Александр Тутов - Русские в Сараево. Малоизвестные страницы печальной войны
Я чуть не саданул по двери очередью из автомата, но вовремя остановился. Это мог быть обычный несчастный мирный житель, который против своей воли угодил в эту непутевую войну. И теперь, ощущая мое присутствие, дрожит в страхе перед неизвестностью. Как и я.
Я постучал в дверь. Никто не откликнулся. Тогда я постучал сильнее и решительнее.
— Ко йе то? — послышался шепот из-за двери.
Я даже не смог разобрать, кому он принадлежит. Представителю какого пола и возраста? Мешали и побочные звуки. На улице продолжали стрелять.
— Отворите врата! — припомнил я сербские слова.
Как хорошо, что сербский язык так похож на русский.
Чтобы как-то успокоить обитателя квартиры, добавил:
— Я — друг! Я ненанети штету![2]
За дверью завздыхали. Щелкнул замок. Дверь осторожно, тихо-тихо приотворилась. И я остолбенел, увидев девушку в темно-синем, несколько потертом джинсовом костюме.
Очень, надо сказать, симпатичная девушка, с коротко стриженными черными волосами и большими голубыми глазами. Небольшой шрам на правой щеке не портил общего впечатления. Она испуганно смотрела на меня. Еще бы! Что можно ожидать хорошего от людей в военной форме с оружием? И как только такая девчонка не побоялась остаться в доме в районе боевых действий?
— Тисама?[3] — спросил я.
Познаний сербского языка у меня хватало только для коротких фраз.
— Сама,[4] — обреченно подтвердила она.
— Я могу ли да учем?[5] — Стоять перед дверью мне совсем не хотелось.
— Може се, — кивнула она.
Да и как она могла мне воспрепятствовать? Мне необходимо было проверить квартиру. Мало ли кто там обосновался еще, кроме нее.
Она отступила назад, и я вошел, не забывая про осторожность. Доверять кому-либо в этих условиях — несусветная глупость. А особенно красивой девушке, так как эти красивые девушки особенно опасны. Мы, мужчины, при виде их быстро забываем про все на свете, а надо, наоборот, напрячься и насторожиться.
— Стайяти ту! — строго сказал я девушке, указав на стенку в прихожей.
Внимательно окинул девушку взглядом. Обыскать ее я все-таки постеснялся. Не захотелось показаться трусом или наглецом.
Я внимательно оглядел все комнаты, кухню, санузел. Действительно никого не оказалось. Отчаянная девушка, на удивление, жила одна. По крайней мере сейчас. Квартирка обставлена очень бедно. В одной комнате кресло с ободранной кожаной обивкой, в другой — узкий диван, покрытый стареньким пледом. Даже стульев не имелось. Продали и вынесли все, что ли? Или пустили на дрова?
На кухне у окна с уцелевшими стеклами стоял круглый деревянный стол и одна обшарпанная колченогая табуретка. Стол украшала половинка белого хлеба и палка копченой колбасы, еще только начатая.
Мое внимание привлекла литровая бутылка мартини. Ого! Несчастная девушка умудряется потчевать себя мартини? Стаканчик, край которого был в следах помады, стоял один. Пила, похоже, в одиночку.
Я вспомнил о своей початой бутылке виски. Покушаться на девушкин мартини совесть не позволяла.
— Испийати? — предложил я, извлекая свою внушительную бутылку с янтарного цвета напитком.
— Выпьем, — вдруг ответила девушка на русском языке.
Акцент чувствовался, но слово она произнесла правильно.
— Я поняла, что ты русский. Не удивляйся! Я неплохо разумею по-русски.
— А как ты догадалась, что я русский? — Я постарался скрыть свое удивление.
Неужели так легко вычислить мою национальность? В моих казачьих кровях чего только не намешано!
— По трем вещам. По произношению, по скромному для военного времени поведению и по этому! — Она указала на казачью нашивку на моем плече. И рассмеялась.
«Вот дурак! — подумал я. — Как это не сообразил?»
Мои увлечения ролевыми играми и историческим фехтованием все-таки не прошли даром.
Рыцарское обращение с дамами крепко вошло в мою кровь, поэтому даже в такой экстремально-военной ситуации я старался оказать внимание девушке.
На войне это скорее излишняя глупость, могущая привести к тяжелым последствиям, если представительница слабого пола окажется врагом.
На спусковой крючок легко нажмут и тоненькие наманикюренные пальчики.
Но при взгляде на девушку мне не верилось, что она причинит мне какой-нибудь вред.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Рада, — отозвалась она и улыбнулась.
— А русский язык откуда знаешь?
— Учила. Он же на наш похож. Учила в школе и институте. А потом в Москву на курсы ездила. Понравилось мне у вас.
— Хорошо говоришь.
— Спасибо за комплимент.
— Это не комплимент, — улыбнулся я.
Хотелось произвести на девушку впечатление, поговорить с ней.
— А чего здесь осталась? — спросил я.
— А куда я пойду? — ответила вопросом на вопрос Рада. — Кругом стреляют. Другого жилья у меня нет, разве что к родственникам в Черногорию податься или в Словению. Так по нашим дорогам одинокой девушке опасно перемешаться. Да и не очень-то родственники лишнему рту обрадуются.
— А родители твои где?
— Родители? — Рада закусила губу. — Нет у меня родителей! Сгинули посреди этой войны. Как и мой брат. Одна я осталась. Совсем одна.
— Извини, — смутился я.
— Чего тут извиняться, — вздохнула девушка. — Война. Кругом война. И парня у меня тоже нет. Где-то на войне потерялся и тоже, может, сгинул. Почти год о нем ничего не слышала.
— Да, война — штука гадкая! — согласился я.
— Вам-то чем она не по нраву? — вырвалось у Рады, — Вы же наемники, от нее живете! Ее не будет, бедно жить будете! Затоскуете!
— Я не наемник, а доброволец, — мягко поправил я девушку.
Меня злило, когда нас называли наемниками. Выслушивать такое приходилось не впервой.
Но обижаться на девушку было глупо. Она потеряла на этой войне родных.
— Я врач по профессии, зарабатываю на жизнь тем, что лечу людей. И сюда приехал спасать раненых.
— Врач? — Рада чуточку растерялась, лицо ее просветлело. — А чего здесь делаешь? В этом доме?
— Я уже сказал, что моя задача — раненых спасать, — совершенно искренне ответил я, потому что считал это своим основным делом.
Руководить группой разведки меня назначили позже.
Приходилось совмещать обязанности врача и разведчика. Но о моей второй ипостаси Раде знать совершенно необязательно.
— А в дом как попал? — продолжала допытываться девушка.
— Случайно, оказывал помощь больной старушке и попал под обстрел. Забежал в дом, чтобы пересидеть, — соврал я.
— Если ты врач, то сможешь помочь моей больной соседке! Ей очень плохо. Она уже не встает, — торопливо заговорила Рада. — Хорошая соседка! Помочь надо!
— Что с ней?
Честно говоря, сейчас мне было не до медицинской практики.
— Вот ты диагноз и поставишь! — категорично заявила Рада.
Девушка была с характером. Спорить не имело смысла.
— Ладно, — согласился я, — пойдем!
С медицинской аптечкой я никогда не расставался, необходимый набор препаратов там был: антибиотики, обезболивающие, сердечные препараты, шприцы и ампулы, набор для неотложной помощи. Глядишь, что-то пригодится.
— Это двумя этажами ниже! — сказала Рада.
Я последовал за девушкой. Никогда бы не подумал, что будет так страшно ходить по обычной лестнице! Но война все искажает.
В этом доме даже в одном подъезде могут жить самые разные люди: сербы, хорваты и мусульмане. Вот уж действительно нынешняя Югославия в одном доме. В миниатюре. И угораздило же меня здесь оказаться!
Мне показалось, что девушка ничего не боится. Или умело скрывает свои чувства? Или просто длительная жизнь в доме на передовой приучила ее не обращать внимание на опасность?
Впрочем, по моему внешнему виду тоже трудно заметить переживания. Что-что, а скрывать свои эмоции я научился. Работа врача научила. Больной не должен видеть моих сомнений и переживаний.
Помнится, профессор Коноваленко с насмешливо-уважительным выражением лица говорил мне: «Ты, Алексей, врач от Бога! Как это тебе удается? Врачи лечат, лечат пациента, причем врачи с опытом и навыками, а вдруг появляешься ты, начинающий доктор, и у тебя все получается — больной быстро идет на поправку, восстанавливается и выздоравливает. А потом ты заявляешь, что сам толком не знаешь, как это получилось!»
Я действительно не всегда мог объяснить, почему безнадежные больные у меня вдруг выздоравливали. Одна бабушка, посмотрев на мои руки, сказала с улыбкой: «Руки короля — руки целителя!» И потом добавила, что я врач от Бога.
Вскоре после этого я пошел в церковь. И моя мама настояла, чтобы я окрестился. Мама говорила, что в раннем детстве меня окрестить не удалось, потому что мой отец был директором завода, а партийные органы строго следили, чтобы коммунисты, особенно находящиеся на руководящих должностях, не крестили детей. Иначе — серьезное партийное взыскание.
