Борис Васильев - Офицеры
— Есть седлать! — радостно отозвался летчик и исчез из окна.
Взревели моторы. Иван в последний раз посмотрел на домик вдали, вздохнул. Потом бросил букет на крыло самолета и начал подниматься по трапу.
Из дверей маленького здания выбежала Люба.
— Стойте! — кричала она на бегу. — Остановитесь!..
Иван оглянулся и быстро спустился на землю. Заглохли моторы.
Они встретились у трапа самолета.
— Что с Алексеем?.. — задыхаясь, выкрикнула Люба.
— С Алексеем?.. — оторопел Варавва. — Не знаю…
— Господи… — Люба вдруг приникла к его груди. — Я ведь думала…
Он поднял было руку, но так и не решился прикоснуться к ее плечам. Ни погладить волосы, ни обнять. Сказал виновато:
— Полчаса выдалось. Уговорил летчика завернуть.
— Простите, Ваня, — Люба вытерла слезы, улыбнулась. — Пролетом, значит? Спасибо. И куда же?
Он неопределенно пожал плечами и спросил:
— Как вы, Любочка? Как Егор?
— Я учусь в мединституте. Егор мечтает о танковом училище.
— Молодец.
В окно опять выглянул летчик.
— Все, товарищ комбриг. Не могу больше.
— Да. — Варавва подавил вздох. — Я тоже. Прощайте, Люба Трофимова.
Он опять не рискнул к ней прикоснуться, но она сама обняла его и поцеловала. А он стоял, опустив руки по швам.
— До следующего свидания, Ваня. И помните адрес: «Красная Армия, Трофимову».
Иван кивнул, поднялся по ступенькам, и трап тотчас же убрали. Взревели моторы.
— Помните, у меня никого нет, кроме вас!.. — вдруг закричал Иван, стоя в дверях. — Никого, Любочка, слышите? Никого, кроме вас и Алешки!
Самолет бежал по полю, набирая скорость. От ветра, поднятого винтами, по всему полю разлетелись цветы.
В самой большой комнате был накрыт стол. По всем правилам: стояли тарелки и тарелочки, рюмки и рюмочки, вазы и вазочки. И за всем этим великолепием, напряженно улыбаясь, сидел Егор.
Вошла Маша… Нет, не вошла: вплыла, как вплыло солнце на свидание к поэту, и Егор сразу засветился и засиял. На Маше был слишком большой фартук, что, впрочем, нисколько не мешало ей играть сейчас очень важную роль — роль хозяйки дома.
— И все же чего-то у нас не хватает, — озабоченно сказала она. — Может быть, позвать соседей?
— Ну их, — совершенно серьезно ответил Егор.
— Но должен же быть праздник, правда? Должен кто-то прийти или приехать… Я знаю: ты приехал! Ты приехал из командировки. Ты был в далекой тайге, ты строил завод…
— Нет! — Егор вскочил. — Я был в другой командировке!
И выбежал из комнаты. А Маша немедленно кинулась к зеркалу. Внимательно оглядела себя, поправила волосы, одернула блузку.
Распахнулась дверь, и в комнату вошел Егор. Он был в свитере и в пилотке с кисточкой, которая в те времена называлась «испанкой».
— Салут, камарадос! — сказал он и поднял сжатый кулак к плечу.
— Здравствуй, Егор, — торжественно ответила Маша. — Я так ждала тебя. Откуда ты приехал?
— Ты не спрашивай, где мы были. Ты просто радуйся, что мы вернулись…
Выжженный город легендарной Испании тридцатых годов. Юркий танк отстреливается на площади с фонтаном. Взрыв. Боевую машину заволокло дымом.
Из откинутого люка вылез командир в комбинезоне и шлеме, вытащив следом раненого товарища. Спрыгнул на мостовую, взвалил на плечо раненого и, отстреливаясь, метнулся в кривые переулки. Он знал скорее направление, чем сам этот городишко, но конечную цель представлял себе вполне отчетливо и стремился сейчас к ней.
Следом с криками бежали фалангисты, стреляя на бегу. Вероятнее всего, они рассчитывали взять его живым, вполне резонно полагая, что человек, который тащит на плече обмякшее тело раненого товарища, никуда от них не денется. И стреляли для устрашения, не стараясь попасть.
А командир, отстреливаясь, кружил по узким улочкам. Порою ему удавалось спрятаться, пропустив мимо преследователей, но в укрытиях он не отсиживался, а продолжал упорно пробиваться к намеченной точке. Через дворы и ограды, улочки и переулки.
Наконец ему удалось вырваться из кольца, и впереди на окраине городка показалась баррикада. Укрываться было негде, и он напрямик бросился к ней. Добежал до баррикады, и в ту же минуту из-за домов показались фалангисты, сразу открывшие уже прицельный огонь по беглецу с тяжелой ношей.
Но командир сумел добраться до баррикады, перебросил раненого товарища, сказал по-русски:
— У этого парня — важное донесение.
Вдруг изогнулся, подняв голову: пуля угодила в спину.
Это был Алексей Трофимов.
— В спину… — стиснув зубы, сказал он.
Но дружеские руки уже тащили его через баррикаду…
Рука в белом халате кладет развернутую зачетку перед преподавателем, шпионившим за Машиной мамой.
— Обождите меня в коридоре, Трофимова, — сказал он, не поднимая головы.
Коридор института. Из дверей кабинета вышла Люба. Остановилась у окна.
Две девушки-студентки в белых халатах подбежали к ней.
— Получила зачет?
— Велел обождать в коридоре.
— Он зануда — ужас! Знаешь, я как-то из вежливости спросила: «Как ваше здоровье?» Так он целый час мне о своих болезнях рассказывал!
Приоткрылась дверь кабинета. Никто не выглянул, только голос раздался:
— Пройдите, Трофимова.
Люба направилась к кабинету.
Преподаватель сидел за столом, больше в кабинете никого не было. Люба остановилась у торца стола.
— Садитесь, — предложил преподаватель. — Придется кое о чем побеседовать.
Люба молча села напротив.
— Мы знаем вас исключительно с положительной стороны, Трофимова. Ваш муж — орденоносец, человек преданный и проверенный. И поэтому мы решили ограничиться разъяснительной беседой.
— Простите, мы — это кто?
— Мы — это партийная организация института.
— Я не являюсь членом партии.
— Вы — нет. А вот ваш муж является. И вам не следует пачкать ему «Личное дело».
— Я ничего не понимаю, — Люба неуверенно улыбнулась. — Я думала, что вы задержали меня по поводу зачета.
— Не прикидывайтесь, все вы понимаете. На прошлой неделе я открыто ходил за вами, чтобы вы заметили и сделали вывод. Но вчера вы опять провели добрых полчаса с этой санитаркой Белкиной. О чем беседовали?
— О детях. Наши дети учатся в одном классе. Только и всего.
— Вы либо наивны, либо хитры. А хитрость, Трофимова, это разум зверя, как сказано у Максима Горького.
— Возможно. Однако мы обе — матери, и вполне естественно, что…
— Естественно беседовать с женой врага народа? Вы это хотели сказать?
— Я всегда говорю то, что хочу сказать. Кроме того, товарищ Сталин в своем выступлении, если вы помните, особо подчеркнул, что родные не отвечают за преступления отца и мужа.
— Совершенно верно, совершенно правильно, — бдительный преподаватель «Основ» весьма смутился. — И все же дурной пример…
— Все же?.. — Люба холодно улыбнулась. — А не кажется ли вам, что вы пытаетесь уточнить товарища Сталина?
Преподаватель рукавом вытер вдруг выступивший на лбу обильный пот. Люба встала.
— Я старше студенток института, если вы обратили внимание. Я успела повоевать на гражданской, в отличие, скажем прямо, от вас. Можете справиться в отделе кадров о количестве заслуженных мною благодарностей командования. Я получила зачет?
— Да, конечно, конечно.
Люба требовательно протянула руку. Преподаватель суетливо порылся в карманах, отыскивая зачетку. Наконец нашел, протянул через стол. Люба проверила, есть ли в ней запись о сданном зачете, и молча вышла из кабинета.
Школа. Пустые коридоры.
Прозвенел звонок, и из классов разом высыпали школьники. Шум, гвалт, беготня.
Из дверей класса чинно вышли Маша и Егор. У девушки в руках была книжка, и вела она себя очень серьезно, даже строго: так, как, по ее разумению, должна вести себя учительница. А Егор чуточку валял дурака.
— Егор, пожалуйста, сосредоточься, — сказала Маша. — В образе Платона Каратаева…
Какой-то парень едва не налетел на Машу, но, получив добрый тычок от Егора, сразу же чинно удалился.
— Перестань, пожалуйста, отвлекаться, — строго приказала Маша. — Евангелистские тенденции…
— Чего?
— Ну христианские, понимаешь?
— А я не верю в бога.
— Но ведь Лев Николаевич Толстой верил в него!
— Вот пусть он и отвечает…
Прозвенел звонок.
— Все! — с облегчением заявил Егор. — Экипажи, по машинам!
— Балда, — с чувством сказала Маша. — Вызовут к доске, смотри только на меня. Если я моргну левым глазом, значит, отвечаешь правильно.
— А что делать, если правым?
— Начни отвечать заново…
И тут поток школьников втянул их в класс.
Утро.
Вестибюль института заполнен студентами. Сдают в гардероб верхнюю одежду, облачаются в белые халаты. Шум, смех, приветственные возгласы. Молодежь того времени была чрезвычайно общительной, и эта общительность всячески поощрялась.
![Вуди Аллен - Секс-комедия в летнюю ночь [=Комедия секса в летнюю ночь]](/uploads/posts/books/228844/228844.jpg)