Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга
— Антонов, останови, — приказала Катерина Алексеевна киномеханику, в ее голосе отчетливо послышались слезы. — Сколько раз смотрю, никак не могу привыкнуть.
— Что это было? — ошеломленно спросила Лиза. — Я родилась в Ленинграде, но никогда не видела его таким. Вы были в городе после прорыва? — она имела в виду прорыв блокады, случившийся полмесяца назад. — Теперь так выглядит город?
— Что ты, девочка, — усмехнулась Белозерцева. — Теперь там намного хуже. А так было в тридцать седьмом, когда не стало твоего отца. Я думаю, ты узнала меня, — она обернулась к Лизе. — А я сразу догадалась, что ты дочка Гриши. Когда твой начальник Симаков рассказал мне о тебе, я не верила, что мы когда-нибудь свидимся, а вот пришлось…
— Так это вы спасли меня в сорок первом? — Лиза решила наконец задать давно мучивший ее вопрос.
— Да, я. Спасла — уж больно громко сказано. Я и себя не спасла, не то что тебя, — добавила она с горечью. — Что смогла, то и сделала. Опять же через Лаврентия. И, конечно, не задаром. Отсрочила — скажем, так. Но пока идет война — тебе нечего бояться. А там, — она махнула рукой, — еще неизвестно, кто доживет. И здесь, на фронте, и там, в Москве, — заметила она многозначительно.
— Мне мама говорила, что вы полячка? — спросила Лиза смущенно. — Родом из Кракова.
— Да, верно, из Кракова, — Белозерцева опустила голову. — Только я не полячка, я — из русской семьи. Моя девичья фамилия — Опалева. Род наш древний, известен еще от времен Ивана Грозного, но не знатный и обедневший. При царице Екатерине мой прапрадед участвовал с Суворовым в войне на территории Польши, там и получил поместье недалеко от Кракова. Деды мои служили в основном по военной части, но большого состояния не выслужили, — Белозерцева вздохнула. — Только ордена да раны на память. В генералы тоже не выбились, оба полковниками вышли в отставку. Обычные армейские служаки, все при солдатах, в гарнизонах, а в миру — провинциальные тузы. В столицах бывали не часто. Жили своим хозяйством, но как крепостное право отменили, тут и вовсе в долги скатились. Отец к началу Первой мировой войны драгунским поручиком служил, оклад небольшой — всего 120 николаевских рублей. Только что — фамилия да семейные традиции, а ими сыт не будешь. Матушка моя — и вовсе поповская дочь, Евтухова урожденная, собой была пригожа, вот и приглянулась папеньке. Да недолго прожила с ним — родила меня да померла в горячке. Он и оплакать ее не успел — услали на Кавказ усмирять восставших горцев, а затем — грянула война четырнадцатого года. Война — такая штука, она всех равняет, — Катерина Алексеевна грустно улыбнулась. — Раньше мой отец, ставший к тому времени капитаном, и помыслить не мог, чтобы водить дружбу с самыми блестящими офицерами империи, представителями знатных петербургских семейств. Но на войне важны не происхождение, не наследство, доставшееся от родителей, а совсем другие качества — смелость, отвага, способность быстро решать боевые задачи. Отец оказался очень толковым офицером. Он провел несколько удачных операций по разведке со своими драгунами и был отмечен начальством. Более того, он подружился со своим непосредственным командиром — князем Григорием Белозерским, блестящим петербругским франтом, командовавшим его дивизией. Отец стал вхож в кружок Белозерского, тот даже позволил называть себя просто Грицем. В конце пятнадцатого года, мой отец был смертельно ранен подо Львовом. Я помню, как приехала к нему в госпиталь со своей старой няней Глафирой. В то время мы жили в подмосковной деревеньке Савинки, где у Глафиры были родственники, — наше имение в Польше было захвачено немцами и разграблено. У отца началась гангрена, ему отрезали ногу, но гангрена развивалась. Мне сказали, что жить ему осталось несколько дней. Попрощаться с отцом мне так и не довелось — он умер, не приходя в сознание. Я осталась одна, совершенно одна на свете, без родителей, без средств к существованию. Мне было тринадцать лет. Встав на колени перед кушеткой, на которой лежал покрытый простыней отец, я тихо плакала, когда кто-то тронул меня за плечо, и я услышала незнакомый голос:
— Екатерина Алексеевна, примите мое соболезнование. Не отчаивайтесь, мы не оставим вас.
Белозерцева немного помолчала, справляясь с волнением, затем продолжила рассказ:
— Я повернула заплаканное лицо и увидела его, князя Белозерского. Наверное, мои несчастные родители, размышляя о моем будущем, желали мне более легкой судьбы, чем выпала им самим. Но они и представить не могли, что их дочь, провинциальная девица Катя Опалева, однажды станет княгиней Екатериной Белозерской. Каким я впервые увидела Грица?… Это был промозглый ноябрьский день. И он стоял передо мной в заляпанной грязью после скачки шинели с погонами, сдернув шапку, — с пышной шевелюрой темно-русых волос — и смотрел на меня с сочувствием и даже удивлением. Наверное, не ожидал, что у капитана Опалева уже такая взрослая и вполне миловидная дочь, «капитанская дочка», почти по Пушкину, — улыбнулась Белозерцева. — Гриц Белозерский был одним из самых завидных женихов империи в то время. Он, единственный сын княгини Алины Николаевны Белосельской-Белозерской, грандамы императрицы, должен был унаследовать после смерти матери огромное состояние. Он был, конечно же, приближен к императорской семье. В столице Гриц прославился громкими любовными похождениями, всегда принимал участие в гвардейских кутежах. И его самыми закадычными дружками считались великий князь Дмитрий Павлович и князь Феликс Юсупов, женатый на Ирине, дочери великого князя Александра Михайловича. Говорили, что только этой троице удается рассмешить вечно мрачную царицу Александру Федоровну. Я хорошо помню их всех, — Катерина Алексеевна вздохнула, — мне довелось встречаться с ними в Париже уже после революции при куда менее приятных обстоятельствах. Дмитрий Павлович, по-романовски красивый и немного грустный, а Феликс… Феликс был так хорош, — она рассмеялась, — в него можно было влюбиться с одного взгляда и никогда уже не забыть, до самой смерти. С ними же подвизался и юный Гриша Голицын, твой отец, Лиза, — Белозерцева перевела на девушку блестящие от слез глаза. — С ним я познакомилась в тот же день, что и с князем Белозерским. Прапорщик Гриша Голицын, порученец командующего Алексеева. Я знала его таким, каким ты не видела никогда, разве что на фотографии.
— Нет, на фотографии я тоже не видела, — прошептала Лиза. — Папа уничтожил все фотографии и никогда не рассказывал мне о своем прошлом. Если я и знала что-то, то от моей няни Фру.
— Некоторое время после смерти отца, — продолжала Катерина Алексеевна, — я оставалась при госпитале. Невеста князя Белозерского, княжна Мария Шаховская, служила там сестрой милосердия, и князь попросил ее взять меня на попечение. Маша Шаховская поразила меня, — Катерина Алексеевна откинулась на спинку кресла, вспоминая. — Она никак не соответствовала тому образу Девицы благородного происхождения, который был принят в провинциальном обществе, где я воспитывалась. Тогда я поняла, что в столицах — совсем другая жизнь. Там время ушло далеко вперед, а у нас все еще девятнадцатый век. Огненно-рыжая красавица, весьма свободных взглядов, Маша курила сигары, носила юбки, открывавшие щиколотку и даже выше, показывая красивые ноги. Она не побоялась последовать за своим возлюбленным на фронт, более того — разделять с ним ложе, когда о свадьбе еще и речи не было. Надев косынку сестры милосердия, она холеными, изнеженными руками, на которых носила драгоценные украшения, переворачивала в госпитале солдат с гноящимися ранами, с вонючими пролежнями. И совсем не пугалась этого. Я многому научилась у нее. Но все же не выдержала долго — простудилась, да так сильно, что Маша посоветовала Грицу отправить меня в Петербург, к лучшим докторам. Сама же вызвалась и отвезти. Тогда она жалела меня, и последующей, лютой вражды ничего не предвещало — княжна не могла представить всерьез, что провинциальная девочка однажды отнимет у нее жениха. Да это и не могло прийти ей в голову! Княгиней Белозерской должна была стать она, а стала я. Спустя четыре года, в 1919 году. А Маша, узнав об этом, покончила жизнь самоубийством в Париже.
— Покончила самоубийством? — Лиза вздрогнула, словно не поверив тому, что услышала.
— Увы, — Белозерцева вздохнула. — Но если говорить начистоту, то брак их должен был быть заключен по расчету. Гриц и Маша были помолвлены, как только девочка родилась: она была младше Грица на шесть лет. Родители заключили соглашение, исходя из меркантильных соображений, никакие симпатии не учитывались. Да и о чем говорить, когда жениху седьмой год, а невеста еще в колыбели. Мать Григория, княгиня Алина Николаевна, сама в девичестве — Шаховская, потому и подобрала сыну невесту из своей многочисленной родни. Однако, в отличие от множества подобных случаев, когда будущие супруги подросли, они понравились друг другу и не противились своей судьбе. Пока не появилась я.
