Софья Черняк - Луч во тьме
Кочубей поставил задачу — сорвать отправку киевлян на немецкую каторгу.
…На перроне Киевского вокзала формировали очередной эшелон. Около теплушек, окруженных кольцом полицаев, жмутся друг к другу, словно отара напуганных овец, девушки. Парней полицаи держат отдельно. Возле них охрана усилена.
Поезд стоит уже под парами. Начальник поезда Крюгель широким шагом ступает вдоль вагонов, с беспокойством поглядывая на дверь вокзала, у которой замерли часовые.
Сегодня необычная отправка. Эшелон вызвался торжественно, с помпой проводить сам руководитель бюро по набору рабочей силы, государственный советник регирунгсрат доктор Яницкий. Но почему доктор запаздывает? Эшелон должен был отправиться еще в девять утра, а теперь уже двадцать минут десятого. Это как-то не вяжется с хваленой немецкой пунктуальностью.
Может быть, что-то случилось? Бургомистр Форостовский, тоже прибывший на вокзал со своими чиновниками, не отваживается спросить об этом Крюгеля.
Но вот часовые, точно их ударило электротоком, вскинули вверх головы в железных касках, и Крюгель, четко печатая шаг, направился к входу в здание вокзала.
В дверях появился долгожданный регирунгсрат Яницкий.
— Хайль Гитлер!
— Хайль! Хайль! Хайль!
Перрон стал серым от бесчисленного множества воинских мундиров. Яницкий с помощью подчиненных неуклюже взобрался на ящик, который должен был служить трибуной, снял с головы фуражку, вытер платком взмокший лоб:
— Милые киевляне и киевлянки! Великий фюрер приглашает вас: поезжайте в прекрасную Германию. Сто тысяч украинцев уже трудятся в свободной Германии. Великая Германия научит вас работать… Не верьте большевистским агентам! Пройдет время, и ваши родители вновь увидят вас физически окрепшими и духовно исцеленными. В дороге вас будут вкусно кормить. Пан Крюгель, покажите, чем вы будете кормить украинцев, которые едут в великую Германию…
Низенький Крюгель поднял над головой круг копченой колбасы и буханку белого хлеба.
— Вот чем вас будут кормить, милые киевляне! А теперь — по вагонам. Счастливого вам пути, — закончил Яницкий.
— По вагонам! Слышали команду? По вагонам!.. — и полицаи начали загонять в теплушки плачущих девчат и растерянных парней.
Неожиданно из-за полицейского заслона вырвалась девушка.
— Мамоч-ка-а!..
Дюжие полицаи схватили бедняжку, ее хрупкая фигурка взметнулась над толпой и мячиком полетела в разинутую пасть вагона.
Толпа мобилизованных на миг замерла, потом истошный крик прокатился над вокзалом. Рыдали девушки, гневно кричали хлопцы.
Засвистели плетки.
— По вагонам! Иначе будем стрелять…
В суматохе никто не обратил внимания на то, что полицаям усиленно «помогали» наводить порядок какая-то женщина и двое мужчин. Они носились от одной теплушки к другой, подталкивали мобилизованных в вагоны, уговаривали их… Наконец паровоз загудел и вагоны медленно покатились.
Вместе со всеми провожавшими трое вышли на привокзальную площадь и направились в сторону «Ленинской кузницы».
— Ну, как у тебя? — тихо спросил один.
— Пусто…
— И у меня…
— Я тоже все раздала, — прошептала женщина.
Это была Мария с биржи труда, а двое ее спутников — Николай Шешеня и его новый приятель Сергей Ананичев. Они только что провели опасную операцию: раздали мобилизованным небольшие свертки с гостинцами, в которых, кроме хлеба и махорки, были маленькие напильники, плоскогубцы и записки:
«Друзья! В 12 часов ночи эшелон остановится в поле, недалеко от леса. Постарайтесь к этому времени открыть вагоны. Бегите! В Германии вас ждет пятнадцатичасовой рабочий день, каторжный труд в подземных военных заводах, голод, издевательства. Бегите в лес! Там вы найдете друзей-партизан.
Смерть немецким оккупантам!»
…Мария, Николай и Сергей подошли к заводу и повернули в сторону рынка.
— До вечера, — прошептал Шешеня и первый исчез в толпе.
3.
У Григория был такой характер: если что задумает, на полпути не останавливается. Этому он научился у старшего брата Сергея, к которому переехал в Киев после смерти родителей. Приехал растерянный, застенчивый, ошеломленный горем деревенский мальчик и стал присматриваться, как живет брат. Днем Сергей — вахтер в школе, а вечерами — студент рабфака.
Григорий тоже начал работать и учиться.
Всем сердцем юноша полюбил Киев, который вырастил его, вывел его, сельского сироту, на путь ученого: накануне войны Григорий уже готовился к защите диссертации на звание кандидата экономических наук.
Родной Киев с гористыми шумными улицами-садами, тенистыми парками и цветниками, что сделали с тобой фашисты! Ведь этим извергам не жалко ни людей, ни твоих прекрасных памятников старины, ни фабрик и заводов, ни развесистых великанов-деревьев…
Григорий чувствовал себя ограбленным. У него украли его Киев. И он поклялся: «Все силы отдам вам, киевляне, чтобы вы могли выстоять».
Есть в Киеве улица, к которой Кочубей и близко боялся подойти, — Пироговская. На ней он жил, на ней июньским утром 1941 года впервые услышал слово: война… Ушел из дому, оставив на столе невычитанную после перепечатки диссертацию. Может, она и теперь там лежит?
Однажды Кочубей не выдержал. Как будто ноги сами понесли его на Пироговскую. Он шел по руинам. Эти горы битого кирпича и камня были когда-то зданиями Крещатика, Прорезной… Вот улица Ленина. Театр русской драмы. Академия наук. Вот и опера, обшарпанная, чужая. За нею угловой семиэтажный дом одной стороной на улицу Ленина, другой — на Пироговскую. Парадная дверь забита. Что там теперь за окном на первом этаже?
А что, если зайти, разыскать дворничиху Татьяну, попросить ключ, который передал ей на хранение? «Не делай глупостей, Кочубей!», — как будто сказал кто-то сзади. Обернулся — никого… Но он послушался этого внутреннего голоса: рисковать нельзя, а тем более без нужды. Бросив еще раз взгляд на окно, так манившее его, Кочубей отправился туда, где его ждали в шесть часов вечера…
Организация имеет теперь пятнадцать конспиративных квартир, где можно встретиться с товарищами, поесть, помыться, переночевать. Но пользовался Кочубей не всеми. Квартира, куда он сейчас направился, была одной из надежнейших. Он чувствовал себя в ней как дома, хотя…
Красная площадь, 9. Обыкновенный двухэтажный дом, каких много на Подоле. В левом крыле — штаб немецкой дивизии. Здесь с утра до ночи суета — подъезжают и отъезжают машины, из окон доносится стрекотание пишущих машинок, чужая речь, а у ворот круглые сутки часовой с автоматом.
Кочубей подошел к часовому:
— К пани Омшанской… Разрешите?
Часовой молча кивнул головой. Кочубей нырнул во двор.
Что подумал часовой, пропуская Григория? Может, еще один гость к этой веселой пани, из квартиры которой часто доносятся песни, музыка. Пани музицирует, она любит мужское общество… Ничего не поделаешь: надо жить да еще двух детей прокормить. У пани же нет мужа. Между прочим, обществом этой красавицы-украинки не брезгует даже сам лейтенант Викерн — адъютант полковника Глюка. Часовой с каменным лицом частенько видит, как лейтенант останавливает Омшанскую и подолгу весело беседует с ней.
А Кочубей в это время думает: «Кажется, мы выбрали удачное место для конспиративной квартиры. Работаем, как говорится, под охраной немецких часовых…»
Пани Омшанская, она же Мария, с которой мы уже встречались на бирже труда и на вокзале, была дома.
Григорию предстояло встретиться у нее с человеком, которому Руководящий центр парторганизации намерен поручить создание подпольной группы на 49-м километре Житомирского шоссе. Возможно, придется ждать этого человека день, два, а то и вовсе не дождаться: путешествовать сейчас очень опасно.
По Житомирскому шоссе бредет маленький, изнуренный человек. Рядом степенно шагает солидный, с длинной бородой и подсмоленными махоркой у сам и, пожилой человек в поношенном комбинезоне.
В руке маленького узелок. И пусть кто угодно проверяет его содержимое. Маленький был сапожником, в узелке у него две пары женской обуви для обмена в Киеве на мыло, чай и другие продукты, которых в селе не достать. И документы у него в порядке. А если кто спросит, что за человек его спутник, то он ответит, что незнакомый — попутчик, пристал в дороге и идет себе. Все знают, что в дороге вдвоем веселее.
Путешественники идут молча. Каждый думает о своем. Бородач думает: не напрасно ли связался с этим маленьким. Но ведь просто так, с кем-нибудь железнодорожный мастер Юлиан Иванович Питюха не познакомит. К тому же он сказал:
— Этому парнишке можете доверить какую угодно работу, Николай Васильевич. Ручаюсь за него.
И вот они идут вдвоем в Киев: старик, в котором вряд ли кто узнал бы старого большевика Николая Васильевича Бойко, до войны руководившего крупным рыбтрестом, и комсомолец Толя Лазебный. В 1922 году в маленьком украинском селе Заваловке кулаки убили его отца, питерского кузнеца, участника революции 1905 года Никона Лазебного, которого сам Ленин послал на Украину помогать крестьянам укреплять Советскую власть. И матери своей не помнит он — рано похоронили ее, бедняжку. Вскоре и трое сестер одна за другой померли от голода. С тех пор Толик и пошел по жизни один…
