Вадим Кожевников - Щит и меч. Книга первая
Лица у них были одутловатые, а глаза тусклые, с неподвижными зрачками.
С усилием они произносили «да», «нет», «не могу знать». И каждый раз при этом вставали, вытянув руки по швам и вздернув подбородок.
Другие, истерично, возбужденные, почти до невменяемости взвинченные, хохотали плакали, ругались, нагло требовали сигарет, водки, обещая за это все, что угодно. Говорили безудержно, но в горячечном потоке слов Вайс не мог уловить какого-либо смысла, не мог добиться от них ответа на свои вопросы. Многие из них страдали нервным тиком: у них дергались подбородки, нижние веки, беспрестанно дрожали пальцы. Это были психически искалеченные люди. Полупомешанные.
Но самое гнетущее впечатление производили те, кто не потерял еще здесь полностью психического и физического здоровья. Большинство их озлобилось и ожесточилось в лагерях настолько, что им было безразлично, кто станет потом жертвой их преступлений. Чаще всего это были здоровые бабы, тупые, с уголовным прошлым. В лагерях они были блоковыми надзирателями, избрав предательство и палачество, чтобы продлить свою жизнь, добыть сытость, приобрести власть зверя над людьми.
Одна такая, с обрюзгшим и тяжеловесным лицом и выщипанными в ниточку бровями, заявила обиженно Вайсу:
— И никакого унижения я в этом не вижу. Все вполне нормально. Тут им не кружок самодеятельности.
— А вам?
— А я — не они. Я идейная. Своя крупорушка у отца была. А муж — скорняк, до последнего на дому мастерскую держал. Как могли, от властей свою зажиточную жизнь спасали. — Сказала презрительно: — Тут девки больше какие? С которыми немецкие офицеры побаловались. В казино водили, вежливо, как невест. А после сдали в СС, ну, а те сюда, на пансион. Только какие из них шпионки? Одно название. По ночам спать не дают. Плачут. А о чем? О советской власти. Вот она им теперь, советская власть! — и показала кукиш. Порекомендовала внушительно: — Я бы, господин офицер, на вашем месте сюда из кого кадры подбирала? Исключительно из пожилых, которые понимают толк в жизни, про которых точно известно, что они советской властью обижены. Мне, например, ни медали, ни ордена за мое геройство не надо. Мне бы патент на торговлю меховыми товарами. Тут я в люди выйду, будьте уверены.
— И много тут таких, как вы?
— Раз, два — и обчелся. А вот в РОА имеется публика положительная. Унтер-офицер Полканов о бане мечтает. Его предки по банному делу шли, на нем капитал собрали. — Спросила с надеждой: — Большевиков прогонят, тогда возврат на полную катушку для вольной коммерции?
Вайс сощурился, сказал строго:
— Но не для вас.
— Это почему же?
— Как вам известно по материалам РОА, Россия станет нашей колонией, и подобные вам обученные люди будут и в дальнейшем выполнять карательные функции по отношению к местному населению.
— Ну что ж, значит, причислят к фельдполиции. Я так вас поняла? — Вздохнула. — Ну что ж. Тоже должность.
Сорокин, полковник РОА, тучный, бравый, с венчиком крашенных в ярко-черный цвет волос вокруг белой лысины, страдал астмой и потому говорил с одышкой.
Преданно глядя в глаза Вайсу, заверял:
— У нас в РОА модерна не признают, всяких там современных фокусов. По старинке, как деды и прадеды. Порем. Есть такие мастера-уникумы! В гестапо подобных не имеется. Там по-европейски, с применением всякой техники. А у нас в РОА с обыкновенным сыромятным ремешком виртуозы!
Вайс сказал полковнику, чтобы тот дополнительно допросил лейтенанта Нюрку и ее пособницу о деле унтершарфюрер СС. А капитана Ауфбаум он допросит сам. Затем в сопровождении капитана Ауфбаум обошел общежитие курсанток. Это был такой же барак, как и в «штабе Вали».
Удушливо воняло дезинфекцией. К этой вони примешивался приторный запах крема, одеколона, пудры — всей той косметики, которую выдавали курсанткам в дни приезда начальства.
Ауфбаум внимательно оглядывала напряженные, напудренные лица стоящих по команде «смирно» женщин. Одни из них намалевались тщательно, аккуратно, другие нарочито небрежно, как бы в издевку над собой. Таким она делала строгие замечания. Объясняла Вайсу, что у курсанток есть также партикулярная одежда. Но хранится она в кладовой и выдается по мере надобности, в отдельных случаях.
— Например? — спросил Вайс.
Ауфбаум замялась:
— Ну… когда кто-нибудь из приезжих имеет желание побеседовать..
— Понятно, — сказал Вайс.
— Белье им мы выдаем солдатское. Но разрешаем обрезать кальсоны. А из обрезков они шьют себе лифчики.
— Дисциплинарные взыскания?
— Это миссия моего заместителя, лейтенанта, — уклончиво объяснила Ауфбаум.
— Есть жалобы, претензии?
Никто из женщин не ответил.
Вайс спросил девушку с обезображенными ожогами лицом:
— Это что у вас?
Ауфбаум поспешно сообщила:
— Это она сама, утюгом.
— Странно. Обычно утюгом лицо не гладят.
Стоящая в стороне толстая, ярко намалеванная девица объяснила мстительно:
— Это она нарочно рожу испортила, чтобы ее к офицерам пореже вызывали. Чтобы другие за нее отдувались.
— Так, любопытно, — сказал Вайс. Спросил девушку с обожженным лицом: — Ваша фамилия?
— Нет у меня ни имени, ни фамилии.
— Кличка?
— «Штырь», — сказала Ауфбаум и пожаловалась: — Я полагала, поскольку, у меня женский состав, давать клички по названию цветов, но командование не одобрило.
Курсантку по кличке «Спица», ради которой он прибыл сюда, Вайс решил посетить один, без сопровождающих.
Ему указали комнату, где ее держали взаперти.
На топчане сидела тоненькая девушка в длинном, слишком широком для нее, расшитом блестками платье.
Маленькое, бледное личико, темные, чуть вьющиеся короткие волосы, еще не успевшие отрасти после лагеря. Опухший большой рот, впавшие глаза, высокая, тонкая шея. Руки на запястьях забинтованы.
Она была такая худенькая, тоненькая и легкая, что матрац, положенный на топчан, не проминался под ней.
Иоганн вежливо представился и объяснил цель своего визита. Она молча выслушала и сказала:
— Врете.
— Вы сможете сами убедиться: виновники будут строжайшим образом наказаны.
— Увидим.
— Разрешите присесть? — и Вайс опустился на топчан.
Девушка вскочила, бросилась к двери, толкнула ее. Дверь распахнулась.
— Может, нам лучше беседовать не здесь? — Вайс тоже встал.
— А я не желаю с вами беседовать!
— Тогда назовем это иначе. Вы дадите мне некоторые показания, которые необходимы как формальность, хотя мне уже все ясно.
Она спросила, озлобленно улыбаясь:
— А если все ясно, зачем вам нужна я?
— Можно узнать ваше имя?
— У меня есть кличка — «Спица».
— Пожалуйста, ваше имя?
— Допустим, Инга.
— Вы Инга, а я Иоганн — приятное созвучие.
— В таком случае я Ольга.
— Это правда?
— Вы уже начинаете допрашивать?
— Знаете что, — дружески сказал Иоганн, — мне не нравится ваше платье, уж очень оно такое…
— Какое «такое»?
— Ну, сами знаете… Я попрошу, чтобы вам дали другое.
— Шелк, блестки…
— Вот именно. И поэтому оно вам не идет.
Девушка внимательно посмотрела в глаза Вайсу.
— Зря притворяетесь. Вы, гестаповцы, вначале всегда так…
— А потом?
— Вы сами знаете, что потом. Ведь я дала подписку… Мне можно теперь приказать все, что угодно.
Глаза девушки потускнели, погасли.
Вайс сказал резко:
— Фрейлейн, у меня есть основания курсантку по кличке «Штырь», — напомнил: — ну, ту, которая обожгла себе лицо утюгом, подозревать в сокрытии своих истинных убеждений. Ее следует направить обратно в штрафной блок Равенсбрюка.
— Ну что вы! — всполошилась Ольга. — Она… Она настоящая контрреволюционерка и поклонница фюрера! — Лицо девушки выражало отчаяние и тревогу.
— Вы убеждены в этом?
— Да-да, полностью! — горячо заявила Ольга.
— Ваше свидетельство для нас настолько авторитетно, что в таком случае я отменю приказ Ауфбаум.
Видя, что лицо Ольги прояснилось, он тут же спросил:
— А эта, с выщипанными бровями, меховщица?
— Сволочь!
— Простите, я не понимаю этого слова.
Блестя глазами, кривя губы, с какой-то коварной усмешкой Ольга сообщила:
— Эта особа не может внушать вам доверия.
— Благодарю вас. — Вайс встал, щелкнул каблуками, склонил в поклоне голову. Исподлобья глядя, быстро спросил: — Ваш отец полковник? Начальник штаба армии, репрессированный Советами?
Девушка, задыхаясь кивнула. На шее ее вздулись вены.
Иоганн сказал:
— Будьте, пожалуйста, внимательны ко мне настолько же, насколько и я к вам. — Усмехнулся: — У меня ведь такая сложная миссия. А русская девушка — это загадочная славянская душа.
Ольга нерешительно спросила:
