расчищенными от деревьев склонами настороженно ждала незваных пришельцев. Ольгерд стоял на взгорке, приложив ко лбу одетую в железо ладонь.
— Наш будет город! — довольно бросил он подъехавшему воеводе.
— Может, не будем с налету? — осторожно ответил Едиман. — Можайск изготовился к осаде.
— С чего ты взял?
— Посмотри сам, князь! Посад пуст, ближние деревни тоже. Ворота закрыты. Даже бревна успели подвесить над заборолами. Со стен дым идет, смолу и воду кипятят. Повестили их еще вчера, князь, без сомнений.
Понимая, что опытный воевода прав, но не в силах расстаться с надеждой на скорый захват Можайска, Ольгерд с досады ударил кулаком по загривку коня. Также спрятанный под кольчатую защиту верный друг затанцевал на месте.
— Посмотрим, Едиман. Если отпор знатный будет, вели трубить отход. Навяжем лестниц, помечем стрелы с огнем и с разных направлений — по новой! Я хочу завтра ночевать в боярском доме. Захотят сдать город — будем милостивы. Я б желал, стойно отцу, мирно под себя русские уделы прибирать.
Между тем конные достигли двойных дубовых, забитых в промежутке землею, стен. Спрыгнув с седел, воины привычно метали длинные, заранее заготовленные веревки с «кошками» на концах. Иные споро строили людскую пирамиду, добираясь до верха стены по спинам друзей. Из-под костров[11] летели стрелы, лился кипяток, освобожденные от креплений бревна устремлялись вниз, давя и калеча людей. Еще ни один литвин не достиг верха, а на валу уже лежало более сотни тел. Завязался жаркий лучный бой, множество стрел летело с обеих сторон, заслоняя свет. Конные спешились и, прикрывая первую волну атакующих, старались выбить закрытых деревом русичей. Штурм явно захлебывался.
Низко и тягуче завыли трубы. Подчиняясь им, нападавшие отхлынули, таща или ведя за собою раненых. Ко всем сотникам были посланы гонцы с приказом готовиться к завтрашнему утреннему приступу.
Ночь прошла не зря. Десятки длинных лестниц лежали перед стенами, готовые принять на себя жаждущих отмщения воинов. Дощатые щиты, переносимые двумя-тремя ратниками, позволяли десятку лучников встать под самые стены и из-за надежного укрытия бить почти в упор любого, мешающего штурму. Под их прикрытием дюжие молодцы готовы были обрушить удары тяжелого длинного бревна на обшитые железными пластинами ворота. Сотни стрел с намотанной возле жал пропитанной жиром паклей по команде взмоют ввысь, перенесутся в город, вопьются в крыши и стены домов, превращая строения в громадные факелы. Нет, этого дня Можайску не было дано пережить!
Над воротной башней появилась группа людей. Они махали белым платом, надетым на острие копья, и что-то кричали. Воевода распорядился:
— Подъедьте, узнайте, что хотят!
Посыльный вскоре вернулся:
— Хотят говорить с князем!
Едиман довольно повернулся к Ольгерду:
— Ну вот, как ты и хотел, князь, без большой крови. Сейчас изъявят покорность и с поклоном растворят ворота. Мне одному поехать или?..
— Скажи, что говорить буду только с воеводой на равном расстоянии меж ними и нами. Без посторонних!
Вскоре одна половинка ворот заскрипела и приоткрылась. Выехали двое: дородный ратник в дорогой кольчуге с зерцалами и мужик в простой одежде. Увидев это, Ольгерд отрывисто бросил Едиману:
— Возьми троих — и со мной! Быть готовыми имать обоих, в лагере дотолкуем.
Две группы сблизились. Русич поклонился и вопросил:
— Я зрю перед собою Великого князя Литвы и Руси Ольгерда?
— Великий князь мой отец, Гедимин! Кто ты, невежа?
— Меня зовут Стахий, я воевода этого города. Прочти, князь, и ты все поймешь сам!
С этими словами воин протянул Ольгерду вскрытую грамоту с двумя печатями, болтающимися на тонких кожаных ремешках. Ту самую, что в ночной схватке Иван перенял у литвинов в разоренной Вязьме…
Князь принял, бросил испытующий взгляд на воеводу, его соседа, потом перевел глаза на печати. Явно взволнованный, рывком развернул пергамент. Не один раз перечитал, бледнея лицом. Нервно скомкал в кулаке.
— Откуда это у вас?
— Слуга Великого князя Владимирского Симеона Ивановича перенял у твоих ратных в Вязьме третьей ночью, — кивнул Стахий в сторону спутника.
— Лжете, собаки! Сами решили все подстроить?!
— Окстись, князь! Отколь мне печати твоего батюшки ведомы? Христом богом клянусь — подлинная это грамота!
— Как же тогда он попал в город раньше меня?
Иван слегка улыбнулся:
— Кони у посыльных добрые были… резвее ваших донесли…
Он не отвел взора от гневных очей литовского князя. Потом неспешно разжал кулак и протянул дорогой перстень, снятый с пальца убитого.
— Тот был высокий черноволосый боярин, князь. На левой скуле заметный старый сабельный шрам.
— Наримант?..
Ольгерд еще поизучал лицо Ивана и догадался:
— Так это вы успели округу предупредить? Как звать тебя, удалец?
— Иван, сын Федоров.
— Хорошие у Симеона слуги подобрались… Держи, оставь это себе на память!
Иван поймал брошенный обратно перстень и низко поклонился.
— Так что, воевода, сдаете город? Обещаю взять малый откуп и полон не имать!
Стахий отрицательно мотнул головой:
— О чем хотели — повестили тебя, княже. А город не сдам, у меня поболе тыщи народу на стенах собралось. Пусть мечи нас рассудят. Дозволь отъехать обратно?
Спутники Ольгерда ожидали команды на пленение русичей, но князь молчал. Потом медленно наклонил в знак согласия одетую в бронь голову и развернул коня.
В избе Едиман наконец спросил князя:
— Что там прописано?
— Отца не стало. Убит огневым боем немцами под Байербургом… осаду вел…
— От кого грамота?
— Кейстут повестил. Зовет назад, вокруг великокняжеского кресла возня началась. Брат предлагает мне его занять… Всею своей силою поможет.
Ольгерд произносил все это словно в забытьи. Видно было, что мыслями он уже далеко от московских земель.
— Как порешишь, княже? Что войскам повестить?
