Андрей Геращенко - Учебка. Армейский роман.
— Мужики, елки, а сегодня ведь первое сентября — новый учебный год начался… Без нас…, — как-то не слишком весело сказал Гутиковский.
— Сегодня воскресенье — учеба завтра начнется, — возразил Доброхотов.
— Что вы, как дети — у вас еще учеба на уме, а сами давно в армии служите! — с чувством превосходства заметил сержант.
— Так ведь мы опять вернемся на учебу в свои институты, — возразил Игорь.
— Да ты до дембеля сначала доживи, Тищенко! — снисходительно «посоветовал» Гришневич.
«Уж как-нибудь доживу. Может, еще в этом году буду учиться. Это тебе, дураку, учеба ни о чем не говорит, а мне может быть гораздо важнее, что сегодня первое сентября и глубоко плевать на то, что мы куда-то едем!» — обиженно подумал Игорь.
— Что, Резняк, мы ведь с тобой не маменькины сынки, а уже мужики — про двойки думать не надо? — весело спросил сержант.
— Так точно! Это только Тищенко о двойках думает, — с готовностью поддержал командира Резняк.
— А ты о чем думаешь? — разозлился Игорь.
— Скажи студенту, раз интересуется, — предложил сержант.
— Ну, там… Бабы, кабаки, водка, пиво… Мало ли о чем…
— Я так и думал, — презрительно улыбнулся Тищенко и отвернулся в сторону.
— О службе надо думать, бойцы, а не о бабах и двойках! — «подытожил» диспут Гришневич, которому уже надоела вначале забавлявшая его перебранка между курсантами.
К тому же Тищенко и Резняк в конце спора начали разговаривать на повышенных тонах, и сержант посчитал это неуважением к своей особе. И хоть он не запретил разговаривать, курсанты уже с полувзгляда понимали гнев командира и сами предусмотрительно замолчали. Оказалось, что сержант ошибся в своих предположениях — ехали не в Уручье, потому что через несколько десятков метров после корпуса БПИ (так сильно привлекшего внимание Тищенко), машины свернули влево и минут через двадцать подъехали к каким-то общежитиям. «Значит и Гришневичу далеко не всегда все говорят», — подумал Игорь.
Вместе с курсантами приехали старший прапорщик Федоров и какой-то капитан. Отведя личный состав на пустырь за общежитиями, Федоров предельно лаконично поставил задачу:
— Мы должны помочь оборудовать спортгородок. Будем копать ямы — в них потом вставят спортивные снаряды и забетонируют. Копать ямы на расстоянии двух метров в длину и четырех в ширину одна от другой. Заместителям командиров взводов организовать работу! Разойдись!
Гришневич тут же отправил половину взвода за привезенными лопатами, а остальных заставил размечать ямки. То же делали и в третьем взводе под руководством Щарапы. Но все это делали несогласованно, поэтому намеченные ямки третьего взвода оказались под некоторым углом к ямкам второго. Возник спор и Гришневич поначалу не хотел уступать. Но поскольку здесь был Федоров, и не было Мищенко, а Щарапа был на призыв старше Гришневича, последнему пришлось все же уступить. Разобрав лопаты, все принялись за работу. Но грунт был разнородным: ближе к общежитиям — мягкий и податливый, почти один песок, а дальше к кустам — плотный и вязкий, сплошная глина. Ямка, которую копал Тищенко, оказалась как раз на грунторазделе — половину, где был песок, Игорь выкопал быстро, а вот с другой, где была глина, пришлось основательно повозиться. «Наверное, песок здесь оттого, что вначале котлован в глине под дом сделали, а потом вновь засыпали, но уже песком. А я как раз на самый край попал», — догадался Игорь…
Часть курсантов уже выкопали свои ямы, и теперь счастливчики отдыхали возле свежих горок извлеченного песка. Другие же едва выдолбили половину упрямой и неподатливой глины. Капитан почему-то решил, что первые отдыхают не в меру много, а вторые попросту лентяи, отлынивающие от труда. Пришлось долго разубеждать его и пояснять, что глина копается значительно сложнее, чем песок. То ли капитан не знал этой азбучной истины, то ли не доверял курсантам, но в любом случае он решил проверить все самолично. Взяв лопату, он методично прошелся по «глинистым» рядам, ковыряясь в каждой ямке. Впрочем, курсантам это было только на руку — появилась лишняя возможность отдохнуть. Заметив это, капитан прекратил свой обход и предложил нарочито бодрым голосом, каким обычно в старых кинофильмах командиры спрашивают красноармейцев о настроении перед боем:
— Есть предложение: мало-мало — по сорок пять минут работаем и много-много — по пятнадцать отдыхаем! Идет?
Курсантам понравилась необычная шутка капитана, и они сразу же согласились на его предложение. Сделали это они не из-за большой симпатии к капитану, а из самых что ни на есть житейских побуждений — увиливать время от времени от работы в «рабочие» сорок пять минут можно было не хуже, чем прежде, а вот получить пятнадцать минут в час гарантированного отдыха было очень даже неплохо. Однако предложение капитана показалось Гришневичу и Щарапе слишком либеральным. Открыто возражать они не решились, но в «рабочие» сорок пять минут от души контролировали работу, не давая своим подчиненным ни одной возможности для передышки. Впрочем, даже в этих условиях курсанты умудрялись находить выход: кто-то медленно опускал лопату, кто-то так же «быстро» выбрасывал грунт, кто-то брал на штык меньше, чем обычно, так как «все равно больше не наскребешь» — у кого на что хватало смекалки. Игорь здорово устал, потому что вторую ямку ему пришлось копать уже в полностью глинистой зоне. Едва дождавшись перерыва, Тищенко бросился разгоряченной потной спиной прямо на холодную, бодрящую траву и принялся разглядывать общежития.
— Не лежи на траве — можешь заболеть, — заметил проходивший мимо Федоров.
Тищенко понимал, что старший прапорщик прав, но когда Федоров ушел, Игорь, все-таки, не смог удержаться от искушения и вновь откинулся на спину. А в общежитиях шла своя, такая знакомая и вместе с тем такая далекая и чужая жизнь. Взад-вперед сновали студенты и студентки, несшие пакеты с продуктами и огромные, туго набитые сумки и чемоданы. «Вот эти только что из города вернулись и пьют на ходу лимонад… нет, пожалуй, пиво. А вон те только что вообще в Минск приехали — вон сколько вещей с собой тащат. А тот, скорее всего первокурсник — слишком неуверенно вошел в общежитие. Хотя, может, и в гости пришел — кто его знает?» — думал Игорь, пытаясь не хуже Шерлока Холмса разобраться в проходящих мимо людях. Иногда среди прохожих колоритными черными пятнами мелькали лица негров и мулатов. «Наверное, какой-то международный институт», — догадался Игорь. Но потом Тищенко вспомнил, что в Минске почти все институты международные, в том числе и БПИ, в котором заочно отучился первый курс Гутовский. «Что-то давно не было писем от Сергея», — вспомнил Игорь, продолжая наблюдать за общежитиями. На некоторых балконах (Игорь впервые видел балконы в общежитиях) было развешено белье. Часто попадались и совсем маленькие, детские вещи. Игорь решил, что перед ним семейное общежитие. Так оно и оказалось, потому что вскоре на тротуарах появились молодые папы и мамы с колясками.
Тем временем Албанов и Байраков начали просить у капитана разрешение сходить в общежитие и позвонить домой. Капитан не разрешил. Дождавшись, пока капитан отойдет подальше, Байраков и Албанов попросили о том же у Федорова, ни сном, ни духом не ведавшего о предыдущем разговоре. Федоров оказался человеком более демократичным и отпустил находчивых курсантов. Рысько из третьего взвода вместе с опомнившимися Сашиным, Петренчиком и Каменевым попытались, было, последовать их примеру, но Федоров их не отпустил. «Можно подумать, что звонить могут отпустить половину взвода. Надо быть дураком, чтобы подойти второй раз, да еще и вчетвером… Хотя за спрос не бьют — а вдруг бы и отпустил, все равно ведь рядом», — Тищенко мысленно оценил действия товарищей.
Албанов и Байраков вскоре вернулись и сообщили, что оба телефонных аппарата все равно поломаны. Их возвращение видел капитан. Подойдя к курсантам, он нервно спросил:
— Я ведь запретил вам идти звонить — по какому праву вы ушли в самовольную отлучку?!
— Нам разрешили, — буркнул Байраков.
— Кто?
Байраков с надеждой посмотрел на Федорова. Старший прапорщик уже все понял, и ему больше ничего не оставалось, кроме как смущенно ответить вместо Байракова:
— Товарищ капитан, это я виноват — они мне не сказали, что вы им запретили идти.
— Эх вы… Разве так… Чтобы это было в последний… Приступить к работе! — капитан тоже почувствовал себя неловко и так и не сказал ничего вразумительного.
Игорь внимательно наблюдал за всем происходящим, и больше всего его поразило лицо Албанова. Если Байраков то белел, то краснел от волнения, то на лице Албанова не дрогнул ни один мускул. Казалось, что оно вытесано из камня. «Ну и нервы же у Албанова — его ничем не прошибешь!» — удивился Тищенко.
Когда Игорь копал очередную ямку, откуда-то из-за общежитий донесся приглушенный звук репродуктора-усилителя:
