Федор Панферов - Борьба за мир
Да как же, Петр Тихонович, избы-то горят! Тушить бы надо! — недоуменно вырвалось у Николая Кораблева.
Тот, проснувшись, вяло повернулся и грубовато сказал:
Мы не пожарная команда, — и, тут же поняв, что обидел Николая Кораблева, мягче добавил: — Если все нам тушить, когда же воевать, Николай Степанович?
Улочки расширились, а та, по которой ехали, превратилась в настоящую широкую улицу. На заборах огромные плакаты на немецком и русском языках. Мелькают жирные слова «РАССТРЕЛ», «ЧЕРЕЗ ПОВЕШЕНИЕ» — таков язык врага. А вот и центр — небольшая площадь. Здания всюду разрушены. Развалины выглядят страшно, как оскалы черепов. Только в углу площади, среди развалин, один дом целехонек. Около него толпятся какие-то люди. Михеев приказал шоферу ехать к дому. В эту минуту где-то в стороне раздалась пулеметная очередь.
Выковыривают, — прислушиваясь к выстрелам, проговорил Сиволобов. — Фрицев из подвалов выковыривают.
Около непотревоженного дома среди бойцов Саша Плугов в полной парадной форме: грудь увешана орденами, новые в обтяжку сапоги начищены. Когда Михеев выбрался из машины и направился к дому, Саша Плугов заговорил с ним так, будто только что виделся:
Видишь ли, инфузория какая… В Орле мы. Занимай комендантский пост, генерал! Занимай скорее, не то с севера идет дивизия армии Купцианова. Займут — и мы потеряли честь армии. Если бы ты не подъехал, я бы объявил себя комендантом. Между прочим, здесь немецкий комендант стоял. Удрал, не успел взорвать. Прошу, — и, шагнув к парадному, добавил, крепко пожимая руку Николаю Кораблеву: — Здравствуйте, Николай Степанович, воин благородный: без меча и без штыка.
В парадном на лестнице ковер-дорожка. Такой же ковер-дорожка в прихожей. Во второй комнате, видимо приемной, на полу огромный разноцветный персидский ковер. Два дивана, двери прямо и вправо.
Вот тут он принимал, сукин сын, а вон там спал, а здесь, — Саша Плугов показал на комнату вправо, — допрашивал. Ох, как допрашивал! Прошу глянуть.
Комната, в которую они вошли, небольшая, видимо, когда-то была столовой: стены выкрашены коричневой масляной краской, вылеплены утки, гусь и заяц. Сейчас все забрызгано кровью. Кровь даже на подоконниках. Она засохла и отдирается, как тонкая перепрелая кожа. В углу «дыба» и железная кровать.
Вот что по нраву пришлось — древняя дыба, — с остервенением проговорил Плугов и, повернувшись к Михееву, крикнул: — А ты представь-ка себе, каких чудесных людей он мучил! Представь… представь, ты попал бы к нему! Ну, представь, ты попал к крокодилу, и крокодил допрашивал тебя! У-ух!.. Нет, хотя Анатолий Васильевич и против, но я завел бы для них такое, что небо бы треснуло. Я вытащил бы все древние способы пытки… — И Саша, переламывая себя, улыбаясь, снова не то шутя, не то серьезно проговорил: — Видишь ли, инфузория какая. Мы люди коммунистической морали, ну, стало быть, и допрашивать должны как следует: не бить, не мучить жертву, а допрашивать. Допрашивай вот его, такого крокодила. Да ему слова, что ласковый ветерок. Год его так допрашивай, он только поправляться будет, как на курорте.
Следующая комната — кабинет. Он роскошно обставлен, хотя и не в стиле: стол из красного дерева, стулья карельской березы, диван черного дуба. За кабинетом — спальня. Широкая кровать, шкаф. В шкафу вина, бокалы, рюмки всех видов. И еще странное: на окне груда бюстгальтеров. Все они разные и поношенные.
Трофеи, — проговорил Саша Плугов. — Затаскивал сюда женщину или девушку, насиловал и забирал вот это — трофею. Черт-те что! — и повернулся к Михееву: — Нагляделся, генерал? Зла в тебе стало боль ше? Ну, тогда садись за стол и пиши приказ как комендант города Орла. — Затем тише добавил: — Ребятам своим скажи… Как найдут в городе фашиста — а они тут остались, самые заядлые, — так не жалей гадов!.. За поругание наших женщин и девушек!.. — и быстрым шагом вышел из комнаты.
Михеев сел за стол, достал бумагу, ручку и начал писать: «Я, генерал Михеев, комендант города Орла, приказываю…»
В комнату, неся «кухонную ценность», вошел Егор Иванович. Осмотревшись, сказал:
Вот это блиндаж! — а глянув в окно, закричал, не обращая внимания на Михеева: — Николай Степанович, дружок-то наш, Ермолай!..
На улице перед домом стоял Ермолай. Повернувшись на деревянной ноге, как-то весь скосившись, он посмотрел в окно дома, а увидев Егора Ивановича, помахал ему рукой и куда-то направился.
4Ермолай, — позвал Николай Кораблев, выбежав из дому вместе с Сиволобовым. — Куда это вы?
Тот остановился и, как бы очнувшись, сказал:
Да ведь домой. Тут теперь рукой подать: по дороге тридцать, а лесами — и того меньше. Сказывали мне, немцы далеко улягали.
А я? А меня?
Что ж, дойдешь — пойдем. Я с генералом-то еще вечером распростился: не терпится. А как же? Домой! Слово-то какое хорошее: «Домой!»
Николай Кораблев также почувствовал это слово — «домой»! Он раскинул руки, обнял Сиволобова, затем поцеловал и сказал:
Что ж, друг мой, расстаемся] Возможно, где-нибудь увидимся. Я в Ливнях разыщу своих и тоже домой, на Урал.
Сиволобов задумался. Почесал затылок, посмотрел в окно комендантского дома и вдруг решительно заявил:
И я с вами! Хотя и не к себе, но домой. Наша дивизия, видно, тут дня три-четыре пробудет: отдохнет, пополнят ее, и потом уж в поход. К тому и вернусь. Только за разрешением к генералу сбегаю, — он важно поправил на себе автомат, прибрался и зашагал в дом. Вскоре выскочил оттуда раскрасневшийся и, по-женски всплескивая руками, приседая, начал выкрикивать:
Батюшки! Герой… Союза… Маминьки! Я Герой, Петр Макарович Сиволобов! Генерал сказал, — и, став серьезным, подходя ближе к Николаю Кораблеву и глядя задумчивыми и умными глазами куда-то в сторону, добавил: — Что же, это, выходит, и звездочку мне дадут?
— Дадут! И орден Ленина! — ответил Николай Кораблев и, в свою очередь, спросил: — А за что тебе награда? За вчерашний бой с танками?
Да. Быстрота какая! Сорок человек… Большинство посмертно наградили. Что ж, спасибо ему!
Кому?
Сталину: и мой труд отметил. Вишь, мимо него ничего не проходит. Ну… айдате! Дано мне отпуску два дня. Шагай вперед, Ермолай Ермолаевич, а мы за тобой, как гуси!
Тот шагнул, поскрипывая железным наконечником деревянной ноги. За ним тронулись Сиволобов и Николай Кораблев.
Певунья какая она у меня! — глядя на свою деревянную ногу, полушутя сказал Ермолай, притопнув.
Русский человек и в гробу смеяться будет: ногу оторвало — деревянную пристроил и. смеется, — проговорил, ни к кому не обращаясь, Сиволобов и тут же шутя, но изумительно просто и совсем непохабно: — А как же ты с бабой-то будешь? Ногу-деревяшку под кровать?
Э-э-э-э! С Грушей-то? Сама отстегнет. Вот погодите, она нас такими блинами угостит! А красавица какая! Говорит, как жаворонок поет. Ну, давайте переводите дух свой на третью скорость. Я думаю, за три часа мы отмахнем.
Город уже был заполнен бойцами: пехотинцами, танкистами, летчиками. Люди разгуливали, как по базару, с любопытством и страхом рассматривая почти уничтоженные здания, а иные стояли, наблюдая за тем, что происходило в развалинах угольного дома на площади.
Несколько красноармейцев, укрываясь за глыбами, стреляли по этим развалинам. Пули шлепались, отлетали, рикошеча. И вот оттуда, из угольного дома, показалось дуло пулемета. Тогда все бойцы, находившиеся на площади, что-то закричали, убегая и прячась, а Сиволобов сказал:
Не сладить с ними ребятам! Они это умеют — засесть и отбиваться: смерть им помогает.
То есть как это? — спросил Николай Кораблев, вместе со всеми прячась за развалины.
Подыхать-то не хочется, ну и дерется один за сотню. Смерть, стало быть, помогает.
Красноармейцы бились с засевшими гитлеровцами минут десять — пятнадцать. Сиволобов уже безнадежно махнул рукой, говоря: «Пустая трата боеприпасов», — как в эту минуту откуда-то со стороны вырвались пластуны.
Их было шесть человек. Легкие и быстрые, они, как тени, мелькнули вдоль развалин. Выстрелы со стороны красноармейцев смолкли, а со стороны фашистов, наоборот, еще сильнее застрочил пулемет. Один из пластунов качнулся и, взмахнув руками, упал на грудь.
Скосили! — проговорил Сиволобов. — Бедняга.
Но те опять уже скрылись в развалинах угольного дома… Вскоре пулемет смолк, затем на улицу вывалился, как мешок, набитый песком, один фашист, потом второй, потом третий… И тут же показались пластуны.
До-омой! — вдруг со стоном, с тоской, будто кто-то его держал и не пускал, прокричал Ермолай и пошел прочь, ни на кого не обращая внимания. — Домой, домой! — кричал он.
5Когда они вышли за город, на дорогу, ведущую к Брянску, Ермолай отряхнулся и сказал:
Отслужил! — и потер рукой два ордена на груди, светля их. — Увидят это и скажут: «Ермолай Ермолаевич Агапов постоял за советскую землю!»
