Лайош Мештерхази - Свидетельство
— Когда она трехмесячную нашу грязь отсюда вывозила, да сигареты нам раздавала, да полы скребла — тогда она хороша была? А теперь лишней стала? Пожалели: объест вас?! Стыда у вас нет!
Люди примолкли, чувствуя, что главный инженер прав.
— Пойдемте, девочка! — Казар ласково взял Аннушку за плечо и повел в убежище деповцев.
Девушка сразу перестала рыдать, и только лицо ее все блестело от слез. Аннушке было приятно, что Казар звал ее «девочкой», но в отличие от прочих никогда не говорил ей «ты».
Жизнь на станции шла сама по себе, будто на отрезанном от целого света острове. Лайоша Сечи мучила совесть, и раза два на заседаниях районного комитета он вспоминал о станции. «Надо бы заглянуть туда!» Но каждый раз на десятках крупных и маленьких предприятий района — да еще в канун 1 Мая — находились дела, более важные, более срочные. Пали Хорват с гордостью каждый день докладывал: здесь идет уборка руин, там — ремонтируют станки, а кое-где понемногу уже начали давать продукцию; типография работала на полную мощность, на других предприятиях производили понемногу товары, пользовавшиеся после войны особым спросом, — замки, гайки, толь, дверные и оконные рамы. Открылся бассейн, открылся ресторан Шполариха и еще народная столовая — силами коммунальных рабочих.
А вот со станцией — сколько раз ни заходил о ней разговор, кончался он всегда словами: «Надо бы заглянуть туда!» Видно, никому не верилось, что этот в прах разбитый, заваленный искореженным металлом двор еще может считаться предприятием. «Надо бы заглянуть…» Впрочем, «относится ли станция к нам» — никто не знал. «Это имеет чисто теоретическое значение, потому что железная дорога — самостоятельно управляемая административная единица», — заявили в районном управлении. Правда, с помощью книги метрических записей Новотный установил, что начальники станции рождение своих детей регистрировали всегда в их районе. Но, с другой стороны, стало известно, что нынешний начальник вступил в социал-демократическую партию, причем в организацию соседнего района, ибо их комитет помещался всего в нескольких кварталах от станции. Старый устав запрещал служащим железных дорог состоять в каких-либо партиях. Однако, подбадриваемые начальником, его примеру последовали и вступили в партию еще несколько железнодорожников, — разумеется, в ту же, что и начальник. Но все они ревниво следили за тем, чтобы их политическая деятельность не выходила за рамки ежемесячной уплаты членских взносов.
Как-то утром, в самый канун празднеств, Ласло был приглашен к военному коменданту. «Давайте вместе осмотрим границы нашего района», — предложил комендант. Ласло не очень обрадовался этому предложению: до праздника оставалось четыре-пять дней, и дел у него было невпроворот. Ласло уже знал, что приземистый, широкоплечий гвардии капитан «на гражданке» был лесничим где-то на Урале. Видно, с той поры и въелась ему в плоть и кровь неудержимая потребность лесного обходчика — обходить границы своего участка. Особенно когда в воздухе запахнет вином…
Ласково светило солнце, и было тепло. Не по времени тепло, если бы не ветер. Но ветер дул уже много дней подряд, сильный, не знающий угомону западный ветер. Зазеленела весна, распускались деревья: занималась первая весна на развалинах войны. Может быть, этот весенний запах и почуял капитан, когда в расстегнутой шинели, с раскрасневшимся лицом, валкой походкой немолодого, уже полнеющего человека шагал навстречу ветру, как бы тесня его грудью. Так, навалившись вперед, в поле скачут конники. Ласло едва поспевал за ходко шагавшим впереди капитаном, совсем выдохшись в единоборстве с ветром. Двухметровому верзиле-переводчику на его журавлиных ходулях было, вероятно, легче.
Они шли по улице Месарош. Комендант то и дело останавливался, поджидая Ласло. А тот ничего не имел против, чтобы капитан вообще мчался дальше без него. Ни единого доброго слова, хотя уже в кучи снесли хлам и ставят подпорки под угрожающе нависшие своды арок, — одни упреки:
— Почему разрешаете выливать на улицу помои? Ишь какая вонь вокруг — не продохнешь… Как же тут удивляться, что люди тысячами бегут в Пешт?..
…Теперь они стояли на склоне горы, над разинутым зевом железнодорожного туннеля. В глубоком желобе дороги, насколько хватало глаз, топорщились вывороченные рельсы, обломки шпал. Здесь вздыбившийся локомотив показывал всему свету свой простреленный живот, там останки путевых стрелок, руины станционных строений, горы скрученного, обожженного металла. А над всем этим — кисея поднятой ветром мелкой, как мука, пыли. Ласло отвернулся: ветер тянул из туннеля отвратительный запах тлена.
— Граница?
— Да, здесь как раз проходит граница…
— А там уже соседний район? — спрашивал комендант, будто не знал этого сам.
— Да.
— А это? — Рука его протянулась и застывшему потоку обломков.
— Вот это и есть граница.
— Но чья территория: наша или соседская?
— Я же говорю: это граница.
— Граница — это воображаемая линия. По-французски — ligne idèale.
Ласло хотелось поскорее закончить эту прогулку, и у него не было никакой охоты пространно объяснять сомнительную принадлежность станции к какому-то из двух районов.
— Вот это и есть «ligne idèale», — махнул он рукой на рельсы.
— Так не бывает. — Комендант поднял курносое славянское лицо, словно принюхиваясь к ветру. — Все это куда-то относится: сюда или туда… А вот, скажем, у начальника станции родился сын, — где его регистрируют?
«Вот дьявол! — восхищенно подумал Ласло. — Прямое попадание!» Пришлось признаваться:
— У нас.
— Ну вот видите! — Комендант так обрадовался, словно узнал, что к его району относится только что открытое алмазное месторождение.
На своих привыкших к уральским горам и таежным зарослям ногах он весело запрыгал вниз по крутому склону. Ласло, рискуя закончить жизнь на какой-нибудь торчащей кверху железяке, неуклюже заковылял ему вслед. Им приходилось проползать под колесами, переваливать через горы набросанных друг на друга искореженных вагонов. Впрочем, кое-где среди зарослей ржавчины были расчищены узенькие коридоры, — видно было, что здесь уже кто-то ходил до них. На одном участке длиною метров в двадцать уцелели даже рельсы, но чуть дальше полотно рассекала глубокая воронка, из которой так и плыло отвратительное, сладковатое зловонье разлагающихся трупов. Зажав нос, они обошли яму стороной.
Комендант и Ласло появились на станции с тылу, откуда их трудно было ожидать, но пока они добрались до развалин главного здания, об их появлении уже знали все. Наверное, кто-то из рабочих сбегал известить начальника станции. Одним словом, двадцать железнодорожников в поношенной, пропыленной одежде уже поджидали их во главе с Сэпеши. Большой и неуклюжий начальник станции переминался с ноги на ногу, и его широкие, гармошкой смятые брюки раздувались, как мехи. Он слащаво улыбался, рассыпаясь в любезностях:
— Какая честь для нас, товарищ гвардии капитан, что вы лично… Мы просто не смели надеяться… Если бы мы знали…
Комендант поздоровался со всеми за руку, представился. Затем спросил:
— Сколько же вас здесь?
— По штатам мирного времени, триста — четыреста человек, считая вместе персонал станции и рабочих депо. А сейчас — сто два… — Начальник станции виновато улыбнулся. — И те больше из привязанности к старому месту… Работы ведь все равно нет никакой… Живем вот здесь, в убежище. Угодно взглянуть?
— Сколько же здесь было подвижного состава?
— О, много, несколько сот… Здесь погибли неисчислимые ценности.
— Паровозы?
— Конечно, конечно, и паровозы тоже…
— Нет ли среди них таких, которые можно было бы еще спасти, отремонтировать?
— Едва ли, едва ли…
— Как у вас с питанием?
— Довольно худо… Кое-что получаем, что сумеем — добываем сами. Жалованье ведь не платят. А народ в основном у нас семейный. Тяжелое положение, самое, поверите ли, несчастное… Тупиковая станция, изволите видеть, не жизненно важная… Скорее — ветка… — И Сэпеши принялся на своей ладони рисовать схему будапештской железнодорожной сети: окружную, сортировочные линии.
— Здоровы ли люди? — продолжал расспрашивать комендант.
— Очень исхудали, очень… В таком состоянии не мудрено, конечно, и заболеть… Но пока тяжелых случаев все же не было, нет, нет… Я сам двенадцать кило потерял за время осады…
Комендант протянул руку, попрощался. Сэпеши хотел было проводить его, но тот, — может быть, и не совсем вежливо — махнул рукой: не надо, мол, сам дорогу найду. За станционным зданием, в затишье, четверо рабочих играли в карты, другие, обступив их, стояли, глазели.
И снова комендант и Ласло шли среди джунглей разрухи, но теперь уже по хорошо утоптанной тропке. Здесь-то комендант и обнаружил кузнечную мастерскую.
