Лев Савельев - Дом Павлова
Но Павлову не пришлось воспользоваться радушным гостеприимством. Надо торопиться в роту.
Кто же населял подвалы дома?
Эти люди появились здесь после трагического воскресенья, 23 августа 1942 года, когда гитлеровцы совершили первый массированный налет на Сталинград. Свыше шестисот бомбардировщиков, делая по нескольку заходов, обрушивали смертоносный груз на мирное население. Огромный город охватило пламя. Словно костры, пылали деревянные строения, рушились стены, целые кварталы превращались в развалины… Люди искали спасения в подвалах уцелевших многоэтажных зданий. Оставшиеся без крова уже не покидали места, где они укрылись. Бомбоубежища становились их новым жилищем.
В четырех просторных подвалах — в каждый из них вел отдельный ход — приютилось около тридцати человек: старики, женщины, дети. К тому времени, когда противник прорвался в город — уже прошло три недели после налета авиации, — обитатели подвала обжились. Общая беда объединила их.
Больше всего народу собралось в первом подвале. Там главенствовала большая семья фронтовика Макарова: его жена, худенькая бухгалтерша Зинаида Ивановна, двое детей, двое племянников-сирот, бабушка и высокий сухой дед с отвисшими седыми усами, которого все почтительно величали «Матвеич».
Дементий Матвеевич Караваев досыта навоевался за свою долгую жизнь. Еще юношей он отведал муштру царской армии — благодаря своему могучему росту он попал в гренадеры. Воевал в Порт-Артуре, кормил вшей в окопах всю германскую войну, а потом, уже не выпуская из рук винтовки, пошел в Красную Армию. В Сталинграде Караваев человек не случайный: в 1918 году он командовал батареей, оборонял красный Царицын, да так и остался здесь навсегда.
Матвеич умел определять на слух калибр разорвавшегося снаряда и тем снискал авторитет у обитателей подвала, особенно у мальчуганов — а их тут было пять или шесть. Ребята любили слушать воспоминания старого гренадера, и Матвеич не заставлял себя упрашивать. Рассказывать он умел.
— Тогда, в восемнадцатом, царский генерал Краснов два раза подходил к самому городу, — говорил, бывало, Матвеич, — да оба раза натыкался мордой на кулак… Наша батарея тогда за рекой Царицей стояла…
Дальше обычно шли подробности о том, как лихо действовала красная батарея, которой командовал он, бывший царский гренадер. И хотя прямых параллелей он не проводил, но тем не менее все — и рассказчик, и слушатели — образно представляли себе, как и гитлеровцы, рвущиеся теперь к Сталинграду, натолкнутся в конце концов мордой на кулак…
Другая семья состояла из четырех человек. Ее глава, Михаил Павлович, жилистый старичок с острой седенькой бородкой, в прошлом оружейник с завода «Баррикады», мог бы тоже кое-что порассказать. Ведь если Матвеич оборонял Царицын в рядах Красной Армии, то Михаил Павлович был в числе тех царицынских рабочих, которые с оружием в руках ликвидировали в городе контрреволюционные заговоры еще до того, как подоспела помощь. Пока подошел отряд Клима Ворошилова, пробивавшийся через занятый белыми Донбасс, через кольцо германских войск, — туго, ох как туго приходилось тем, кто держался в красном Царицыне! Все же выстояли. Но что теперь о прошлом говорить. Вот годы бы молодые да силушку былую… И Михаил Павлович как рассказчик не брался тягаться с Матвеичем…
Всеобщим уважением пользовалась здесь Ольга Николаевна Адлерберг, усталая пожилая женщина. В последнее время она работала курьером райсобеса, но здесь, в подвале, ее называли докторшей, вероятно потому, что охотно давала медицинские советы и к тому же имела при себе аптечку, которой все пользовались. Чуть что — и к Ольге Николаевне обращались, словно в амбулаторию. Хотя она и не была врачом, но некоторое отношение к медицине действительно имела.
Родилась она в Ростове, училась в Харькове, а с третьего курса института пошла работать сестрой милосердия — то были годы первой мировой войны. А потом уже учиться не пришлось. Милосердная сестра, кареглазая Олечка, полюбила раненого латыша, а когда тот выписался из госпиталя — вышла за него замуж, переехала в Ригу. В 1940 году, когда в Прибалтике утвердилась Советская власть, Ольгу Николаевну, к тому времени уже овдовевшую, потянуло на юг России. Вместе с ней поехала и ее дочь, девятнадцатилетняя Наташа — она столько наслышалась от матери о местах, где та росла…
И вот две рижанки, две задушевные подруги Наташа Адлерберг и Янина Трачум — они вместе закончили гимназию — бродят пасмурными зимними днями по набережной Даугавы и предаются мечтам: они поедут учиться в Москву, увидят Ленинград, увидят Среднюю Россию, будут на Волге, а главное — в Крыму, где вечнозеленые кипарисы и теплое Черное море… Поездка назначена на лето 1941 года, все обдумано и санкционировано отцом Янины — строителем-железнодорожником. Летом поездка действительно состоялась, но, увы, при совершенно иных обстоятельствах… К концу первого военного года — а за это время был и труд на строительстве в Иваново, и работа в госпитале, и скитания по городам — судьба привела всех троих в Сталинград.
Высокая светловолосая Наташа внешне казалась полной противоположностью своей подруги Янины — приземистой смуглянки с серыми глазами. Но обе озорницы, хохотушки, и теперь это даже не очень вязалось с тем, что происходило вокруг. Девушки излазили давно опустевшие квартиры верхних этажей, натаскали в подвал кроватей, зеркал, гардин. Никто не умел проворней сбегать в сгоревшую мельницу, чтоб набрать ведро-другое пшеницы. Зерно теперь стало главной пищей, — его пропускали через мясорубку, варили, густо присаливая. Получалось вполне съедобное, а главное — сытное блюдо.
В подвале обосновались и две тихие женщины — тетя Паша и тетя Нюра, не то родственницы, не то просто дружные соседки. Тетя Паша была матерью двух сорванцов — Тимки и Леньки. Мальчики были в том возрасте, когда непоседливость нельзя ставить в тяжкую вину. Но тетя Паша не могла с этим мириться, особенно если ей казалось, что сыновья взобрались на чердак полюбоваться зрелищем ночного боя, или — что еще страшней — выбежали из дома: ведь там стреляют!..
Тимка с первых же дней стал признанным вожаком всей ватаги мальчишек, снисходительно принявшей в свою среду даже девчонок: Маргариту, племянницу Зины Макаровой, и Лиду, дочь Ритухиной, учительницы немецкого языка. Именно Тимка, невзирая на строгий мамашин запрет, ухитрялся сопровождать Наташу и Янину в их походах за пшеницей. Он же был и главным заводилой «вечеров воспоминаний», на которых неисчерпаемый Матвеич рассказывал ребятам свои увлекательные истории.
В остальных подвалах жило меньше народу. Во втором подъезде обосновалась со своей семьей бухгалтер городской бани Александра Колесникова. Ее сынишку Леву очень огорчало, что редко видится с товарищами. Он все норовил выскочить во двор, чтоб пробраться в соседний подвал, и только Лида Ритухина — светловолосая девочка, чуть постарше его — умела с ним справиться.
В третьей секции, где почти весь подвал занимала котельная центрального отопления, тоже появилась жиличка: она примостилась в тесной комнатке, позади котла. Никто не знал ее имени, и с Тимкиной легкой руки ее стали называть «индивидуалкой». Кличка — лучше не придумаешь! Эта упитанная женщина с ямочками на щеках почти не покидала свою каморку. И если б не едкое слово, которое к ней прочно пристало, обитатели дома, пожалуй, и позабыли бы о ее существовании.
Оставался еще четвертый подвал. Трое его жильцов тоже старались ни с кем не общаться. У всех их была одна общая внешняя деталь: седеющая щетина, густо покрывавшая их давно не бритые подбородки.
В первые дни, когда еще работал городской водопровод, жители подвалов запаслись водой. Наполнили все, что собрали по этажам: детские ванночки, корыта, выварки, кастрюли, кувшины, графины и даже пустые винные бутылки — все пригодилось. Если бережно расходовать, воды хватит на неделю. Хуже с едой. Основным продуктом были тыквы. Кто-то своевременно позаботился, и вот теперь чуланчик за трансформаторной будкой завален ими доверху.
Кроме того, когда по улице гнали скот, одна корова — в нее попал осколок — осталась лежать на мостовой. Корову прирезали и отхватили изрядный кусок туши. Еще до того как началась сильная стрельба, девушки ведрами натаскали с мельницы пшеницу, а из разбитого военторговского склада — соли. Из говядины приготовили солонину.
Круглые сутки здесь царил мрак, день не отличался от ночи. Но за сменой суток следили строго. Отрывных календарей, равно как и всевозможных часов — столовых, настольных, ходиков, будильников — хватало. Наибольшую пунктуальность проявляла стройная, еще красивая Фаина Петровна, жена оружейного мастера с завода «Баррикады». Она отрывала каждый листок с таким видом, словно подталкивала календарь, а вместе с ним и время.
