Юрий Слепухин - Тьма в полдень
Алексея схватили именно здесь. Возможно, и связной был еще с ним, – почему-либо не смог уйти ночью, очевидно. Но кто навел сюда немцев?
Вот тут им впервые овладела настоящая растерянность. Он вернулся на базар, выпил у киоска стакан теплого химического морсу, закурил. Что делать? Неизвестно ведь, цел ли еще Второй!
Володя снова пошел в Замостную слободку. На Красноармейской ему встретилась заплаканная Ира Лисиченко: Петра Гордеича забрали сразу после Володиного ухода. Это уже был настоящий разгром.
В десять часов утра зондерфюрер фон Венк находился у гебитскомиссара на совещании, посвященном проблемам тотальной мобилизации в местном аспекте. В истекшем полугодии гебит не выполнил плана по поставке рабочей силы в Германию, у доктора Кранца были по этому поводу большие неприятности в Ровно, и теперь он старался доставить не меньшие своим подчиненным.
– Как вы уже знаете, сегодня утром войска Восточного фронта перешли в генеральное наступление между Орлом и Белгородом! – лающим голосом выкрикивал Кранц, сидя в своей обычной, неестественно напряженной позе во главе длинного дубового стола, протянувшегося через весь конференц-зал. – Волею фюрера начата грандиозная битва, призванная решить исход этой кампании! Пришел час, когда каждый из нас должен снова задать себе вопрос: все ли наши силы отданы для победы? В современной войне машин, господа, победа является производным двух факторов – героизма фронта и труда тыла. Для того чтобы германский тыл мог и впредь удовлетворять потребности фронта, ему нужны рабочие руки. Рабочие руки, господа!
Выкрикнув это, гебитскомиссар сделал паузу и обвел взглядом всех сидящих за столом.
– Несколько дней назад, – продолжал он, – я, как господам известно, был на совещании, созванном в Запорожье генеральным уполномоченным по использованию рабочей силы гауляйтером Заукелем. Партайгеноссе Заукель довел до нашего сведения, что в течение этого года германская военная промышленность должна получить дополнительно не менее миллиона иностранных рабочих, причем четыре пятых от этого общего количества должны предоставить оккупированные области Востока. Это, господа, железная необходимость, вызванная обстоятельствами тотальной мобилизации, и она налагает на нас весьма серьезную ответственность. Между тем именно в этом важнейшем вопросе – я имею в виду своевременную и планомерную поставку рабочей силы в рейх – именно в этом некоторые органы нашей администрации проявляют порой совершенно возмутительную, нетерпимую халатность! Господа, будем говорить ясно и прямо, как подобает немцам, называя вещи своими именами. Положение совершенно нетерпимо! Я не знаю и не хочу знать, чем заполняет свой досуг начальница местного трудового управления, наша уважаемая фрау Винкельман. Ее личная жизнь меня совершенно не интересует, хотя, боюсь, кое-кого она может заинтересовать очень всерьез, да-да!
Участники совещания с трудом сохраняли деловое выражение лиц. Небольшая колония служащих гражданской администрации давно уже варилась в собственном соку, жены сплетничали и перемывали косточки друг другу и всем окружающим, начиная с доктора Кранца; все знали, что Марго Винкельман – отъявленная развратница и наркоманка, прославившаяся своими непристойными похождениями еще в Варшаве.
– Но я хотел бы знать, – продолжал выкрикивать гебитскомиссар, – чем занимается начальница биржи в свое рабочее время...
– Тем же, чем и на досуге, – довольно внятно шепнул начальник промышленного отдела Заале, не поворачивая головы к своему соседу.
– ...потому что служебные дела ее явно не интересуют! Важнейшая задача изыскания трудовых резервов для нужд тотальной войны решается кое-как. Господа, это неслыханное безобразие. Неслыханное и совершенно не-тер-пи-мо-е!!
Сама Марго, очевидно уже с утра напичкавшись какой-нибудь дрянью, сидела с безмятежным видом, полируя ногти о рукав форменного кителя. Никто не понимал, откуда она берет наркотики, но она их доставала. Очевидно, у нее были связи в Берлине.
– И я этого терпеть не намерен! Я вынужден взять это в свои руки! – кричал Кранц. – По моему приказу Украинская вспомогательная полиция с завтрашнего дня начинает операцию «Трал», имеющую целью изъять из Энска аб-со-лют-но все резервы рабочей силы. Я железной метлой вымету в рейх всех тунеядцев, которые благодаря снисходительности фрау Винкельман – благодаря ее преступной снисходительности, господа, – до сих пор разгуливают по улицам этого города, даром жрут германский хлеб и не желают пошевелить пальцем, чтобы помочь Германии в ее титанической борьбе за Новую Европу! Властью, данной мне фюрером...
Фон Венк, сидевший вместе с другими референтами по левую руку от гебитскомиссара, подавил зевок и осторожно посмотрел на часы. Уже ровно пятьдесят минут пустой болтовни. Город действительно нуждается в хорошем тралении, и Винкельман действительно никчемная стерва, но к чему столько слов? Речи становятся национальным бедствием. Неудивительно, раз мода идет сверху...
– ...впредь категорически запрещаю принимать во внимание любые медицинские заключения о нетрудоспособности, подписанные местными врачами! Что касается справок с места работы, то основанием для освобождения от трудовой мобилизации могут считаться лишь те, которые выданы фирмами и предприятиями, работающими непосредственно на германские вооруженные силы. Здесь в городе развелось больше жульнических заведений, чем в самом Иерусалиме!
Секретарь, вошедший в конференц-зал минуту назад, воспользовался паузой и, приблизившись к креслу комиссара, сказал что-то ему на ухо и положил перед ним кожаную папку.
– А! Я рад, – буркнул тот, остывая. – Наконец-то хоть одна хорошая новость, господа...
Он раскрыл папку, пробежал взглядом какой-то документ, к которому канцелярской скрепкой был прикреплен грязный и обгорелый лист бумаги.
– Господа слышали, очевидно, о подпольных информационных бюллетенях на русском языке, которые довольно регулярно появлялись в городе в течение последнего года, – сказал Кранц, вытаскивая скрепку. – Вот как это выглядело! Сейчас шеф гестапо докладывает, что человек, выпускавший их, был схвачен на конспиративной квартире и погиб, оказав сопротивление при аресте. Пишущая машинка и ротатор нашлись там же, вместе с некоторым количеством уже отпечатанных бюллетеней. Кстати, машинка американского производства, «Ремингтон». Мой милый фон Венк, вы у нас специалист по контактам с, местным населением, прошу – это по вашей части...
Зондерфюрер взял протянутый ему обгоревший по краям лист. Это был очередной выпуск «Говорит Москва», такие попадались ему и раньше. Обычно он читал их с интересом, потому что далеко не все из напечатанного там можно было найти в газетах. Сейчас его внимание привлекла заметка «Месяц войны в цифрах». В течение мая союзная авиация сбросила на Германию уже пятнадцать тысяч тонн бомб – против одиннадцати в апреле и восьми в марте. За этот же месяц немецкими подводными лодками потоплено судов общим водоизмещением в триста семьдесят тысяч брутто-регистровых тонн – против четырехсот пятнадцати тысяч в апреле. А общий тоннаж судов, спущенных за это же время одними только американскими верфями, – миллион семьсот тысяч. Да, от этих цифр становилось нехорошо.
Впрочем, дело было не только в цифрах. Было еще что-то, очень неприятное, и неприятное не вообще... а, пожалуй, лично для него, зондерфюрера фон Венка... Но что же это могло быть? Что-то услышанное недавно, что-то имеющее к нему самое прямое отношение...
Совещание окончилось, все разошлись по отделам, уединился в своей комнатке и фон Венк. Обгорелый листок он взял с собой. Беспокойство сидело в нем, как заноза, но обнаружить его причину так и не удавалось. Зондерфюрер чувствовал, что на него надвигается сплин; и даже не сплин, по-английски сдержанный и меланхоличный, а самая настоящая дикая, нечесаная российская хандра.
Он попытался взяться за доклад, который должен был написать для Кранца, очень скоро плюнул, швырнул бумаги в ящик и стал ходить из угла в угол, расстегнув китель, держа руки в карманах бриджей и жуя потухшую сигарету. Может быть, виной всему было низкое давление, – за окном хмурилось ненастье, гроза собиралась над городом, было жарко как в бане. Но нет, было что-то другое... Заметка о бюллетене? Ну что ж, в конце концов эти цифры известны, никто их и не скрывает... фюрер никогда не скрывал трудностей этой войны, непомерной тяжести подвига, взятого на себя Германией. Но все равно это чудовищно.
Это чудовищно! Если американцы спускают на воду втрое больше тоннажа, чем мы успеваем пустить за это же время на дно, то бессмысленно все, что делают бородатые подводные волки гросс-адмирала. И этот непрерывно возрастающий размах воздушной войны...
