Мирослава Томанова - Серебряная равнина
Связисты молчали. Профессия у них была такая: наладить телефонную связь, а столкновений с противником они не только не искали, но обязаны были избегать.
— Мы ремесленники! Проволочных дел мастера! — Боржек безжалостно высказал то, что сами связисты говорили при других обстоятельствах в шутку. — Разматываем и опять сматываем эту дурацкую проволоку. Разве это настоящее дело на фронте? Автомат — вот это оружие, а наш «паук»? Тьфу! — Он не замечал приближавшихся Станека и Леоша. — Я хочу иметь своего гитлеровца! Я должен хотя бы одного записать на свой счет, иначе мне будет казаться, что я вообще не был на фронте.
Он почувствовал, что сзади кто-то стоит, и резко повернулся.
— Отлично, Боржек! — весело воскликнул Станек. — Но как в таком случае быть нам, связистам? Что же нам-то делать?
Ответ был неожиданным:
— Хочу назад в Красную Армию! — Боржек сорвал с головы пилотку и, нащупав на ней маленького львенка, схватил его пальцами.
Махат впился в него глазами. Связисты замерли. Боржек не отважился сорвать кокарду, но возбуждение его не утихало:
— Ходишь как шарманщик, всякий над тобой насмехается: что ты там играешь на этой катушке, бродяга? Быть связистом — все равно что не воевать! Мне нужен автомат, как это было у русских, и в атаку! Пан надпоручик, разрешите вернуться в Красную Армию автоматчиком!
Тень пробежала по лицу Станека, опустившиеся уголки губ стянули рот. Он ничего не понимал. Что это вдруг нашло на Боржека? Что за разговоры? Пусть Калаш объяснит ему.
Калаш рассказал, что вчера у них были красноармейцы. Кто-то притащил их сюда прямо из окопов. Прокопченные, в пыли, в глине. У одного из них даже золотая звезда Героя Советского Союза. Они рассказали, как рота 240-й стрелковой дивизии, которой командовал полковник Уманский, пробилась на противоположный берег Днепра. Кто на плотах, кто с помощью досок, кто вплавь через широченную реку, прикрываясь брезентовыми подушками с сеном. Вода в Днепре покраснела от крови. Но все же рота закрепилась на том берегу…
Боржек выпрямился, словно еще больше укрепившись в своей решимости. Станек понимал Боржека. Его самого порой охватывало желание схватить автомат и с ним пробиваться к родному дому. Но сейчас речь шла не о нем — обо всех ребятах. Накануне сражения посеять в них чувство неудовлетворенности? Нет. Он заорал на Боржека:
— Значит, вы хотите отличиться, да? Косить немцев из автомата, так? А что будет в бригаде, вас не интересует! Вам этого мало — обеспечивать условия для четкого руководства операцией. Взаимодействие войск — чепуха? Пусть все это развалится, главное — чтобы все знали обо мне, герое!
— Если вы это понимаете так, пан надпоручик…
— Молчать! Речь не об этом! Вы ясно сказали: хочу назад к автоматчикам! — Станек отвернулся от Боржека и обратился ко всем: — Полевые телефоны, линии связи — это ваше оружие, ребята, и хорошее оружие. Вы бьете им не одного немца — бьете целые полки. Наше оружие сложное, трудное, оно требует точности, самоотверженности, оно требует от солдата многого… — речь надпоручика замедлилась, — иногда и жизни… а взамен предлагает солдату очень мало.
Боржек наконец выпустил львенка, приколотого к пилотке.
— Пан надпоручик, ведь я… я все-таки солдат… и хотя бы одного фашиста своими…
— Если хотите, — взорвался Станек, — бегите куда угодно. Но подумайте: когда вы переходили от русских к нам, это было в порядке вещей: вы — чех. Но наоборот? Запомните — этот шаг не оценят ни наши, ни русские. А уж от меня вы этого меньше всего ждите.
— Пан надпоручик, я останусь… простите меня.
— Ладно, — сказал Станек, дрожа от возбуждения, и присел на пень. Солдаты обступили его.
Смеркалось. Белые осветительные ракеты, ярко загораясь, медленно скользили вниз и гасли у самой земли.
— Словно рентгеном просвечивают, сволочи, — пробурчал Блага.
— Теперь уж, верно, недолго здесь торчать, — сказал Шульц.
Предположение явно адресовалось надпоручику. Но тот ответил вопросом:
— У вас все в порядке, ребята?
Они поняли, утвердительно загудели.
— Млынаржик, — произнес в темноте Станек, — когда взлетит следующая ракета, приказываю обе ноги показать мне!
Взлетела ракета. Ребята рассмеялись. Правый ботинок Млынаржика напоминал акулью пасть, стянутую толстой веревкой.
— Я просил, нового не дают… — буркнул Млынаржик.
Ракета скрылась за соснами. Станек вынул блокнот.
Цельнер задрал голову вверх.
— Уважаемая ракета номер девять, давай свети! Пан надпоручик ждет…
Очередная ракета не заставила себя долго ждать и уже лила белый свет Станеку на бумагу.
Эрик Зап испуганно смотрел прямо перед собой. Черные силуэты изуродованных сосен? Нет. Ему видится всегда одно и то же: отец, мать, сестры и брат — Соня, маленькая Грета, Арноштик. Он снова слышит голос отца: «Подумай хорошенько, прежде чем бежать». Он не послушался. И теперь его мучит совесть. Еврейская семья, да еще старший сын исчез. Куда? Ясно куда. Что их за это ждет. Ведь день ото дня становится страшнее. Он слышит рыдания. Кто это плачет? Арноштик? Греточка? Мама?
Зап вскочил, голос у него сорвался:
— Скорее бы нас пустили в дело. Я больше не могу слышать их крик, пусть уж лучше начнется стрельба — пусть она мне заткнет уши…
Калаш усадил Запа рядом с собой на поваленную сосну.
— Не надо, Эрик. Успокойся!
Станек то и дело поглядывал на часы. Он хотел дождаться Яну. Но не спрашивал, кто и куда ее послал и когда она вернется. Прикидывал время: через двадцать минут он должен быть у начальника штаба. Минут двенадцать ходьбы. Остается восемь. Посмотрел на Махата.
— Что вы сегодня такой молчаливый? Опять болит голова?
— Сегодня нет, пан надпоручик, сегодня у меня вообще ничего не болит.
— Тебе легко говорить, Йоза, — вздрагивал Зап. Он готов был упрекать Калаша за то, что его родители и сестра были не в Чехии. Эмча была с ним здесь, на фронте, а родители работали на военном складе в Бузулуке. Он писал им, они — ему. — А я разве знаю, что с нашими?
Калаш посмотрел на Ержабека. Посмотрел на него и Зап. Этот, пожалуй, мог бы знать все. Коммунист, владеет иностранными языками.
— Эй, Ержаб, — окликнул его Эрик, — это правда, что фашисты отправляют всех евреев в лагеря смерти?
Ержабек сидел сгорбившись, время от времени подталкивая пальцем очки к переносице.
Станек поинтересовался у Калаша, зажили ли у него ссадины от катушки, и тот ответил: «Нет, хребет — сплошная болячка», но так и но услышал надпоручик, чтобы Ержабек развеял страх несчастного Запа. Тогда он решил это сделать сам.
— Да нет, Зап. Не могут же они загнать в лагеря всех людей, которые им не по вкусу. — И обратился к Ержабеку: — К тому же об этих лагерях раздувают слухи, правда, Ержабек?
— Пан надпоручик правильно говорит, — поддержал его Ержабек.
Зап благодарно посмотрел на надпоручика. Станек опять взглянул на часы. Пора идти. Ничего не поделаешь. Он уж не дождется Яны. Но он продолжал сидеть. Если бегом, то он будет в штабе через шесть-семь минут. Может, Яна еще подойдет. Поговорить, конечно, они не смогут, но хотя бы увидеть ее еще раз. Он сказал Калашу:
— Вы эти болячки не запускайте. Начнется загрязнение, и мигом окажетесь в лазарете. Нужно поскорее заклеить все пластырем. Позовите Эмчу!
— Ну, конечно, Калаш, позови сюда свою дважды сестру. — Цельнер шутками пытался подавить страх перед предстоящим сражением. — Та будет вдвойне рада, ведь рядом с братом она найдет и своего утешителя, правда, Боржек?
Боржек наклонился к Махату:
— Дай затянуться!
— У меня только бычок…
— Возьмите у меня, Боржек, — сказал Станек и протянул ему горящую сигарету. Огонек в темноте перешел из рук в руки. Боржек жадно затянулся — «простил меня» — и хотел вернуть сигарету.
— Курите, курите!
Белые зубы блеснули в свете ракеты. Станек пошарил по карманам и все сигареты, что были у него, роздал солдатам. Потом спросил Калаша:
— Вы всем сказали, что объявлена готовность номер один?
— Да, пан надпоручик.
Станек ушел.
Млынаржик толкнул Леоша, дремавшего сидя:
— Эй, хвост, катись скорее, Старик уже дал от тебя стрекача!
Леош проснулся, нащупал оружие и прогнусавил:
— Какой я тебе хвост, невежа?
Выставив вперед подбородок, он кинулся вдогонку за Станеком. «Ну как тут отвечать за жизнь командира? Не может он секунду подождать своего ординарца. Не будь высшей справедливости, его давно бы уже убили, и он еще смеет уверять, что ее не существует».
— Я знаю, дома у меня теперь ничего не осталось. Но главное — вернуться назад, в Броумов. — Панушка любовно повторял: — Броумов! Броумов!
Шульц усмехнулся: ротный опять раскрывает свою душу, словно бархатную шкатулку, на дне которой бриллиантовым украшением сверкает образ потерянного рая. Про себя Шульц подумал: «Я уже раз тридцать восхищался этим раем, но для Здены, человека нового, придется, черт побери, восхищаться в тридцать первый».
