Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 1 [Повести и рассказы]
— Думаю, от скота возвели забор. Там — город, стадо гнали всегда отсюда, а корова, как известно, глупа до полного равнодушия к чему угодно. От автомашины, например, даже баран сам отскакивает, а корова — гуди шофер, не гуди — шествует себе, ни с чем не считаясь. Объезжай!
— А может, это она от гордости? — спросил Игнат для шутки, ему вдруг захотелось улыбнуться.
— Вот-вот! Но ведь нет ничего глупее гордости-то! Да еще коровьей! — зычно посмеялся поп. — Они, грешницы, должно, и на паперть забредали. Вот и пришлось отгораживаться!
— А сейчас-то не надо?
— О-хо-хо! — уже не засмеялся, а глубоко вздохнул поп. — Церквушка наша еще работает, но коров-то в селе уж нет! Все за счет города живут. В магазине — молоко, кефир, сметана… Постоял в очереди — и пожалуйста!
— Откуда ж все это в магазине берется?
— С молокозавода.
— А на молокозаводе откуда?
— С молочнотоварной фермы, вестимо. Вы сами по профессии кто?
— Строитель.
— В городе работаете? А живете где?
— В Любимовке.
— То-то, я смотрю, человек вроде незнакомый. Просто, значит, приходите посидеть на камушке вечерами?
Он так и сказал «вечерами», значит, давно приметил его, вербовщик, свое дело делает, за пару добрых слов еще молиться поволокет. А это уж не лучше, чем выпить. Держи ухо востро, Игнат!
— Я неверующий, — на всякий случай объявил он.
— Ну и што? — спросил поп, и это «ш» было у него мягким, плывущим во все края, как его лукаво-добрая рожа. — Важно верить в себя. Молясь, человек очищается и мобилизуется. Человек и есть бог.
— Это кто сказал?
— Лев Николаевич.
— Какой Лев Николаевич?
— Толстой.
— А-а!
— Не читали?
— Ну, как можно! Читал. Но давно, правду сказать. Еще в школе. С некоторых пор в руках не книга, а мастерок с молотком. Кирпич, раствор… Дом за домом, дом за домом…
— Вы — каменщик?
— Можно и так сказать, точно. Хотя был бригадиром.
— Почему — был?
— Уволили.
— За что?
— А я и сам не знаю!
— То-то и крутит вас! Расскажите-ка, если хочется, без притворства. Я послушаю. Время у меня есть. Чего ухмыляетесь?
— Да того… Очень уж большая нынче редкость — время! Денег у людей хватает, а времени нет. Это именно меня и пугает страшно: куда вдруг все время делось?
— Не оно виновато — люди.
— Что же стало с людьми?
— Некогда.
— Увольнять бы, что ли, тех, кому очень уж некогда и кто по этой причине совсем разучился замечать вокруг себя других. Пусть вспомнят, как раньше жили, как их самих другие замечали. Неплохо было.
— С вами-то что случилось?
— Ничего. Просто я перестал в людей верить.
— Опомнитесь! Страшней этого в жизни не бывает! А говорите — ничего… Молчите? Ну ладно, я вам скажу. Обидели вас.
— Я вовсе и не обидчивый.
— Еще хуже! Значит, потрясенный!
— Вы-то откуда знаете?
— О себе потом расскажу, а сейчас вас послушаю. Не по обязанности, а по характеру. Ну? Запалим еще по штучке для начала? — И отменным голосом, совсем как в опере, где Игнат не был ни разу в жизни, а только по радио слышал, поп возгласил: — Давай закурим, товарищ, по одной, давай закурим, товарищ мой!
Нет, здорово вербовал в свой приход, обкручивал. Смех! И уверенный, что ни в коем случае не поддастся соблазнам собеседника, Игнат тем не менее рассказал ему про Володьку с Петей, которых остановил какой-то дачник, когда они ехали на работу, ребята всегда подъезжали на свою стройку попутно с кирпичом. Дачник уговорил свернуть к нему во двор, засаженный цветущими пионами, и свалить там кирпич с машины. Как назло, и шофер дал себя уломать. Два пиона раздавили в спешке, но хозяин сказал: «Черт с ними!» И заплатил хорошо. Очень радовался, что может начать ремонт. Ну а с ним, с Игнатом, начальство, которое засекло происшествие, как начало разговор? «Ты подрядился эту работу делать?» Он молчал. «Ну, значит, ты!» Он не отпирался. Так и вышло, что он прикрыл Володьку с Петей. Промолчал, что к происшествию непричастен.
— А Володька? — спросил поп. — А Петя?
— Что?
— Тоже молчат? Негоже! Они должны к начальству побежать бы!
— Так, наверно. А мне и в голову не пришло… Как вас зовут? А то не скажешь ведь товарищ поп или товарищ батюшка. Я ж неверующий.
— Это вы говорили уже, я помню. Алексей Григорьич я. А вы?
— Игнат Семеныч.
— Будем знакомы.
Чуть привстав, они пожали друг другу руку на древнем камне.
— А что теперь мне делать, Алексей Григорьич?
Подумав и плескучей ладонью сразив комара на шее, поп ответил:
— К дачнику тому заглянуть. Я почему-то полагаю, что ваши Володька с Петей там и работают, типун мне на язык. Это они себе привезли кирпич.
— Да ну?!
— А если нет, слава богу! Тем более ради этого стоит сходить. Скажете потом: поп дурак, а ребят своих полюбите еще крепче.
— Хм! Не пойду я.
— Ошибиться боитесь? Самолюбивый?
Сверху, с еще зеленого, не до полной пропажи потемневшего склона, донесся визгливо-резкий бабий голос:
— Ай-яй-яй-яй-яй! Нет, гляньте-ка! Люди добрые! Сидит и…
— От комаров! — крикнул поп, выбрасывая окурок подальше.
— Родная ведь дочь-то, а ему хоть бы хны! Ее дома нет до сих пор, а он сидит, грешник, и…
— От комаров! — рявкнул поп и встал со стоном. — Не спасешься от нее никогда. Прости, господи!
Игнат тоже встал, чтобы на прощание пожать руку грешнику, и услышал, что поп шепотом обещает спуститься сюда и завтра.
— Приходите и вы, Игнат Семеныч, а?
2Утром Игнат еще в постели зажал сигарету зубами, спичкой почиркал потихоньку, чтоб Клава не услышала, что он проснулся, и не прибежала из кухни. Никто ему не был сейчас нужен. Все люди, увы, бывают шумными, а ему была нужна одна тишина, к которой он привык.
На дачу он в самом деле не пойдет. Да он и знать не знает, где эта дача. Не расспрашивать же, где она, голубушка, вся в пионах. Тьфу на нее! И на Володьку с Петей. Если он вдруг увидит их там, то огреет и того и другого, у него на двух сразу хватит неизрасходованного запаса в руке. И на попа, который назвал его самолюбивым, — тьфу! Нет у него, Игната, никакой пустой фанаберии. И не было никогда. Просто-напросто любое хождение ущемляло его достоинство. А какое же у него достоинство при его-то невысоком ранге, при его-то незаметной жизни? Он подумал и сам себе ответил: человеческое.
Никуда он не пойдет — ни утром, ни днем, ни вечером!
Но едва приняв такое решение, Игнат подумал, а верно ли оно? Человек не только выслушал его, но и пригласил… Зачем? А что, если и ему нужен слушатель? Если что-то изодрало его верующую душу, а рассказать некому? А? Очень может быть… Вспомнилось, Алексей Григорьевич сказал вчера: «О себе потом расскажу, а сейчас вас послушаю…» Позавтракав, Игнат засунул в карман новую пачку сигарет и стал ждать вечера. А только месяц прорезался в сером небе и синие тени от старых берез легли на землю под электрической лампочкой, он уже сидел на валуне.
Алексей Григорьевич спросил, подходя:
— Закурили без меня?
— Так от комаров же! — ухмыльнулся Игнат.
Поп озверело хлопнул себя по лбу и протянул руку за сигаретой:
— Свят, свят, свят!
Игнат дал ему сигарету и зажег спичку.
— Вы где живете-то? Я смотрю, при церкви хозяйства нет.
— А вон моя избенка, на отшибе! — Алексей Григорьевич махнул рукой на избу с палкой дыма. — Я, жена и дочь Зина… И корова и кролики… И собака с «незаурядной» кличкой Полкан.
— Ага! Держете корову?
— Хозяйка. Трудновато ей, правда, немолодая…
— А дочка?
— А дочка… Дайте мне еще сигареточку, Игнат Семеныч!
— Зачастили.
— Комары! — Поп чувствительно похлопал его по плечу и снова засмеялся. — На дачу не ходили? Не искали?
— Нет.
— Так я и думал. А к начальству своему?
— Зачем?
— Поклониться и сказать: «Виноват, каюсь. Возьмите обратно!» Вы ж работу любите. Все остальное перемелется, мука будет, а без работы не проживете. Не без денег, а без нее, матушки. Ради нее стоит и начальство простить.
— Как же?! — удивился Игнат. — За столько лет — никакого повода, а они: «Ты подрядился?» Не поняли! Не захотели.
— Так ведь и начальство надо понять! Тоже люди. Не с неба упали, на земле взросли. Один горяч, другой спесив, третий просто глуп, это хуже всего. Неисправимо! Четвертый устал. И уж об одном мысли — об отпуске. Отдохнет — и снова замечательный. — Поп схватил его за руку и сдавил. — Не теряйте веру в людей, Игнат Семеныч. Никогда, никогда, никогда!.. Потерять веру в человека еще хуже, чем в бога!
— Почему?
Алексей Григорьевич задумался, маленькие глаза его густо помрачнели, а потом опять он засмеялся.
— Да потому, что если вы не верите в бога, то ведь больше-то никого нет вокруг вас, кроме человека да живности неразумной. А как же тогда жить, если ты один и… никого вокруг?
![Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]](/uploads/posts/books/134563/134563.jpg)
