Александр Воинов - Отважные (С иллюстрациями)
— А сигареты? — крикнул ему вдогонку Мейер.
В дверях Юренев обернулся:
— Я сижу в общей камере, господин Мейер!..
Он заложил руки за спину, как это обязаны делать заключенные, и ногой толкнул дверь…
Мейер проводил его взглядом и некоторое время молча ходил из угла в угол. Потом, решившись, раскрыл форточку настежь и перенес со стола на подоконник графин с водой. Это был условный сигнал Т-А-87 о том, что Мейер хочет его немедленно видеть.
Через два часа, когда уже стало смеркаться, из ворот гестапо выехала машина, в которой, кроме Мейера, никого не было. Машина долго плутала по улицам и наконец повернула на шоссе.
Неподалеку от города, на высоком холме, громоздились развалины большого элеватора, напоминавшие разрушенный замок. Элеватор был разбит бомбежкой, и уже год, как в его развалинах поселились летучие мыши. Дорога к нему, ранее оживленная, теперь начала зарастать травой. Однажды на склоне холма подорвалась на мине коза, и с тех пор никто из жителей сюда не ходил.
Вот в это пустынное место и направил свою машину Курт Мейер. Он остановил ее за грудой камней и щебня, так, чтобы со стороны не было видно, а сам, перескакивая с одного обломка на другой, добирался до щели между двумя привалившимися друг к другу стенами, образующими нечто вроде арки. Пройдя несколько шагов, он открыл низенькую дверь в стене, ведущую в подвал, зажег карманный фонарь и, держа на всякий случай в другой руке пистолет с взведенным курком, переступил порог.
Кто бы мог догадаться, что в этом подвале с толстыми бетонными стенами Курт Мейер время от времени тайно встречается со своим агентом Т-А-87, что здесь же, под каменной плитой пола, у них устроен «почтовый ящик». Т-А-87 кладет сюда донесения, а Курт Мейер оставляет ему свои инструкции…
Кем был этот Т-А-87, знал только он, Мейер, и лишь немногие из его высших руководителей. Под своими донесениями, написанными русскими печатными буквами, секретный агент ставил условный знак «Т-А-87». Если даже в городском гестапо кто-нибудь узнает о существовании такого осведомителя, ему станет известна лишь его кличка. У Мейера была своя агентурная сеть, руководство которой он не доверял никому.
Из поездки Курт Мейер возвратился поздно вечером, в хорошем настроении. Он сразу же приказал вызвать Юренева.
Разговор их был короток. Они уточнили свой план. Юренев будет легко ранен здесь, в стенах гестапо, и руку его забинтуют. Он будет стоять среди других приговоренных. После залпа упадет в яму, и его присыплют тонким слоем земли. Перед тем как вылезать, он сорвет повязку. На случай, если жители ближайших домов из страха откажут ему в помощи, он найдет свою одежду под разбитой телегой, которая будет лежать вблизи рва, где совершится расстрел.
Юренев выслушал все это спокойно.
— А мальчик? — спросил он.
— Мальчишку мы отпустим! — сказал Мейер. — Вы останетесь в этом здании. Я пришлю к вам человека, с которым вы уточните операцию…
Глава восьмая
СЕКРЕТНЫЙ РАЗГОВОР
Пока Курт Мейер тайно беседовал с Михаилом Юреневым, в большом каменном доме, находящемся в двух кварталах от особняка, где расположилось гестапо, бургомистр города секретно совещался со своим помощником.
Блинов занимал большой кабинет, принадлежавший до войны председателю городского Совета Морозову. Он сидел под огромным портретом фюрера. Когда сюда входил немец, Блинов вскакивал и ловким, быстрым движением вскидывал вытянутую вперед руку. В этом движении были свои, неуловимые для непривычного взгляда оттенки: уровень, на который поднята рука, положение кисти, сама манера, которой отдавалось приветствие, — все это вместе определяло ранг человека. Блинов тонко разбирался в субординации. Если тот, кого он приветствовал, был лицом незначительным, взмах его руки казался покровительственным, если это был представитель власти, — стремительным и энергичным.
Блинову приходилось заниматься многими делами, Он выдавал разрешение на открытие частных магазинов, булочных и бакалейных лавчонок. Он определял, с кого какие надо брать налоги. Он утверждал списки тех, кого следует направлять в Германию на работу. У него было много и других дел, столь же неотложных и важных, но все они обладали одним общим свойством: требовали применения насилия к жителям города.
По тому, с каким нежеланием Блинов подписывал многие распоряжения, можно было предполагать, что он стремится быть добрым отцом города. И, если это ему не удавалось, разве в этом была его вина? Таково время, суровое, неумолимое…
Сейчас Блинов вел большой и серьезный разговор с Никитой Борзовым. Они, видимо, беседовали уже давно — в пепельнице, стоявшей на столе, выросла груда окурков. Оба дымили нещадно, и их озабоченный вид говорил о том, что дело, которое они обсуждают, не из легких.
— Не могу понять, зачем он это сделал, — сказал Блинов.
Никита Кузьмич сосредоточенно жевал мундштук папиросы. Его маленькое, острое лицо и темные глаза навыкате выражали полное недоумение.
— Не знаю, Илья Ильич, — в отношении этого дела у меня полное затмение!..
— Ну, давай поразмыслим, — сказал Блинов, отпивая из стакана холодный чай. — Предположим, ты не нашел бы этого человека в сарае. Что тогда?
— Тогда бы ночью пришли с обыском, обнаружили его, а меня как укрывателя — вот за это место! — Никита Кузьмич выразительно обвел ладонью вокруг шеи, словно завязывал петлю, а потом дернул руку кверху и щелкнул при этом языком.
— А что бы это ему дало? — спросил Блинов.
Никита Кузьмич пожал плечами:
— В этом-то и весь секрет, Илья Ильич. Никакой вины за собой я не чувствую.
— Постой-ка, — поднял кверху палец Блинов. — По-моему, я начинаю догадываться… Послушай…
Борзов весь подался вперед, и мелкие морщинки вокруг глаз собрались в гармошку. Папироса, зажатая в левой руке, мелко дрожала.
— Он хотел тебя убрать, — сказал Блинов, — и на твое место подсадить ко мне своего человека! Ну как, похоже это на правду?..
Блинов откинулся к спинке кресла и с улыбкой смотрел на Борзова, любуясь тем впечатлением, которое произвело на него это уже десятое по счету предположение.
— Похоже, — кивнул Никита Кузьмич, как-то облегченно вздохнув. — Очень похоже. Все интриги, интриги…
Блинов помолчал, вновь продумывая и взвешивая то, что ему сейчас пришло в голову.
— По-моему, я прав, — уже более уверенно сказал он. — Ну, если это так, тебе, Никита, надо быть очень осторожным. Не говори лишнего и делай только то, что я тебе прикажу.
— Слушаю, Илья Ильич! — с готовностью согласился Борзов. — Без вас я теперь никуда ни шагу…
— Ну, это уже чересчур! Ты все-таки мой помощник. Облечен властью… Осторожность не мешает, но и в панику впадать нельзя. — Блинов говорил как человек, сознающий свою силу, с рокотком в голосе. — А теперь перейдем к твоему племяннику. Какого же черта ты его упустил! Разбудил меня ночью, дело, говоришь, срочное…
Никита Кузьмич виновато улыбнулся:
— Я на психике его хотел сыграть! А он не только меня, но даже пса обманул…
Блинов громко засмеялся. Это был здоровый, раскатистый смех человека, твердо стоящего на земле обеими ногами.
— Даже пса, говоришь, обманул! А твой пес, очевидно, умнее тебя!..
Никита Кузьмич неожиданно проявил характер. Он насупился и оскорблено отодвинулся от стола, за которым сидел бургомистр.
— Ну ладно, ладно, я пошутил, — примирительно сказал Блинов, — ты на меня не обижайся… Ну, а зачем же все-таки ты своего племянника в кутузку упрятал?
— Как — зачем? Кто его знает, что он по городу болтать начнет.
— А дальше что с ним прикажешь делать?
Никита развел руками:
— Ума не приложу. Что-то надо придумать!
Блинов хитро сощурил левый глаз и как-то боком придвинулся к Борзову:
— Вот что, Никита! Мальчишка не должен пропасть зря. Его надо к кому-нибудь пристроить…
— Кто ж его возьмет? — удивился Никита Кузьмич.
— Возьмут, кому надо! Вот мое предложение. Давай выпустим его и объявим: не хочет ли кто-нибудь усыновить. Ты говоришь, вместе с ним еще и девочка сидит?..
— Да, Мая Шубина, четырнадцати лет.
— Тоже следует освободить! Зачем ребенка в Германию посылать… Годика два надо подождать! Любят у нас палку перегнуть. А я за справедливость! Девочку выпустим.
Никита понимающе посмотрел на Блинова — план бургомистра казался ему вполне приемлемым.
— И подозрения не будет, — усмехнулся он: — заботимся о детях…
— Вот именно! — подхватил Блинов. — Мы не мстим детям. Пусть родители — враги, они получили по заслугам! А дети при чем?.. Об этом даже в городской газете напечатать надо. Большую статью! Пусть все читают. Нет, Никита, скажи, хороший я человек?.. — подался он вперед.
— Очень хороший, — с чувством сказал Никита Кузьмич. — Сердечный вы человек, Илья Ильич!
