Виктор Кондратенко - Без объявления войны
— Кто бы мог подумать? Кто? — говорит Бажан. — Трудно даже поверить. Без объявления войны... Уже льется кровь.
— А верить приходится. — Собко то разматывает серебристую цепочку с ключиком на конце, то снова наматывает её на указательный палец.
— С выздоровлением, старина, — говорит мне Палийчук.
— Как самочувствие? — спрашивает Малышко.
В карих глазах Андрея напряженность. В минуту тревоги у него всегда появляется складка на лбу. Вот и сейчас она глубокая, резкая. Хочет что-то сказать, но подскакивает Крикун. Поправляя на ходу вечно спадающие очки, обращается к Бажану:
— Микола Платонович, зайдите, пожалуйста, к редактору.
Совещаются у редактора очень долго, а нам не терпится узнать, что же происходит на фронте. Все мы почему-то уверены — на редакторском столе лежит первая военная сводка, и, конечно же, сейчас там обсуждают сложившуюся обстановку. Я стою у окна, а мои товарищи молча прохаживаются по коридору. Наконец из редакторского кабипета выходит Крикун. Дружно берем его в кольцо.
— Ничего особенного сообщить не могу, — разочаровывает Урий Павлович. — Однако... — загадочно продолжает, — кое-что есть и для вас немаловажное... Отныне в редакции существуют только три отдела — фронтовой жизни, партийный, информации. — И тут же сообщает другую новость: — Организовано фронтовое радиовещание. Там будут работать писатели Иван Ле, Леонид Первомайский, Михаил Тардов и Яков Качура. Могу еще добавить: большая группа писателей во главе с Миколой Платоновичем Бажаном поступает в распоряжение ЦК КП(б)У.
Уходит с Бажаном Собко, прощается Малышко. Я провожаю его к выходу. Он с горечью говорит:
— А мы собирались с тобой снова провести лето в Прохоровке. Крючки купил и запасные лесы, удочки приготовил. Когда же теперь на зорьке пойдем на ту песчаную косу, где так славно ловился подуст? Наверно, не скоро увидим шевченковский дуб и тот обрыв, над которым шумит сосна Гоголя.
Слушаю его и так ясно вижу благодатное приднепровское село в ярко цветущих подсолнухах. И все те укромные стежки-дорожки, по которым, чуть свет шагали к Днепру, и ту лодочную стоянку, где часто встречали мудрого деда Гуру — старого матроса с «Очакова». По вечерам, у рыбачьего костра, Андрей любил петь старинные песни. Немало их знал Малышко, но поражал своей памятью и дед Гура.
— У меня сейчас такое чувство... помнишь, когда Тарас Бульба со своими сыновьями поехал на Сечь и они, покидая родные места, оглядываются. — Карие глаза Андрея темнеют, на лбу появляется резкая складка. — Ты помнишь? «Вот уже один только шест над колодцем с привязанным вверху колесом от телеги одиноко торчит в небе; уже равнина, которую они проехали, кажется издали горою и все собою закрыла. — Прощайте, и детство, и игры, и все, и все!»
С разгона, тигровыми прыжками берет крутую лестницу лейтенант Иван Поляков, останавливается на площадке, кричит:
— Старшина Богарчук несет ящики с оружием! Сейчас получать будем.
— Какое оружие? Где оно? — выскакивая из коридора, живо интересуется заведующий корреспондентским пунктом «Известий» Осип Готлиб — человек могучего телосложения. Он в хорошо выглаженном черном костюме, в белоснежной рубашке с темной бабочкой. Длинные волосы аккуратно причесаны. Готлиб всем своим видом напомипает почему-то строгого пастора.
— Слушай, давай не будем прощаться, — говорит мне Малышко, — так лучше, скорей встретимся, — и он нащупывает ногой ступеньку.
— Где же обещанное оружие? Где? — спрашивает Осип Готлиб. Спускается на нижнюю площадку и оттуда кричит: — Несут! Несут!
Семеро бойцов под руководством старшины Богарчука вносят в красный уголок тяжелые ящики.
Я начеку. Вот-вот в коридоре должен появиться Урий Павлович Крикун. Только что в редакторский кабинет важно проследовал недавний начальник отдела боевой подготовки батальонный комиссар Виктор Николаевич Синагов. Сегодня он получил повышение по службе — стал заместителем ответственного редактора. Только что побывал в политуправлении, вернулся оттуда с каким-то пакетом. Может быть, Синагов привез сводку о положении на фронте? Если это так, то Крикун должен кое-что знать.
Выйдя из редакторского кабинета, Крикун взглянул на меня, усмехнулся:
— Вы действуете, как самолет-перехватчик. Разве не знаете? Я умею читать чужие мысли. — Он развел руками. — Ничего нового нет. Редакция надеялась получить хоть какую-нибудь информацию от наших ребят Выглазова и Вирона. Они уже в Полевом Управлении фронта. Но... Тернополь молчит. — Пристально взглянув на меня, добавил: — Голубчик, надо отдохнуть, набраться сил. Я хочу предложить вам диван в моей каморке, где хранятся газетные подшивки. Вот ключ. Устраивайтесь.
Поблагодарив Урия Павловича, пошел получать оружие.
— Где же вы были? — сокрушенно покачал головой Богарчук. — Приписники разобрали все пистолеты и винтовки. Остались одни револьверы. Возьмете наган?
— С удовольствием. Он безотказный.
Я расписываюсь в получении оружия, а за моей спиной клацают затворы.
— Беда, прямо-таки дети... Будто елочные игрушки получили, — старшина торопливо сворачивает в трубку ведомости. — Была б моя власть, всех бы поставил по команде смирно.
Только я положил в брезентовую сумку две гранаты, как в комнате раздался оглушительный выстрел. Под высоким потолком лопнул матовый шар, брызнули мелкие стекляшки. От близкого выстрела старшина Богарчук оглох на правое ухо и усердно чертыхался. Похожий на пастора Готлиб выглядел так, словно его застукали прихожане наедине с легкомысленной девицей. В его руках дымилась винтовка.
— Что же делать? — растерянно произнес он. — Фу ты...
Неосторожный выстрел! В красном уголке! Разлетелся вдребезги большой матовый шар с тремя электрическими лампочками. ЧП! Мы еще жили понятиями мирного времени, все чувствовали неловкость, думали: сейчас соберется вся редакция. «Доигрались, субчики-голубчики». И полковой комиссар Мышанский начнет нас стыдить, отчитывать. Поглядывая на дверь, больше всего опасаюсь появления заместителя ответственного редактора Виктора Николаевича Синагова. Если сюда заглянет он, то часика два придется нам, не выходя из этой злополучной комнаты, разбирать и собирать винтовку.
В коридоре шаги. Все притихли. Скрипит дверь. Сперва показывается нос, потом козырек фуражки. На пороге — Урий Павлович.
— Что здесь, собственно говоря, происходит? — Под сапогом у него хрустят кусочки стекла. Ответственный секретарь смотрит на потолок. Там еще покачивается одинокий медный круг. — Будьте весьма осторожны. — Крикун грозит пальцем и уходит.
Беру сумку с гранатами, несколько пачек патронов, завернутый в промасленную пергаментную бумагу наган и отправляюсь в свое убежище. Каморка, где хранит Крикун газетные подшивки, тесная. До самого потолка загромождена широкими полками. Душно, открываю форточку и падаю на диван.
Вскоре сержант Хозе приносит котелок рисовой каши.
— Ты что, Хозе, на целую роту?
— Так больше ничего нет в столовой. А батальонный комиссар Крикун говорит: «Достань, Хозе». Что я могу достать? Когда все закрыто. А другие товарищи тоже настаивают: «Прояви, Хозе, инициативу».
— Какие товарищи?
— Они идут сюда.
— Привет тебе, приют священный, — входя в каморку, выводит чистым приятным баритоном могучий казачина Иван Поляков в ладно пригнанной кавалерийской форме. Из-за его широкой спины показывается усеянный веснушками Михаил Нидзе. Он, как всегда, снимая пилотку, проводит расческой по своим буйным кудрям цвета красной меди. А за ним переступает порог широкобровый Владимир Шамша. Он шуршит бумагой и ставит на нижнюю полку изящный белый кувшинчик с маленькими стопочками.
— Прошу прощения, во всех ближних киосках, как сговорились, — одна сувенирная тягучка. — Шамша наполнил стопочки густым ликером. — За выздоровление! — Немного помолчал. — И чтобы мы все вернулись в наш Киев с победой.
После чая и горячей каши я моментально засыпаю. Сквозь сон слышу топот ног, пальбу зениток, бомбовые удары. Дом дрожит и качается. Но я на дне глубокого сна.
Просыпаюсь и вижу: в струистых ветвях березы тлеет закат. Долго же я спал. В каморку заглядывает Борис Палийчук.
— Ну, знаешь... Ты иголка в трех стогах сена... Еле нашел. После освободительного похода в Западную Украину, как-то встретившись с Борисом Палийчуком в Клубе писателей, предложил ему пойти работать в красноармейскую газету. Он согласился. Я доложил редактору. Тот дал свое «добро. С тех пор мы с Борисом почти неразлучны. Ездим в дивизии, вместе пишем очерки и стихи. Ведем в газете уголок юмора. Наш герой — бывалый воин Антон Протиркин — завоевал в округе известность. На редакционных летучках уже не раз отмечались наши юмористические стихи. Один только начальник издательства Марк Михайлович Лерман продолжает усматривать в печатании стихов «ненужный расход денежного довольствия» и, несмотря на все наши протесты, выплачивает гонорар всего по двадцать копеек за строчку.
