Валентин Бадрак - Офицерский гамбит
Так, шептал он себе под нос, роль России, роль России, роль России… Мысли Артеменко как бы застопорились, его глаза случайно наткнулись на старика, увлеченно кормившего голубей. Птицы подлетали, смелели, хватали большие крошки хлеба и тут же, чем-то испуганные, удалялись, отчаянно хлопая крыльями, чтобы снова повторить круг, приближаясь с каждым разом все ближе к старику. Артеменко мельком взглянул на его лицо – оно было исполнено умиротворения, внушающего уважение благородного спокойствия. Разведчик не сразу сообразил, что именно заставило его посмотреть на старика и изменить ход своих мыслей. На этом осунувшемся от времени, морщинистом лице с буграми возрастных припухлостей отпечаталось нечто светлое, без привычной фальши. И прикосновение взглядом к естественности, столь редкой в гудящем городе противоречивых страстей, взволновало и встряхнуло офицера.
Старик неожиданно поймал его взгляд, и по его открытому лицу пробежала легкая тень добродушно-приветливой улыбки. Артеменко уже собирался идти своей дорогой, как старик тихим, мягким, протяжным голосом проговорил, не глядя на проходящего мимо и даже будто обращаясь не к нему, а к голубям или кому-то невидимому в пространстве рядом с ним:
– Вот так спешат, спешат, а куда спешат, сами совсем не ведают…
Фраза была тем более странной и неуместной, что Артеменко никуда не спешил, а двигался даже слишком медленно по отношению к своему обычному темпу жизни. Его осенило – это его напряженное лицо, вероятно, выглядевшее озабоченным и тревожным, привлекло внимание незнакомца. Он вовсе не желал ни с кем вступать в разговоры, которые на улице всегда оказываются порожними, но зачем-то сказал в ответ:
– Но я вообще-то не спешу никуда.
– Значит, не о том думаете, молодой человек… – уверенно заметил незнакомец.
– А почем вы знаете, о чем я думаю? – Артеменко стало любопытно, и он, обычно никогда не реагирующий на окружающих, неожиданно для себя вступил в разговор.
– Догадаться – дело нехитрое, – старик прищурился, повернувшись к Алексею Сергеевичу, – вас либо бизнес заботит, либо в семье неполадки, либо какая-то государственная работа. Собственно, разница невелика, главное ведь не сам предмет вашего беспокойства, а то, что вы обдумывание сделки возвели в такую степень важности.
«Вот тебе на, – подумал Артеменко, – во всем ошибся дедуля, но все ко мне подходит». Он внимательно посмотрел на старика, который уже отвернулся и продолжал кормить птиц, внимательно разглядывая пернатых пришельцев, – к голубям уже присоединились проворные и наглые воробьи, которые чуть ли не из их клювов выхватывали хлебные крошки. Артеменко с удивлением отметил, что старик вовсе не сгорбленный, не гнусавит, как иные престарелые особы, и как-то уникально сосредоточен на своем незамысловатом деле. Старик как будто не ждал ответа, и Артеменко мог уйти, но что-то его опять остановило.
– Допустим, вы угадали, и что тогда?
– Да ничего. – Старик ответил, не оборачиваясь к собеседнику. – Ишь ты, настырный какой, – теперь он обращался к верткому воробью, которому удалось опередить более осторожного, неповоротливого и несколько грузноватого голубя. Большая птица пригрозила маленькой клювом, и воробей, изловчившись, увернулся и вспорхнул. Но едва он приземлился с большим куском, который сам не мог проглотить, как еще два нехлипких воробья накинулись на добычу. – Видите, как оно в природе забавно. Все как у нас, все как у нас. – Хлеб у старика закончился, он отряхнул руки одна о другую, затем неспешно повернулся наконец к Артеменко. Тот же молча, с любопытством глядел на него.
– Неважно, чем вы занимаетесь по жизни. Важно, что вы не переключаетесь. И от этого у молодых людей больше всего проблем. Наша жизнь – не только активное мышление и активное действие, нужно еще научиться созерцать. Наблюдать за миром глазом художника или фотографа. Пристально, как будто вы собираетесь запомнить, оставить понравившуюся картинку в памяти. Тогда многое станет понятным.
Артеменко удивился еще больше: «Чудак. Философ. Существо, на тысячи километров удаленное от реальности». И тут ему пришла в голову интересная идея.
– Но если вы наблюдаете, то, верно, хорошо понимаете суть многих вещей…
– Это необязательно. Для того чтобы наша жизнь была содержательной, достаточно наполнить ее смыслом – тем, который создаем мы сами. Этот смысл может быть в нас самих, в нашем развитии. Но может быть и вовне, в нашем взаимодействии с окружающим миром.
Когда он заговорил, у него, казалось, разгладились и отступили морщины, а лицо, озаренное и спокойное, светилось невесомым, уклончивым и манящим светом. Незаметно они приблизились друг к другу, и Артеменко увидел, что в глазах старика нет старческой усталости, а лучистые морщины вокруг них лишь скрадывают глубину.
– Наверное. Но вы же не можете жить отдельно от семьи, общества, государства.
– Нет, не могу, – согласился он. Но тут же добавил: – Но в слова «жить отдельно» каждый вкладывает свой собственный смысл. Разный смысл. Для одних в этих словах заключены беспокойство и болезнь, для других – понимание и любовь.
Старик едва заметно улыбнулся, обнажив ряд ровных искусственных зубов. «Пыжится, ухаживает за собой, стремится до конца жить полноценной жизнью», – промелькнуло в голове у Артеменко, который, казалось, был сбит с толку непонятным ему сочетанием простоты и загадочности. Вооруженный целым арсеналом средств и методик психологического воздействия на окружающих, он чувствовал себя совершенно беспомощным пред земными мыслями и действиями. В этом иссохшем человеческом теле присутствовало что-то и уродливое, и оглушительно величественное, и одно так быстро сменяло другое, что было неясно, где истинный образ. Алексей Сергеевич решил опуститься до прямолинейности собеседника.
– Ну вот вы живете, наблюдаете за жизнью. А что скажете по поводу отношения украинцев и россиян? Хотели бы вы возвращения в советские времена?
Некоторое время старик стоял в задумчивости. Но затем стал говорить с прежней уверенностью:
– Когда старики типа меня ноют по былым временам, то это всего лишь ностальгия по молодости, по силам, которые неминуемо уходят. Да, было время значимости, весомости. Но только теперь, когда это время прошло, ощущаешь, что те ценности все равно были ненастоящими, призрачными, раздутыми окружающими людьми. Но это не страшно, потому что у жизни смысл есть всегда, во всякое время. А в СССР я не хочу – там было душно дышать. Вот Горбачев – без сомнения, выдающийся политик, а мы этого не поняли, и многие до сих пор не понимают, брюзжат в его сторону. А ведь он нас лицом к нам самим повернул, заставил вспомнить, что мы – личности, а не только пешки на громадной шахматной доске. Мы поговорили-поговорили между собой, и кое-что поняли. Мы стали чище и лучше после того, как выговорились. А вот наш Кучма оказался мелковатым хуторянином, к тому же – беспримерным негодяем. Если вы можете заглянуть в корень, сразу поймете – он более всего виновен в расстройстве системы. Майдан – его рук дело, причем он нарочно его создал. И что любопытно – нисколько этого не скрывал. Мне кажется, верх цинизма – пообещать честные выборы, а потом их сфабриковать. Это, знаете ли, операция против своего народа. Знаете историю про римского императора Тиберия? Нет? Ну так я вам расскажу, как он преемника выбирал. У него было много вариантов, но он, лукавый, выбрал худший. Калигулу – самого паршивого, самого распущенного из всех возможных вариантов. И кстати, поплатился потом, когда Калигула его задушил подушкой. А Калигула сам себя наказал – через четыре года возмущенные представители элиты отрубили ему голову. Знаете, история повторяется. Не буквально, конечно, но ее фрагменты – точно.
Алексей Сергеевич хорошо видел, что незнакомец хочет выговориться. Ему просто не с кем общаться, смекнул он, и решил не перебивать охотливого говоруна. Тот же становился все более увлеченным, стал даже немного жестикулировать для убедительности.
– А вот отношения украинцев и россиян – это проблема, которая, наверное, вас беспокоит. Но для обычных людей она – надуманная, поверьте мне. Ее на самом деле не существует. Ее придумали политики из собственного тщеславия, из желания возвыситься. Выбросьте ее из головы, представьте себе метлу и что вы выметаете ею мысли об этой проблеме.
Ого, думал Артеменко, завороженно глядя на старика. Дедушка подкованный, хоть и неказистый с виду.
– Но если проблемы не существует, выходит – дружба и взаимопонимание между двумя народами возможны?
– Вы не очень спешите? Можем пройтись по аллее, – предложил старик.
– Хорошо, – согласился Алексей Сергеевич.
– Сейчас люди либо просто спешат, либо очень спешат… Дружба и взаимопонимание и так будут, они вернутся, как только исчезнет искусственное озлобление этих самых политиков. Но, конечно, есть еще нюанс. Помните, как о любви говорят? Любовь как ртуть: можно удержать ее в открытой ладони, но не в сжатой руке. А русский человек привык сжимать что есть силы. – Старик шагал тяжело и медленно, хотя силился не шаркать, и Алексей Сергеевич, взглянув на его ровную, горделивую осанку, подумал, что он, верно, был каким-нибудь профессором или дипломатом. Он хотел осведомиться на этот счет, но поймал себя на мысли, что на это жаль времени. Ведь перед ним был не носитель информации, а носитель мыслей. А значит, их происхождение его не обязательно должно волновать. Потому он спросил о том, что его непосредственно интересовало.
